И опять я обращаюсь к Александре Свиридовой. – Опять, потому что в прошлом году в июльском номере Рекламы Майами, с разрешения автора, мы разместили на развороте ее прекрасный  «Прямой репортаж с улицы. Нью-Йорк, 11 июня 2020 года». Думаю, что никто лучше не смог описать, как выглядел и что чувствовал растерзанный тогда Нью Йорк. И с каким мужеством эта талантливейшая журналистка искренне делилась с нами ощущениями, которые почти невозможно передать, и фактами, которых лучше бы не было.
А сейчас – Роман Каплан. И повторив уже известную печальную новость о том, что Роман Аркадьевич перешел на тонкий план, не дожив месяц с небольшим до своего 84-летия, очень хотелось выбрать действительно хороший текст из множества написанных об этом уникальном человеке.  «Касабланка» по-русски» Александра Свиридова  написала в 2017 году на 80-летие основателя легендарного «Самовара». На просьбу, могу ли я поделиться этим материалом с нашими читателями, Александра написала:
- Этот материал для Москвы просили - и точно знаю, ЧТО они вычеркнут. А вы могли бы дать полностью, если, конечно, можете.   
- Конечно. И спасибо Вам огромное.

«Таких, как Роман, нет и не будет. Потому что таких вообще не бывает!»

Александра Свиридова

«Касабланка» по-русски

Роман Каплан: «Я был в благодушном настроении и решил поговорить мягко, по-человечески. Я посмотрел на него и сказал: «Ну что, сука, застрелить тебя?».
Основателю легендарного ресторана «Русский самовар» Роману Каплану исполнилось восемьдесят. Таких, как Роман, нет, не было и уже не будет. Потому что таких вообще не бывает.

Он умудрился появиться на свет в самую долгую ночь самого черного года - среди лютой зимы в ночь перед Рождеством по отвергнутому Григорианскому календарю в Ленинграде в 1937-м. В семье музыкантов - выпускницы Гнесинки и дирижера военного ансамбля. В колыбель положили – как всем – в равных долях возможность жить и умереть, но - в экстремальных условиях. Младенец, поцелованный богом в сердце, он ничего не делал сам – его причудливо провели через все жернова: сначала холод, зима, потом война, блокада, голод и снова холод - тот, что должен был убить мальца, но убил только несколько пальцев. Кто и как успел подхватить его, отогреть, донести до больницы, где ампутировали отмороженное – не узнать. Но он выжил в том госпитале, в той блокаде – сестрички подкармливали, - во время той страшной войны. И в сорок пятом – в семь с половиной лет – обрадовался слову «победа». Его учили всему – дома и в школе. Уровень его образованности сегодня требует сокрытия: чтоб собеседник не испытывал неловкости. Роман окончил в СССР Герценовский институт, учился в Эрмитаже в аспирантуре у М.А. Гуковского - занимался треченто и кватроченто - доренессансным искусством. Он учил языки, преподавал и переводил с английского, немецкого и французского. Более четверти века назад открыл ресторан и нынче отметил в нем юбилей.

