Версия для печати

Маэстро

Автор: 

Бурное вступительное аллегро, как всегда, захватило Давида и понесло все его существо в русло Вечной музыки. Он уже неоднократно рассуждал про себя, что если только хоть один человек останется на Земле после какого-либо катаклизма планеты, то он, как Ной, обязательно должен захватить в Новый мир это творение исчезнувшего человечества. Сейчас Давид был в музыке. Это понятие, как будто бы простое для рядового интеллигента, многократно повторено в истине музыканта, а тем более такого старого скрипача, каким был Давид и по стажу, и по возрасту. Скорее всего, эти два понятия совпадали со дня его рождения. Боже, как давно это было. Более 70 лет назад.



Концерт перешел в адажио, и Давид мог себе позволить перенестись в параллельное музыке свое второе существование. Он любил этот период медленного философского осмысления музыки. Вот ты уже как бы весь выложился и теперь идет процесс восстановления, накопления эмоций для последнего броска – Финала. Давид был первой скрипкой оркестра. Он был ведущей фигурой своего автономного скрипичного ансамбля. Он то парил в небе, взмывая вверх, как ястреб, то как голубка нежно припадал к своему гнезду. Давид почувствовал укол в сердце. «Началось», – с горечью обреченного подумал он.

Боль не была неожиданной. В последнее время она все чаще и чаще наносила ему визит, и, как правило, именно в момент его выступления. Казалось, шла игра на выдержку, испытание на верность музыке. Острая боль, вонзенная иголкой, к концу концерта превращалась в боль вогнанного в грудь шила. Но его лицо, как маска, сохраняло спокойствие и непроницаемость. Не дай Бог, кто-то узнает о его страданиях. И тогда – конец! Его отстранят и удалят, как больной зуб. Ведь сколько желающих поджидает этого момента. Некоторые коллеги, так и не дождавшись вожделенного места, исчезли из оркестра. Другие упорно справлялись у него о его здоровье, с надеждой выискивая на его лице признаки боли. Поэтому он давно уже научился лицемерить, скрывая и терпя боль до порога своего дома.

Вот и сейчас он стойко встретил начинающийся приступ. А ведь он принял до концерта двойную дозу лекарства. «Что-то быстро оно выработалось сегодня», – подумал Давид, отгоняя боль музыкой. Медленный темп «Анданте» заострил внимание музыканта на боли. Он мечтал о скорейшем, всепоглощающем «Финале». Но до него – ох как еще далеко. Когда-то эта симфония вихрем проносилась во времени, оставляя необычайный след удовлетворения. Затем шли поздравления в бесконечном пожатии рук с дирижером. Они еще раз разделяли триумф великого композитора Феликса Мендельсона, рано ушедшего, в 38 лет, из жизни.
Вся жизнь первой скрипки была на виду оркестра, ибо здесь он находил друзей, сподвижников и, конечно, любовь. Высокий, с бетховенской гривой волос в комплексе с неправильными чертами лица, он производил на женщин то желаемое для них впечатление, которое они ищут в подобных артистах. Обласканный ими на протяжении многих зрелых лет, в конце концов он остался один, не испытав семейной радости и рождения ребенка. Где-то лет 15 тому назад он пытался изменить судьбу. Он полюбил, наверное, последней любовью, молодую скрипачку. Недавно принятая в оркестр, она с восторгом внимала виртуозности исполнения Давида. Он решил, что она будет достойна быть его женой. Как мальчишка, он грезил ею, когда не видел ее днем. И вот, найдя удобный момент на прогулке у моря, он, внезапно прервав свой трактат о Моцарте, предложил ей более близкие отношения. Нет, он не намеревался заниматься только интимом, он имел в виду сближение с более серьезными намерениями. Но молодая женщина не поняла его стратегии, и с изумлением посмотрела уже другими глазами на этого обрюзгшего, лохматого, всегда несвежего пожилого человека. Нет, это был не ее принц. Восхищаясь его игрой, она никогда не видела в нем героя своих грез. Смущенно отведя взгляд в сторону, молодая женщина корректно отвергла любовь почитаемого ею музыканта. Давид, не ожидая такого фиаско, был совершенно растерян, и даже оскорблен. Но он вовремя понял, что наступил конец его любовным играм, и хотя он еще продолжал иметь кое-какие успехи, это уже был закат. Первая скрипка искоса взглянул в ряд вторых скрипок. Отвергнувшая его уже возглавляла их. Она была на старте в первый ряд. Кто-то должен был уйти! «Анданте» продолжалось. Казалось, что оно будет бесконечным.

