Заслуженный артист России Олег Погудин – один из самых популярных российских певцов, который уже несколько лет собирает аншлаги в самых престижных залах – Государственном Кремлевском Дворце или в зале имени Чайковского в Москве. По единодушному мнению зрителей и СМИ, его по праву называют «Серебряным голосом России».
Олег Погудин – блестящий исполнитель старинных русских романсов, городских и лирических песен. Репертуар уникального артиста насчитывает более 500 музыкальных произведений, а с момента начала карьеры певца в 1991 году, он выпустил более 20 сольных альбомов.
В прошлом году концерты Олега Погудина в Северной Америке прошли при переполненных залах – наша публика тоже полюбила выдающегося артиста. Этой осенью блестящий исполнитель представит абсолютно новую программу, и в отличии от прошлого приезда, он будет выступать в сопровождении ансамбля музыкантов-виртуозов.
Вы услышите самые известные и популярные старинные русские романсы, произведения из репертуара великого Александра Ветринского, песни о любви, которые исполняет Шарль Азнавур и французские шансонье, городские песни и многое другое.
Такое бывает крайне редко – организовать гастроли одного и того же исполнителя дважды в течение одного года. В случае с Олегом Погудиным все произошло очень естественно. Восторженный прием, овации после каждого концерта, исполнение на «бис» - я понял, что артиста нужно привозить еще и еще! Ибо он того заслуживает!
Скажу более – из семи концертов прошлого тура я лично не пропустил ни одного! Сидел в зале, как обычный зритель, слушал и восторгался - ни с одним гастролером такого раньше со мной не случалось! Уверен, что и на этот раз, как и в 2013, перед входом в зал будут спрашивать «лишний билетик», а в Нью-Йорке состоится не одно, а несколько выступлений. А через пару-тройку я вижу афишу Олега Погудина в легендарном Карнеги Холле - артист однозначно заслуживает этот зал!
В преддверии новых концертов я завидую и зрителям Северной Америки, и самому себе. Это тот самый концерт, про который говорят в повелительном наклонении: «иди и смотри»! Поверьте слову и мнению профессионала – такое пропустить нельзя.
ОЛЕГ ПОГУДИН
В СОПРОВОЖДЕНИИ АНСАМБЛЯ МУЗЫКАНТОВ
С НОВОЙ ПРОГРАММОЙ
« ЗВЕЗДА ЛЮБВИ»
14 ноября, пятница Майами
NMB Performing Arts Center
Инфо и билеты: касса (305) 531-1103, (305) 283-7819, Союз Видео (305) 792-2636,
www.RussianHotLine.com
Полная информация о гастролях: www.RussianConsulting.com/Pogudin2014
Романс жизни Олега Погудина
Одним из самых ярких событий прошлгоднего концертного сезона «русской Америки» стали гастроли Олега Погудина. «Серебряный голос России» околдовал американских слушателей любимыми и душевными песнями. В лучших традициях исполнения классического и городского романса. Произошел катарсис…
Предлагаем вашему вниманию эксклюзивное интервью с артистом, данное корреспонденту «Реклама Майами».
– Подошли к концу ваши гастроли по Северной Америке. Как Вам американские зрители, как приём?
– Приём фантастический. Честно говоря, мне даже трудно сказать что-то изящное или оригинальное относительно того, что было. Приём восторженный, и это удивительно – удивительно, потому что понятно, что аудитория – соотечественники, но то, что так знают, и главное, что так любят, – это было удивительно. Это огромная радость. Именно этот градус приёма – совершенно неожиданный бонус ко всему остальному.
– В конце 80-х вы стажировались в Америке. Изменилась ли Америка за это время?
– Изменился мир, конечно. Даже больше изменился наш восточный мир – я имею в виду Европу, но больше – то географическое пространство, которое раньше называлось Советским Союзом, а ещё до того – Российской империей. Родина изменилась очень сильно, поэтому, соответственно, и взгляд на Соединённые Штаты тоже отредактирован изменениями у нас.
– Может быть, конкретные примеры?
–Я не могу сейчас говорить о всей Америке – 23 года назад я был в Новой Англии, в частности, в Коннектикуте, Массачусетсе. Нью-Йорк, безусловно, грандиозен, и это, наверное, самое мощное ощущение. Но если двадцать с лишним лет назад я воспринимал его как другую планету, как что-то нереальное, фантастическое и манящее, то сейчас я к нему отношусь проще и рациональнее: я его уважаю, я от чего-то в восхищении – но я замечаю и все те несоответствия, которые существуют в моём уже среднем возрасте. То есть я не могу сказать, что я хотел бы жить в этом городе, хотя двадцать лет назад определённо сказал бы да.