Он в любой толпе опознавал своих и ему хватало языка и открытости, чтобы подойти. Первокурсником он увидел на Аничковом мосту группу туристов, одетых не по-питерски ярко. Спросил, откуда они. И милый худенький человек ответил, что они из Америки, из самого Нью-Йорка – актеры, участники спектакля «Порги и Бесс». Они поразили его раскованностью. А тот, кто заговорил с Романом, назвался Трумэном Капоте. Дальше, во время учебы в аспирантуре, именно Роману выпало в Эрмитаже провести экскурсию для Леонарда Бернстайна. Они переписывались потом несколько лет, а тяжелую долларовую монету, что Бернстайн подарил, Роман носил на цепочке на шее. Немудрено, что такого советского юношу ждали неприятности. О нем писали в газетах гадости, а когда брата выгнали из института, он решил уехать из Питера. Сначала - в Москву, а  когда стало можно - в Израиль, вместе с родителями и братом. В Израиле снова преподавал в университете. А потом написал повесть “Наша армянская кровь”. Виктор Перельман, издатель журнала “Время и мы”, опубликовал ее и пригласил автора в Америку - прислал документ, в котором писал, что автор едет в Штаты как представитель журнала для распространения русского искусства. Уезжать из Америки не хотелось. Роман остался. Знакомый нашел ему работу в Манхэттене - устроил Романа в доме на Парк-авеню швейцаром. Ночным портье. В его обязанности входило открывать и закрывать двери с 12 ночи до восьми утра. Благо, там жили пожилые люди, которые редко возвращались домой за полночь. Роман приносил с собой книги и мог читать до утра. Поутру шел отсыпаться в отель «Уинслоу». А вокруг сиял праздничный Нью-Йорк. Он ходил по улицам, разглядывал витрины, окна, и однажды встретил Беллу Ахмадулину, Бориса Мессерера, а с ними - американского профессора Тодда. Они шли в Колумбийский читать стихи.  В ту пору некто Нахамкин открыл галерею русских художников. Романа ему рекомендовали как человека, который разбирается в искусстве, он обещал взять его на работу, но не спешил. А тут в компании с Ахмадулиной и Мессерером они прошли пару кварталов и встретили Нахамкина. И эта компания произвела на него такое впечатление, что на следующий день он позвонил - и Роман начал работать у него.

Потом случилось самое главное – Роман встретил Ларису. Сорок лет спустя Роман говорит о жене с той же нежностью и любовью. А тогда Лариса первой устала от гостей: когда галерея закрывалась, все шли к Роману домой. Она приходила с работы и попадала в салон. И однажды не выдержала - сказала: “Если тебе хочется их поить и кормить - открой ресторан”. И Роман открыл. Сначала маленький - вместе с Нахамкиным. Потом свой “Русский самовар”. С одной стороны ресторана был бродвейский театр, с другой — открытая стоянка, и «Самовар» был виден издалека. А через год шоу сняли со сцены, а вместо стоянки построили высокий дом, который закрыл ресторан, и наступили тяжелые времена. Тогда Роман позвонил Иосифу Бродскому. Поэт в то время получил Нобелевскую премию. Они не были близкими друзьями, но были знакомы по Питеру, и поэт любил приходить в “Самовар”. «Помоги, если можешь», - попросил Роман. Бродский позвонил Барышникову, который был его близким другом. Так Роман получил помощь «с двух рук», как он говорит: и от русской литературы, и от русского балета. Ресторан окреп, но случилась другая беда – загорелась электропроводка и «Самовар» сгорел. Долгие месяцы хлопот со страховкой, ремонтом, восстановлением. Спасали снова друзья: после пожара пришел хоккеист Вячеслав Фетисов и предложил деньги на восстановление. Роман любит говорить о подарках: «Сережа Довлатов однажды купил самовар на барахолке и потратил все деньги. Так что самовар он нес на руках от Квинса до Манхэттена пешком. Потом всегда, когда приходил в ресторан, садился под своим самоваром».
«Самовар» прошел огонь, воду и медные трубы, и устоял. После пожара наступило время воды: этажом выше кореец открыл сауну. Она протекала на “Самовар”. Вода струилась по стенам, картинам.
“Я решил в один прекрасный день поговорить с ним, - рассказывал Роман. - Мирно. Был в благодушном настроении и решил поговорить мягко, по-человечески. Поднялся к нему, позвонил, он открыл. Я посмотрел на него и сказал: «Ну что, сука, застрелить тебя?».
Спасибо – кореец всё понял.
На самом деле никакого «Самовара» нет.
– это МАЙЯ – иллюзия. Есть только Роман – он создал ауру этого места своим ровным дыханием. Потому что знает, что полицейские и воры одинаково хотят есть. А он – со своим самоваром – должен стоять над схваткой.
Я с тоской думаю, что если бы те, кто имеет деньги, имели бы еще и мозг, они могли бы понять, что Романа нужно снимать. И если бы СиАйЭй работала, как должна, она могла бы поделиться бесценными кадрами хроники, на которых Серёга Лавров в пору, когда был человеком, пел под гитару в «Самоваре», а Маша Захарова сидела в уголке под портретом Иосифа и изучала ландшафт по заданию. Много могли бы рассказать те, кто сидит на нарах в прекрасной Америке: благородное ворьё России, которые не грабили старушек-процентщиц, не рубили их топором и не решали заданную на дом задачу Федора Михайловича – тварь ли я дрожащая или право имею, - а грабили богатое государство: Медикейд–Медикер и другие госпрограммы.
Было бы русское кино на века, и начиналось бы, как «Касабланка».
Потому что «Самовар» – он только прикидывался рестораном в квартале бродвейских театров, а на самом деле был территорией, белой землей – ничейной, нейтральной полосой. На которой сходились все - как в Касабланке.
Кто помнит нынче, о чем на самом деле была «Касабланка» - романтическая голливудская драма 1942 года, поставленная венгерским евреем Кёртисом, с Хэмфри Богартом и Ингрид Бергман в главных ролях? А в кадре была Вторая мировая война, Марокко – колония вишистской Франции, забытый богом городок, откуда всем хотелось бежать. Перевалочный пункт, смешение всех языков и наречий, погон, валют, неопределенных правил игры и личных пристрастий.
В памяти остался только главный герой и его любовь. Рик Блейн – разочарованный ироничный американец, владелец маленького ресторана «У Рика». Ночного  клуба, где нальют любому - вишисту, нацисту, еврею, беженцу и вору. Невозмутимый, далекий от всех политических игр Рик на самом деле тайно поставлял контрабандой оружие в Эфиопию, когда страна боролась против итальянцев, в тридцатые – воевал в Испании на стороне республиканцев. И вообще был человек принципов, но каких - не ваше собачье дело!
Рик, не желающий рисковать из-за кого бы то ни было, символизировал в сорок втором равнодушие среднего американца к беде остального мира, пока не грянул Пёрл-Харбор. И показал, что придется меняться, когда тебе объявят войну. Именно к Рику прибегал уголовник Угарте, убивший двух немцев и так добывший документы, с которыми можно было свободно проехать по всем французским территориям, даже в нейтральную Португалию, откуда отплывали корабли в Америку. Для  беженцев, застрявших в Касабланке, документы были важнее хлеба. Угарте хотел  разбогатеть, продав их, но его хватала полиция с продажным капитаном Рено во главе, и уголовник отдавал документы Рику со словами: «Ты меня презираешь, - ты единственный, кому я могу довериться».

