А люди…Что люди? Смотрели и многие завидовали.
Лишь в ванной комнате он поставил ее на ноги.
Сегодня окончился первый год их совместной жизни.
«Медовый год» - называл его Пиня. Впрочем, так же он называл и два предшествующие, т.е. все годы, прожитые им в этой благословенной, неспокойной стране. Годы, проведенные под одним небом с Адой.
…Он увидел ее в первые минуты приземления группы иммигрантов. Она была единственным репортером среди встречающих их представителей ведомств, занимающихся устройством вновь прибывших. Это позже он узнал, что в тот день она выполняла первое редакционное задание. Сдавала экзамен. Было необходимо в завтрашний номер газеты дать репортаж об уже давно рядовом явлении: прибытии новых граждан. Подобные встречи были многократно описаны. Ей, молодой и начинающей, предстояло найти новые слова и новые краски. Это было непросто.
Она, преодолев смущение, обратилась к нему, попросила ответить на пару вопросов. Эти ее вопросы и его ответы, записанные на пленку и уже назавтра растиражированные во многих тысячах экземпляров популярной газеты, они хранят как самую дорогую реликвию.
- Смогли бы вы кратко сформулировать, что вас привело в нашу страну? - спросила она.
- Судьба. Она меня настоятельно сюда звала.
- Как интересно! Верите в судьбу? Где же собираетесь ее здесь искать?
- Уже нашел, - сказал он, глядя на нее очень серьезным взглядом. - Вы - моя судьба. Я уведу вас от мужа, если вы замужем. Я стану вашим мужем, если в этой стране живут идиоты, которые меня не опередили.
Говорил он убежденно, не сомневаясь, что так именно и будет.
- Вы самоуверенны. Как вас зовут?
- Пожалуйста, запомните. Я - Пиня Соловьев. В Питере меня звали Петром. Петька. Я чуть-чуть фантазер, чуть-чуть авантюрист. По-другому нельзя в моей профессии. Я - верхолаз.
Этот краткий диалог у трапа самолета она целиком привела в своем отчете о встрече. Редактор его похвалил. Оценили читатели. Он сделал ей имя, дал постоянную работу в престижной газете.
Через два года они сыграли свадьбу. Только через два года.
Пиня не форсировал события. Он все делал солидно, надежно. Был уверен в себе. Когда провожал Аду в командировки, не давал наставлений. Даже шутя не требовал отчета о встречах и знакомствах. Был уверен, что каждый нормальный мужик непременно положит глаз на его избранницу, и гордился ею.
Она не имела от него секретов. Он знал всех ее подруг и то, что все они от него без ума. И это она ему говорила тоже. Но те новости, что были приготовлены ею на тот примечательный день, до сих пор являются главными, хотя и не единственными темами его раздумий.
Ему повезло: они были сообщены в счастливой последовательности, а интервал между ними дал возможность выплеснуться охватившим чувствам радости, благодарности, гордости и любви. Он плясал. Ходил на руках. Целовал ее волосы и глаза. Целовал позвонки, один за другим. Все-все. Это было после того, как Ада сказала:
- Знаешь, может быть, я ошибаюсь, но мне сильно кажется, что месяцев через восемь у нас появится наследник.
И он, издав радостный вопль, пустился в пляс, причудливо чередуя традиционный еврейский танец с лихой русской пляской на мотив, исполняемой им акапелла «Топор, рукавица! Жена мужа не боится!».
Она смотрела на него и радовалась его радости. Было хорошо, как никогда в жизни. И так не хотелось его огорчать. Завтра ей было нужно улетать в командировку.
- Куда? - спросил он.
Оказалось, билет заказан до Питера. И она рада хотя бы тому, что навестит могилу его матери. Он сделает схему, и она, конечно, найдет ее на еврейском кладбище. Срок командировки точно не определен и зависит от того, сколько потребуется ей времени на проведение журналистского расследования.
В солидной английской газете прошло сообщение о том, что в городе на Неве группой лиц налажено производство фальшивых документов. С их помощью многие получают разрешение на въезд в Израиль, не имея на это законного права. Если это действительно так, сенсацией заинтересуются многие правительственные органы.
Утром, еще до работы, Пиня, он же Григорий Новак местного значения, проводил Аду на аэродром имени Бен-Гуриона. Он был опечален ее отъездом. Огорчена была и она. Впрочем, она наверняка огорчилась бы значительно больше, если бы знала то, о чем он мог ей рассказать. Но что скрыл от нее...
Дело в том, что Пиня был знаком с работой этой конторы. При желании мог сообщить, как и где они подбирают клиентов. Кaк потом в течение многих месяцев, без спешки, натаскивают на знание элементов национальных традиций и умение их исполнять. Учат петь незнакомые песни и произносить необходимые на первых порах слова на иврите и идиш. Разрабатывают биографические легенды. А для большей их убедительности изготавливают наглядные пособия: фотографии мнимых умерших родственников и фотографии клиентов на фоне их могил. Рассылают письма, содержащие угрозы и требования убраться в свой Израиль. Делают все для того, чтобы созревший для переселения на историческую родину мнимый русский еврей не вызывал сомнений в консульском отделе посольства. Знал, как после внесения аванса неведомыми путями на свет божий появлялись документы, из которых следовало, что предъявитель их, хотя по паспорту и русский, на самом деле таковым не является и может претендовать на разрешение стать гражданином Израиля.
И знает он это не понаслышке, не из пока неподтвержденного сообщения в газете, а на собственном опыте, ибо он, Пиня, а ранее Петр Соловьев, три года назад получил разрешение на переезд в эту страну по документам, мастерски сработанным в родном Питере фирмой со скромным названием «Веста».
За пару лет до этого он, студент филологического факультета Петербургского университета, похоронил мать и остался один. На всем белом свете у него не было родных. Никого. Жить на крохотную стипендию было нельзя. Он искал и нашел возможность подработать. Кто-то из жильцов дома, в котором он вырос, и где его все знали, порекомендовал его в бригаду верхолазов.
Молодого крепыша взяли с испытательным сроком. Бригада занималась тем, что промазывала швы в панельных домах. Сразу выяснилось, что он боится высоты. Посмеиваясь, бригадир отправил его домой, дав три дня на преодоление высотной болезни. Он «вылечился» за сутки, проведя большую их часть на крыше своего дома. Лихой и ловкий он редко пользовался предохранительным поясом, пока однажды, сорвавшись с карниза, чудом не разбился. После этого поумнел, стал серьезней. Оформил академический отпуск в университете, к которому с высоты своей новой профессии стал относиться более чем критически.
Был честолюбив. Работа преподавателя его не прельщала. Мечтал о творчестве. Ко всем окружающим присматривался, как к возможным героям своих будущих книг, хотя понимал, что сначала следовало бы определить, о чем и о ком будет хотя бы первая из них...Как раз этого он не знал.
Небольшая бригада, в которой он быстро стал своим, состояла из представителей многих краев, национальностей, людей разного достатка и образования. Привлеченные неплохим заработком, вместе с ним в небе болтались в люльках и недавние колхозники, и бывшие сотрудники НИИ. Он слушал их рассказы о жизни, прекрасно осознавая, что сама жизнь - это нечто иное, и пытался познать ее.
Написал два небольших рассказа. Их даже опубликовала молодежная газета. Но он не был доволен своим первым опытом. Много размышлял о природе подвига, о героизме. Удивлялся мгновенной девальвации этих понятий. Почитал две героические личности, поразившие его. Одной был академик Андрей Сахаров. С другой он жил в одной коммунальной квартире. Его имя было Мордухай, и был он латышским евреем.
В первые недели войны Мордухаю, еще юноше, удалось добраться до Ленинграда. Но Питер не был его целью. Он был промежуточным пунктом. До наступления полной блокады города он вновь ускользнул от немцев и добрался ни больше ни меньше как до Ашхабада. По его сведениям даже в самые свирепые дни тамошние контрабандисты за деньги переправляли людей в Иран. Но Иран не был ему нужен. На белом свете было лишь одно место, куда он стремился, где мечтал жить. Этим местом была Палестина.
Группу беглецов задержали у самой границы, и вместо Иерусалима он оказался на десятилетия прописан в Магадане. В Латвию, где были уничтожены все родные, не поехал. Каким-то чудом вновь оказался в Ленинграде и даже получил полутемную, десятиметровую комнату. Из своих злоключений он не делал секрета, и все, кто хотел знать, знали о них, как и о том, что ничто не поколебало его намерения добраться до Палестины.
Петр хотел знать. Он слушал и удивлялся убежденности, словам и поступкам этого поразительного человека, всю жизнь идущего к поставленной цели. А теперь по обстоятельствам, не зависящим от него, сидевшего в отказе. Когда Мордухай, наконец, получил разрешение на выезд, его закаленное в невзгодах сердце не выдержало. Видимо, не у всех сердца рассчитаны на нагрузки, связанные с положительными эмоциями.
Тогда Петр впервые побывал на еврейском кладбище. И там в первый раз он, русский человек, задумался о древнем народе, против которого сплачивались раньше да и сейчас столь многие. А народ выжил и сегодня удивляет мир, который мало чем можно удивить. Размышляя о своем будущем, он вновь пережил потрясение от фантастической целеустремленности старика Мордухая, в нем вспыхнул интерес ко всему, связанному со страной, хотя расположенной не совсем рядом, на востоке, но ведь на Востоке Ближнем. Страной, одновременно загадочной и прозрачной.
Много лет назад именно от Мордухая он услыхал незнакомое до того слово «антисемиты».
- Это кто? - спросил он.
Тот ответил:
- Все.
- Я тоже?
Рано состарившийся человек смотрел на него печально и ласково. Он сам не верил или не хотел верить в то, что сказал. Так его тогда понял Петя. А именно в эти дни Петр Соловьев почувствовал: пришла пора брать судьбу в свои руки. Принимать решения. Ставить цель. И он ее поставил. Он напишет книгу о красивом народе Мордухая. Его книга заставит понять его мудрость, оценить красоту. Она должна будет вызвать…нет, не сочувствие - гордость. Гордость за то, что в семье народов есть и такой.