– Почему выбор пал на романс, когда Вы решили заниматься певческой карьерой?
– Не выбор пал на романс – это, скорее, романс меня присвоил себе.
– Каким образом?
– Очень простым: через исполнителей, которые великолепно пели романсы. Я могу назвать два имени: Анна Герман (это было первое включение, я помню ещё ребёнком, как она пела романс «Гори, гори, моя звезда» – это совершенно меня поразило) и Валерий Агафонов (любителям романса это имя скажет очень многое). Я действительно в силу своей психофизики, в силу своего и физического, и душевного устройства пригоден для этого жанра. Может быть, пригоднее многих остальных. Поэтому это такое счастливое совпадение, такая, знаете, взаимная любовь жанра и исполнителя. Поэтому это совершенно естественная вещь. Кроме того, романсовый язык мне близок, я говорю на нём свободно, это мой родной язык. Это не значит, что на улице я общаюсь языком русского романса, но вся эта лексика, все эти понятия, весь образный ряд, всё это – моё.
– Какой из романсов, по Вашему мнению, может наиболее чётко отразить Ваш характер, внутренний мир?
– Не один, а всё-таки несколько. Есть, допустим, «Гори, гори, моя звезда» – романс, который однозначно абсолютно точно меня отражает, но он всё-таки достаточно философский, даже почти трагический. Он не столько печальный, сколько трагический. Но, тем не менее, так, может быть, я воспринимаю жизнь, так я мыслю о жизни – но это не значит, что я всё время задумываюсь о чём-то глобально-финальном – совсем нет. Романс больше соответствует мне как жанр. Я сам – человек достаточно порывистый, я бы даже сказал, резкий, иногда суетливый, то есть какие-то романсы, которые в этом смысле больше совпадают со мной по ритму. Есть, допустим, цыганский романс, который не точно соответствует моему разговорному языку и моему образу мыслей, но абсолютно точно соответствует по темпераменту.
– Вы считаете себя темпераментным человеком, раз Вам нравится цыганский романс?
– Я – темпераментный человек, так оно и есть на самом деле. В принципе нет человека без темперамента – есть разные темпераменты. Мой – такой достаточно взрывной.
Есть романсы Чайковского, Римского-Корсакова, Рахманинова, которые я исполняю редко, но тем не менее, это та музыка, которая представляла бы моё идеальное восприятие жизни.
– В одном из интервью Вы сказали: «В бардовской песне важен текст и не особенно важно, как человек поёт, а в случае с романсами важно именно КАК, то есть нужно по-настоящему и красиво петь. Настоящее пение – изнурительная работа». В связи с этим вопрос: то есть правильное звукоизвлечение важнее персоналии?
– Петь – вовсе не означает только правильное звукоизвлечение. Правильное звукоизвлечение – это на самом деле некоторая страховка, техника, которая позволяет тебе существовать правильнее и существовать в профессии дольше. Но как? – это чаще всего вопрос выразительности и, соответственно, в романсе мелодия – это всё-таки… душа. Трудно сказать: вот в английском есть чёткое разделение mind и heart – в русском сложнее сказать «ум и сердце». Ну да, есть ум и сердце, есть слова и есть мелодия. В романсе, может быть, нет яркой и очень чёткой границы эмоциональной составляющей, это всё-таки больше мелодия. Она, как правило, красива, и если романс исполнять, как поют драматические артисты (да, они прекрасно говорят, у них даже богатая интонация), но если человек при этом ещё и поёт адекватно музыкальному материалу, то и происходит достижение абсолюта.
– В другом интервью Вы ответили: «Мне часто указывают, что моя аудитория – пожилые люди. Это не так. Конечно, если бы, как в моё время, молодёжь могла бы каждый день по телевизору слушать хорошую музыку, её на моих концертах было бы в разы больше». Что, по-Вашему, означает «хорошая музыка»?
– Я думаю, что меня неточно интерпретировали, потому что я мог сказать «хорошую песню». «Хорошую музыку» – это, конечно, слишком обще. Под «хорошую музыку» попадают самые разные жанры, в том числе и рок-н-ролл, и какие-то серьёзные эстрадные достижения (сразу исключаю нашу «попсу» из этого круга). Я имею в виду «хорошую песню». А если ещё точнее размышлять на эту тему, то «хорошо спетую песню», потому что, например, были какие-то совершенно посредственные поделки в советское время, которые великие исполнители, как Анна Герман, Валентина Толкунова, Муслим Магомаев, доводили действительно до уровня шедевров. Вот этого было в избытке, и, соответственно, люди, в том числе молодые, были более привыкшими к хорошей песне. Собственно говоря, если говорить о моём поколении, если мы вспоминаем «Beatles» и ту эпоху, – всё-таки это были люди ещё поющие. Та же великая группа «ABBA», которая, понятно, поп-музыка – но какой певческий уровень!