Рик прятал паспорта в фортепиано верного пианиста Сэма.
Дорогой Саша Избитцер, ау, что у вас там в белом рояле, подаренном Барышниковым? Даже не заглядывайте, играйте!
Только Рику доверяли все, только к нему мог прислониться каждый. Потому что Рик может найти решение и не побоится пойти на любой компромисс. Он не жаждет крови и не верит в войну. Мужчина с разбитым сердцем, умеющий слышать и сострадать.
Только у Каплана в «Самоваре» пели так, как в «Касабланке»! Пересмотрите фильм - как поют у Рика в знаменитой сцене, когда песню «Die Wacht am Rhein», которую запевает группа немецких офицеров, перебивает антифашист Ласло. Он заказывает оркестру «Марсельезу». Рик только тихонько кивнет, и запоет весь зал ресторана, заставляя немцев уйти. Ну и что, что в отместку нацист отдает приказ закрыть кабачок «У Рика»?! Есть вещи поважнее бизнеса. И в  закрытом ресторане тоже есть дела. Именно туда – в пустой зал – войдет утраченная некогда возлюбленная Рика и попросит отдать ей документы, наставив на него пистолет. Но не выстрелит, потому что любит его...
И когда закончатся все страсти-мордасти, Рик в ночи и тумане привезет ее в аэропорт и велит ей – любимой - лететь в Лиссабон вместе с мужем - Ласло. Потому что она пожалеет, если останется с ним: «Возможно, не сегодня, возможно, не завтра, но скоро и до конца своей жизни».
Верьте Рику. Верьте Роману, девушки! Он всегда любил только Ларису.
А уж фраза финальной сцены, когда Луи Рено, который сцену назад был врагом Рика, но неожиданно проникся пониманием чего-то высшего и пошел следом за Риком, могла стать эпиграфом к меню «Самовара» - «Луи, думаю, что это начало прекрасной дружбы».
И кому нынче дело до того, что премьеру фильма приурочили к великому событию: в ноябре 1942 года союзные войска заняли Касабланку, а в январе 1943 года там прошла встреча Рузвельта и Черчилля. В памяти осталась только любовь. Если бы Рика сыграл молодой Рональд Рейган, как планировали на стадии сценария, мне было бы проще провести параллель, но и с Богартом я могу сказать, что Роман Каплан – самая большая потеря дипкорпуса новой России. Был вам дипломат, господа, а вы его проморгали. Поверили в образ, который он создал - хозяина ресторана, - и не услышали от всех поэтов, что ресторан называется «У Каплана» - так же, как было «У Рика».
Рик, который был символом равнодушия к чужой далекой войне, стал символом мира для всех воюющих сторон спустя каких-то полвека.
Спасибо тебе, дорогой, за всех накормленных и обогретых.
- Это было почти четыре года назад.
- А дальше - только моя печаль и соболезнования Ларисе, осиротевшим нам.
Закрылся странноприимный дом...
Некуда идти, если что...

