Жизнь как песенный марафон
«Топ, топ, топает малыш,
с мамой по дорожке милый стриж...»
Так начиналась жизнь каждого из нас в той благословенной, Богом забытой, прославленной веками и проклятой миллионами стране. Там же в первую новогоднюю ночь «в лесу рождалась и росла» в течение всей жизни вечнозелёная и вечностройная ёлочка.
А маленьких Ань, Люсь, Борюсиков, Мишуток мамы укладывали спать под мотив песенки с универсальным именем и с личным примером, как надо спать:
«Лунные поляны, ночь, как день, светла.
Cпи, моя Светлана, спи, как я спала...»
К тому же, чтобы сон был крепок и идейно выдержан, следовало благое пожелание
«Пусть тебе снится, крейсер «Аврора»
в час, когда утро встает над Невой».
Жить же пришлось в населённом пункте, название которого и сейчас вызывает волнение и гордость:
То ли это
«Город над вольной Невой,
город нашей славы трудовой.
Слушай, Ленинград...»
Город, где тебя всегда окружали «родные и добрые лица, голубоглазые в большинстве».
То ли это
«Москва – столица, моя Москва!»
Город, грустя о котором, «фиалку я под снегом отыщу и вспомню о Москве...»
То ли это
«...город, который я вижу во сне...
...цветущий в акациях город
У Чёрного моря!»
Город, который всегда уместно вспомнить на “Mother’s Day”, поскольку Одессу иначе как мамой не называют.
А может это забытая Б-гом какая-нибудь Полупановка или Вапнярка,
где
«На дальней станции сойдёшь –
трава по пояс ...
и где
«Тополя, тополя, и как в юности вдруг вы уроните пух
на причёски и плечи подруг.»...
...Вот ты с портфелем, где едва поместились букварь, пенал, завтрак и тапочки, идёшь в школу:
«Школьные годы чудесные,
... ... ... с песнею.
Как они быстро летят...»
Да чего там летят – пролетели, пронеслись вихрем:
« Давно, друзья весёлые,
простились мы со школою...»
cтанцевав напоследок «Школьный вальс».
Тут как раз и подоспела первая любовь, первые свидания, первые поцелуи, первые (увы, как выяснилось позже, не единственные) разочарования:
«Первая любовь, словно облака...
не забывается, не забывается,
не забывается такое никогда...»
Грустно расставаться с детством. Впрочем, ты о нём на время забываешь, когда окунаешься в весёлую, голодную, бесшабашную и стремительную студенческую жизнь:
«От сессии до сессии живут
студенты весело,
а сессия всего два раза в год!»
«Где бронепоезд не пройдёт,
не пролетит стальная птица,
студент на пузе проползёт,
и ничего с ним не случится!»
«...Тихо плещется волна, голубая лента,
вспоминайте иногда бедного студента...»
Деканаты, кафедры, пары лекционные и «пары» в зачётках, голодуха, стипуха... И на этом фоне – «любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь...».
Нет, нет, это не та «первая любовь», это совсем другое. Хоть здесь тоже присутствуют «вздохи на скамейке и объятья при луне», но, как говаривал «наш знаменитый сатирик Аркадий Райкин»:
– Шутки шутками, но ведь могут быть и дети!..
Так оно, в конечном счёте, и случилось, но об этом позже, так как о студенчестве
«...ещё не спето столько песен,
ещё звенит в гитаре каждая струна.»
Ну, как не вспомнить моря, леса и горы, туристские базы и приюты, лесничьи кордоны и звериные тропы?
«Всё перекаты да перекаты,
послать бы их по адресу...»
«Милая моя, солнышко лесное,
где, в каких краях встретишься со мною?»
«Если друг оказался вдруг
и не друг, и не враг, а так...»
«Возьмёмся за руки, друзья,
возьмёмся за руки, ей-богу!»
Потом ещё была жизнь с большими заботами: как прожить от зарплаты до зарплаты, достать детское питание, устроить чадо в садик, в музыкальную школу...
И с малыми радостями от добычи дефицитных колготок, итальянских сапожек, сырокопченной колбаски или от чудом доставшегося билетика на премьеру в БДТ, Ленком или на Таганку...
Не больно весёлая жизнь, но
«Что ж ты, милая, смотришь искоса,
низко голову наклоня...»
«Хмуриться не надо, Лада,
для меня твой смех награда, Лада!»
«Капитан, капитан, улыбнитесь –
только смелым покоряются моря!»
...А вот и главная радость того времени – любимая дочурка
(кому повезло – сынуля):
«Как поют соловьи! Полумрак,
поцелуй на рассвете...
И вершина любви –
это чудо великое, дети!»
«Дан приказ: ему – на Запад!..»
...Прощай, немытая Россия,
Прощай, огромная страна –
последний раз передо мною
дождями взбухшая Нева;
последний раз в «московских окнах»
я вижу «негасимый свет»,
и опечаленный прощаньем
Дюк Ришелье мне шлёт привет.
А за околицей вапнярской,
сжимая лапки от тоски,
вдогонку мне гогочут гуси,
«поют шальные соловьи».
В одночасье рухнуло казавшееся таким незыблемым Отечество, а с ним прежнее понимание родины, долга, даже памяти. Вразбежку во все стороны света ринулось эмигрантское племя. Совсем другим смыслом наполнилось звучание бодрой студенческой походной песенки:
Я не знаю, где встретиться
нам придётся с тобой.