– Кстати, Вы сейчас сказали «Beatles», и я вспомнил ваш ответ по поводу рок музыки (может, Вас опять неправильно интерпретировали): «Но рок – это всегда разрушение, а мне хочется созидания. Я уважаю этого соперника и даже в каком-то смысле боюсь его, как боятся смерти». С чем связано это высказывание и что Вы думаете о роке?
– В данном случае это чётко вырванная из контекста фраза. Это дословно, да, я так сказал, но там были долгие размышления, очень несуетные и неторопливые, о песне вообще. Разрушение – в смысле деструкция. Рок (по крайней мере, того периода, а это было интервью ранних 90-х годов), особенно русский рок – это протест. Причём протест такого рода, что «весь мир насилья мы разрушим до основанья», а что будет дальше – вопрос. Главное – разнести все эти стены, которые сдерживают, даже если на них держится крыша. Это я и имел в виду, когда мы беседовали, почему я и привёл такое сравнение – «как боюсь смерти» – в смысле, тотального, окончательного разрушения. Я по природе своей не такой – я, наоборот, «собиратель», я даже пытаюсь склеить обломки, если, конечно, они достойны какого-то продолжения в будущем. А уж, простите меня, пожалуйста, рассуждать по поводу рока глобально я не берусь – я, собственно говоря, даже не имею на это права. У меня другая область деятельности.
– На Вашей странице в «Википедии» говорится: «Сам Погудин называет себя представителем эстрадного жанра, который старается выступать на академическом уровне. Эстетически свои творческие идеалы связывает с XIX столетием». Почему именно с XIX столетием и XIX столетием где – в России?
– Конечно, в России, но отчасти и в Европе. Это тот период посленаполеоновского времени, очень условно говоря. Я нисколько не поклонник Французской революции, но призыв «свобода, равенство и братство» для меня совершенно естественный. Я не поклонник агрессии и оккупации страны страной, н наполеоновское время создало определённый поведенческий кодекс отношений, который мне более-менее понятен, в каком-то смысле близок.
– Так что же вам близко эстетически?
– Всё-таки конец XIX века. Переход от эпохи Достоевского-Толстого к Серебряному веку, но не сам Серебряный век. Всё-таки скорее в плане слова, в плане мысли – это Пушкин, Лермонтов и, безусловно, Достоевский. Что касается Серебряного века, то как костюм или как украшение, то есть как дорогие запонки, или булавка для галстука, или фрак определённого покроя – но не содержание. Содержание за той формой как раз часто было не очень глубокое, иногда просто трагически ошибочное, которое, собственно говоря, и привело к кровавым потрясениям ХХ столетия – начала, по крайней мере. Но по форме очень красиво, и форму эту я использую с удовольствием, когда она мне нужна.
– Есть любимые поэты Серебряного века?
– Собственно говоря, скорее всего, направление. Я до сих пор могу восторгаться стихами Гумилёва, хотя, допустим, там нет претензий (даже не то что претензий, а оснований) искать ту философию, которую мы найдём у Пушкина или у Лермонтова. Блок, Ахматова, Цветаева – скорее всего, для меня идеал по форме, а по языку – всё-таки Анна Андреевна.
– В Интернете много комментариев по поводу Ваших поклонниц. Они следуют за Вами, слушают Ваши программы… Как Вы думаете, с чем связана такая преданность?
– Можно не комментировать? Хотя я постараюсь ответить на вопрос. Всякий артист обязан ценить любовь публики, потому что, собственно говоря, мы существуем в профессии ради публики.
– Я немного о другом. Может быть, ваш тембр голоса таким волшебным образом действует на милых дам. Теноров всегда любили очень особенно.
– Не только теноров любят – кто-то любит баритонов, кто-то басов… Высокий по тембру мужской голос часто действует на женщин завораживающе – так же, как низкий женский голос на мужчин. Но я думаю, было бы очень примитивно и даже нелепо, говорить о физиологии. Если бы я был менее серьёзен и если бы мне позволяли обстоятельства жизни, я тоже ездил бы за некоторыми исполнителями и исполнительницами в разные города. Но поскольку я сам на сцене, я не езжу часто за другими, хотя на концерты каких-то певцов я могу купить билет в Париж, или в Берлин, или в Венскую Оперу – специально, чтобы приехать и послушать. Что же касается поклонниц, которые едут за нами на другой край света (буквально как сейчас в Америку), то это на самом деле бесценно, потому что ты понимаешь, что есть какое-то ощущение защищённости, что для вокалиста очень важно – это профессия, которая предполагает колоссальные нагрузки и, к сожалению, зависимость от недомогания, какого-то нервного расстройства… Поэтому я бесконечно признателен нашим поклонницам, которые за нами путешествуют.