В трогательной книге «Роман с «Самоваром» есть точные слова Анатолия Наймана:
«Если земной шар - global village, всемирная деревня, то “Самовар” - типичный деревенский клуб. Один из немногих. Русские за границей не любят русских. Дома тоже не очень, но за границей просто отворачиваются. Трудно представить себе место, которое притягивало бы их именно ради того, чтобы увидеть соотечественников. “Самовар” - единственное исключение! Причем для обеих частей нации: эмигрировавшей - и приезжающей на время из метрополии»
«Русские не любят русских за границей не только потому, что по русской своей природе каждый каждому антагонист и если на родине все-таки приходится быть заодно, поскольку, во-первых, общежитие и, во-вторых, удобнее выживать, то тут - отвали, хочу пожить без тебя, козла. А еще и потому, что не порти ты мне чужбину, куда я приехал отвязаться от того, к чему меня жизнь привязала, и прежде всего оторваться от родины. ...Некоторым образом это напоминает нам, что Божий замысел - экстерриториальность. Быть везде и нигде, жить на земле, которая ничья и каждого, - в ожидании единственно реальной: потусторонней...»

У каждого был свой – разный - Роман.
Только мы все были для него одинаковыми – голодными, которых нужно накормить. Если получится – обогреть. Помирить поссорившихся. Налить водочки. Чистой, настоянной на привычной клюковке, или на чем-то новом. «Попробуй, какая хреновка получилась!»
Помочь, если совсем всё наперекосяк. Многие приходили к Роману в поисках помощи.  
Он делал всё, что мог. Когда совсем было трудно помочь, – оставлял человека у себя в ресторане, придумывая работу на подхвате, чтоб человек и на виду был, и в тепле, и накормлен. За стойкой бара не раз появлялись новые лица. Я храню в памяти, как драгоценную реликвию, воспоминание об одной новенькой. Робкая девушка без английского, она с ужасом смотрела на большой телефон, что стоял на стойке бара. Телефон звонил, а она боялась снять трубку.  
Мы сидели рядом со стойкой за столиком хозяина.
- Снимай-снимай, - приободрил ее Роман. – Сюда звонят русские.
Она сняла, послушала, глаза округлились, и она испуганно сказала: - Там по-английски!
Ничего страшного, - мягко ответил Роман. – Спроси: «Ху ю»? И послушай, что ответят.
Девушка в ужасе повторила в трубку: - Ху-ю? – и радостно выпалила: - Джон!
Роман кивнул, поднялся и пошёл к телефону.  
А.Свиридова