Он прочел Флавия. Как алкоголик, залпом осилил многословного Фейхтвангера. Прочел Гроссмана и еще раз подтвердил свое давнее заключение: даже по самым умным и интересным книгам понять жизнь невозможно. Надо ехать в Израиль! А почему нет? Черт возьми, как эта мысль давно не пришла ему в голову?!
Но очень скоро стало ясно: от принятия решения до ее осуществления дистанция огромная. Попасть туда ему отнюдь не легче, чем это было в свое время Мордухаю. Правда, по иной причине. Евреи строят еврейское государство и, вероятно, правы, поставив на данном этапе преграду на пути многочисленных неевреев, желающих по самым разным соображениям туда попасть.
Он рассматривал варианты. Поехать туристом и остаться? Заключить фиктивный брак? Добиться приема в посольстве и рассказать о своих планах? Все эти варианты отвергались.
Однажды он забрел на небольшой дворик хоральной синагоги. Он был заполнен молодежью. Там тусовались ребята и девушки, уже решившие ехать, они искали попутчиков. Были колеблющиеся. Просто любопытные. К нему подошел мужчина неопределенного возраста. Узнав о трудностях, сказал, что есть возможность помочь. Взял номер телефона. Вскоре позвонил. Несколько раз они встречались. Оговорили подробности и гарантии.
Так он оказался клиентом фирмы «Веста». Taк превратился в Пиню.
И вот теперь его самый любимый человек, жена, от которой он имел единственный секрет, и который он не мог, ну никак не мог ей открыть, идет по следам его, прямо скажем, криминального прошлого. Видимо, даже ей он никогда не решится сказать правду. Он не боится разоблачения. Никаких договоров он не подписывал. Знает, что все документы, отражающие эту сторону деятельности «Весты», регулярно уничтожаются. И все же, все же...
Еще в дни, когда принимал решение нырнуть Петькой Соловьевым, а вынырнуть Соловьевым Пиней, твердо решил, что дает себе три года на освоение языка, на то, чтобы стать своим в этой стране, понять чаянья ее народа, определить его характер. В этот срок он был обязан разглядеть героев своей будущей книги.
Конечно, он не мог знать, что первой женщиной, встреченной им в этой стране, будет Ада, и он сходу выдаст ей монолог, который и специально не придумаешь. Не мог знать, что очень скоро у него будет сын, которому он уже придумал имя - Мордухай.
Конечно, он еще и сегодня не очень знает, во что выльются задумки к его первой книге. Но он твердо уверен, что, прочтя ее, российский читатель получит непреодолимую потребность извиниться за своих правителей-недоумков, практически вытеснивших из России этот талантливый народ, столь много сделавший во славу страны, оказавшейся для него недоброй мачехой. Он назовет их поименно. Назовет и тех, кто был обязан сказать собравшимся в дорогу согражданам:
- Друзья, остановитесь! Мы все исправим. Вы и ваши дети сможете спокойно жить, работать, учиться.
Обязаны были так сказать. Не сказали. И еще он, Пиня Соловьев, знает, как это знал и Мордухай, - не следует думать, что вся Россия больна антисемитизмом. Многих напоили отравленным зельем. Многие заболели. Он, Петр Соловьев, здесь, чтобы они стали здоровы. Его книга - путь к этому. Но ее еще надо написать. На-пи-сать. Он начнет над ней работать точно по плану, намеченному три года назад. Сегодня. И ничто ему не помешает.
Ада вернется, они все обсудят и решат, что следует делать. Но как она сама отнесется к этой нештатной ситуации? Этого он не знает. Знает лишь, что она будет ему помогать. А как же? Самоуверенности ему было не занимать…
Шел первый день после трехлетнего срока, который он отвел себе на период подготовки. Он познал и полюбил эту страну. Она отвечает ему взаимностью. Он знает ее язык, ее планы, ее героев. Да, он самоуверен. Немного фантазер. А если сказать короче, он типичный израильтянин.
«Нам, израильтянам, по-другому нельзя», - подумал Пиня Соловьев.
Он достал бумагу и начал записывать первый абзац будущей книги. Все шло по плану, как всегда. Вот что он написал:
«Хорошее настроение у мужчин внешне проявляется по-разному: кто напевает, кто насвистывает. Он улыбался широко и открыто. Он улыбался людям, и люди улыбались ему. Потому что его улыбка говорила: «Здравствуйте. Мне чертовски хорошо. Пускай и вам будет так же».
Пиня перечитал абзац и...удивился. Строки были написаны им на иврите. Он не только удивился. Он обрадовался. Секунду подумав, в верхнем правом углу Пиня Соловьев вывел по-русски:
«Светлой памяти академика Андрея Сахарова и долгожителя ГУЛАГа Мордухая Фридлендера посвящается».
г.Чикаго.