– В Сети после каждого концерта выкладывают список исполненных Вами песен. По наблюдению тех же поклонниц, в Вашем репертуаре в последнее время больше появляется зарубежных песен. С чем это связано? Вам интереснее петь на других языках или Вы по-русски уже всё спели?
– Прежде всего, мне интересен новый репертуар. Не то чтобы я всё спел по-русски, но из того, что положено мне спеть, я спел почти всё. Это не значит, что от этого нужно отказываться или забывать, потому что те песни, которые я пою по-русски, можно петь годами, десятилетиями, столетиями – что уже и происходит, и всегда в них открывается что-то новое и прекрасное. Но мне интересно пробовать что-то ещё, ещё и ещё. Кроме того, и я об этом уже неоднократно говорил, в силу ли рождения или того, что я вырос в Петербурге, а может, быть в силу других причин, я очень привязан к Европе и очень её люблю. Я её люблю не только в смысле городов, зданий, ресторанов, музеев и так далее, – но и в смысле языка. Европейские языки меня пленяют. Мне интересно в них разбираться, мне интересно их присваивать, мне интересно на них общаться и очень интересно на них петь.
– Кстати, о Петербурге. Валерия Ильинична Новодворская в своём эссе о Бродском окрестила Петербург «мечтой о Несбывшейся Европе» для России. Вы согласны с ней?
– Отчасти. Хотя, наверное, это образ, который мне достаточно близок (мечта о Несбывшейся Европе), но я думаю, что всё-таки ещё рано ставить точку. В самом деле, в конце 90-х годов Питер сыграл в судьбе России колоссальную роль альтернативы бесформенного существования. Может быть, и дальше будет что-то. Петербург - не только как физическое место, как географический феномен - феномен культурный, который уже ничем не истребить, слава Богу – ни разрушением центра и установкой новых зданий в нём, ни сменой населения в городе. Навсегда останется Петербург Пушкина, Петербург Достоевского, Блока, Ахматовой, Бродского… Он останется. Он зафиксирован в том виде, который невозможно уничтожить. Это всё – Петербург. Это его язык. Это его история, его душа. Поэтому давайте будем надеяться, что это не фатальное определение – «несбывшаяся мечта о Европе».
– А какую музыку слушаете вы?
– Я слушаю ту музыку, от которой я могу получить эстетическое удовольствие и одновременно тренироваться. Мне нравится опера. Попробуй кофе попить под оперу. Естественно, не под Шостаковича и Мусоргского. А Пуччини, Верди… Всё очень здорово. Они даже сочетаются с завтраком, но кроме того, могут возвысить тебя и над завтраком, и над обедом, и вообще над землёй. Я слушаю хороших певцов. У меня совершенно стандартные пристрастия: от Вивальди, барочной музыки того периода, Моцарта, Баха, до наших дней.
– А из русских?
– Из русских всё равно Пётр Ильич – доминанта. Глинка… Я нечасто в быту слушаю музыку, которая требует какой-то определённой работы (например, Шостакович или тот же Мусоргский). Я стараюсь получать от музыки и удовольствие. Спрашивать у профессионально работающего в музыке человека, какую он любит музыку, – это…
– Это же интереснее всего! Вы считаете себя счастливым человеком?
– Мне нередко задавали этот вопрос. Я вынужден требовать конкретики. Вы меня сейчас настроили на другой лад и на разговор в этих рамках. Хотя это на самом деле моя суть, я этого никогда не скрывал, не скрываю и скрывать, надеюсь, не буду, что я – человек религиозный.
– Не верующий, а именно религиозный?
– Это почти одно и то же, просто если вера – это несколько вообще (человек может верить во что угодно, даже если мы говорим «верующий» в каком-то конкретном контексте), то религиозный – это уже потребность общения человека с Богом, это более активное действие. Так вот, как человек религиозный, я понимаю, что в рамках существования в этом мире абсолютно счастливым быть нельзя. Но, в целом, я могу свидетельствовать о том, что жизнь прекрасна. О том, что люди прекрасны и достойны любви. О том, что любовь нередко торжествует в нынешнем совершенно сумасшедшем мире. О том, что есть ради чего жить и есть возможность любить, есть возможность радоваться совсем простым вещам и очень сложным. Есть возможность творчества. Есть возможность свидетельства о правде. Есть масса прекрасных вещей, которые делают жизнь прекрасной и тебя счастливым. Вот в этом смысле я счастливый человек.
СЕРГЕЙ АРИНКИН