Глобус крутится, вертится
словно шар голубой.
И мелькают города и страны,
параллели и меридианы...
Прощаешься с родными местами, с людьми, с кем прожиты бок о бок многие годы и съеден пуд кухонной соли. Что же пожелать друг другу на прощанье? Неужто то, что желали любимым комсомольцы двадцатых?
А ещё чего желаю
я тебе, товарищ мой:
если смерти, то мгновенной,
если раны – небольшой!
Да нет, так глубоко мы уже не пашем. Уж мы-то желали всем –отъезжающим и остающимся – совсем другое
Я хочу, чтобы песни звучали,
чтоб вином наполнялся бокал.
Чтоб друг другу мы все пожелали
то, что я вам сейчас пожелал.
Вахтанг, ты – прав!!
... Уезжаешь навсегда из города, где прошла твоя жизнь, а вслед звучат слова грустной песенки Яна Табачника.
«А во дворе берёзы, гордость тёти Розы...»
Не те ли это «берёзы, берёзы, родные берёзы не спят?»
«И белых два каштана, что так любила Жанна?»
А в ушах бьётся такой знакомый и близкий, хоть и доносящийся из дальней Украины, «Киевский вальс»:
«Знову цвітуть каштани, хвиля дніпровська б’є»
И опять Табачник:
«...в саду растут два клёна – любимцы Соломона...»
А ведь точно – их ровно два и было:
«Клён ты мой опавший, клён заледенелый...»
да
«Клён кудрявый, клён зелёный, лист резной!..»
...Обуреваемый сложными чувствами, ты смотришь из самолётного окошка на мелькающие пейзажи уже ставшей чужой страны:
«За кордон, за кордон, далеко за кордон,
где ни бурь, ни пурги не бывает.
Далеко за кордон с перебитым крылом
улетает мой друг, улетает.»
Ты – в новой стране. О том, что это уже твоя страна, узнаешь, вернее почувствуешь, позже, а пока
«Здесь под небом чужим я,
как гость нежеланный...»
Постепенно внедряешься в новую жизнь с новыми правилами и повадками; уже реже поднимаешь тост с привычными «Вздрогнем по маленькой!» или «Будьмо!», а чаще с велеречивым «GOD bless America!».
Ещё вздрагиваешь и, хоть на мгновение, гордо распрямляешь плечи, услышав впитанную с молоком детства и юности мелодию союзного «Гимна» с новыми, малознакомыми тебе словами, но уже почтительно встаёшь и с удивлённым уважением смотришь на переполненные трибуны в один голос поющих, гордых за свою страну людей:
«O’say can you see
by the dawn early light,
what so proudly we hailed
at the twilight last gleaning…»
Новая жизнь бежит рекой, струится ручейками, бьёт ключом; кажется то малиной, то мёдом; то сужается в размерах до копейки, то оказывается бескрайним полем...
Где-нибудь на Брайтоне или даже на звёздной аллее в Голливуде оглянешься вокруг – ба, знакомые все лица.
Одесса-мама, Лос-Анжелос
объединились в один колхоз!..
Это же надо, какие пророческие слова у этой старушки-песенки из Одессы пятидесятых. И точно: живут в Los Angeles’e колхозники с Молдаванки, Пересыпи и Слободки...
«Хэй, Пава Гольдштейн, – привет «колхозничку», бывшему обитателю шикарной трущобы Франца Меринга в районе Соборки! Как тебе служится, с кем тебе дружится в солнечном Los’e?!
...Твои дети вырвались на свободу. В потоке дел и хлопот остаётся одна одновременно радостная и грустная забота о матери с неотвратимо надвигающейся «стужей» поздних лет
«...мы не пустим её на порог.
Ты накинь, дорогая, на плечи
оренбургский пуховый платок.»
...Заходишь в ньюджерсийскую рощу и «с берёз неслышен, невесом слетает жёлтый лист»;
смотришь в ночное небо – «гори, гори, моя звезда, звезда полей...»;
мчишься хайвэем – «...дорога, дорога нас в дальние дали зовёт, быть может, до счастья осталось немного, быть может, один поворот!» (и так, поворот за поворотом, всю жизнь...)
...Сидишь на обширном patio своей скромной по американским меркам квартиры, смотришь в звёздное небо, и тебя волнами захлёстывают воспоминания
...А вечер опять хороший такой,
что песен не петь нам нельзя...
...В тумане скрылась милая Одесса,
золотые огоньки...
...Если б знали вы, как мне дороги
подмосковные вечера...
...Нiч така ясная, мiсячна,зоряна
видно, хоч голки збирай...
...Как упоительны в России вечера -
любовь, шампанское, забавы, переулки...
Иногда задумаешься, загрустишь:
«Отцвели уж давно хризантемы в саду...»
Но это же явное преувеличение:за окном ещё, хоть и oчень позднее, лето, и хризантемам ещё цвести и цвести в твоём саду!
Устанешь от стремительной жизни, чуть поднадоест стресс, и внутренний голос тебе подскажет: «Ямщик, не гони лошадей...»
... Теперь, прочитав моё посвящение, дорогой читатель, ты убедишься, что жизнь – это песня, начавшаяся, несмотря на твой «юный» возраст, давненько и продолжающаяся до сего времени в прямом и переносном смысле.
« Лейся, песня, на просторе!..»