Боль в сердце усиливалась, отдаваясь уже по всему телу. «Только бы начался финал, и все пройдет, как прежде», – мучительно молил Давид. «С кем я сегодня пойду отмечать концерт?», – традиционно промелькнул вопрос. Все меньше оставалось друзей-скрипачей, начинавших с ним в оркестре. Пожалуй, он был самый старший по стажу пребывания в нем. Он был символом оркестра, и, может быть, именно поэтому его не изводили двусмысленными предложениями, которые получили все его старые коллеги. Чудак-дирижер считал его талисманом, и пока снисходительно прощал его мелкие музыкальные огрехи. Но Давид чувствовал, что его темнеющий туннель переходит в тупик. «Наверное, пойду с Левой», – решил, наконец, он свою проблему. С Левой их связывала 20-летняя дружба. Лева был на 10 лет моложе, и, обзаведясь семьей, довольно преуспел в жизни. Лева не всегда составлял компанию, «отмечая» концерты с Давидом. У него было множество домашних причин, но сегодня Давид обязательно уломает его.

Неожиданно взглянув на соседа, он уловил в его глазах заинтересованность. Лева не успел опустить глаза, и, пойманный врасплох, усмехнулся кривой улыбкой. Именно в этот момент он, уже в который раз, подумал, что уже давно пора ему пересесть на соседний первый стул. Годы бегут, а он уже много лет сидит рядом с вожделенным местом. «Назло, наверно, не уходит. Не может простить мне, что 15 лет назад я увел его любовь». «Нет, видимо, отмечать концерт буду один. Не пойду же я домой вместе с виолончелистом», – горько подумал Давид. Боль заполнила разум, и не хотелось думать уже ни о чем. «О, если б только принять спасительные таблетки». Но это значило бы полное саморазоблачение, да еще на глазах у публики. «Нет, вот-вот грянет Финал. ...А вот и начало!» Мощное вступление. Быстрей замелькали смычки, и музыка, заглушая боль, стала заполнять сердце. «Это получше лекарства», – довольно усмехнулся Давид. Он уже не чувствовал боли, хотя она и не думала уступать свои позиции. Всей яростью своего музыкального таланта Давид обрушился на боль, как бы противопоставляя совершенство мелодии болезни. Он доказывал старую истину, что духовное начало всегда довлеет над материей существования. Дирижер удивленно посмотрел в сторону первой скрипки: «Давид обрел второе дыхание. Он недаром верил в него – талант обнажил свои новые грани!» Автономия скрипок устремилась за своим лидером. Публика замерла в неистовстве финала. «Не видать мне соседнего места, как своих ушей», – с восхищением подумал Лева. «Как я могла отвергнуть такой талант?», – сожалела вторая скрипка, сама уже достигнув 50-летнего возраста. «Вот Давид... Библейский Давид!», – с гордостью выпирал еврей из первого ряда партера. «Композитор бессмертен», – вторил оркестр.

Галактика обрушилась в зал, и всё в едином порыве рвалось в Космос, на родину этой изумительной музыки. Последние аккорды Финала, и воцарилась тишина мирового океана Вселенной. На мгновение публика превратилась в ее песчинки, а оркестр – в яркую новую звезду. И тут произошел взрыв протуберанцев, извержение вулкана. Да, это был триумф! Стены застонали от резонанса оваций и воплей неистовых фанатов музыки. Дирижер с распростертыми объятиями бросился к своему кумиру, не дожидаясь, пока тот поднимется ему навстречу. Давид не шелохнулся. Он, как бы в раздумье, замер с опущенным смычком. Лицо его выражало одновременно и боль, и экстаз. Странное сочетание борьбы этих эмоций остановило дирижера. Он понял всё. Немолодой дирижер и сам ежедневно проходил эти стадии испытания сердца. Публика с ужасом начинала понимать, что кумир «уходит».

Дирижер медленно поднял палочку, и оркестр встал, отдавая последние почести своей Первой скрипке. И зал тоже тихо встал, доказывая, что можно вставать и без обычного шума. Воцарилась звенящая тишина, от необычности которой Давид стал возвращаться из далекого небытия. Он, медленно и нехотя, пробуждался, с сожалением отпуская руку маэстро Мендельсона. Этот неугомонный еврей спешил в Лейпциг на открытие основанной им первой немецкой консерватории, и потому он не мог отпраздновать с Давидом триумф концерта. Давид открыл глаза. Еще секунда – и он понял все. Он усмехнулся усталой улыбкой, и глаза его хитро прищурились. «Нет! Я еще жив и, по крайней мере, Бог даст, доживу до следующего концерта». Он встал, и ревущий восторгом зал стоя встретил обожаемого маэстро.

Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии