Водитель Доджа сообщил, что, к счастью, давно разведен. Дама ответила, что очень рада за его бывшую жену.
Водитель Доджа шутовски приподнял бейсболку и пожелал даме счастливого рождества. Дама ответила, что празднует хануку, и ушла ждать полицию в раненую машину. Водитель вэна молчал: он обдумывал, удастся ли списать на аварию убитую коробку передач.
***
Права была дама: это был рождественский праздник, устроенный русско-американским клубом. Давали «Бременских музыкантов».
Дети моделей, всех как одна, в мини и на шпильках, с увлечением следили за перипетиями сюжета. Они пели с принцессой и трубадуром и угрожающе гудели при виде атаманши. Сидящие между ними отпрыски усталых полноватых мам явно не понимали ни слова, скучали и капризничали.
Наконец любовь победила, в зал полетели воздушные шары, и белокурые Снегурочки, тоже в мини, повели детей в фойе к Деду Морозу. Образовалась шумная очередь. Модели увещевали детей по-русски, полноватые мамы – по-английски. Вскоре все закончилось: усталый Дед Мороз утирал пот, пустое фойе было усыпано конфетными обертками. Зрители двигались к машинам: полноватые мамы к скромным тойотам и хондам, а модели к роскошным лексусам и ауди. Там их поджидали мужья, новые русские, кем, по мнению полноватых мам, являются все, зарабатывающие на жизнь не в Америке, а в России. Мужья чувствовали себя крайне неуютно вне своих многоэтажных крепостей на океане и нервно озирались.
Полчаса спустя стоянка опустела, в здании погас свет, а четырехлетний мальчик Алеша потерялся.
***
Возможно, Бог прикрыл всю затею с вавилонской башней вовсе не из вредности. Возможно, его беспокоило неумение людей смирно сидеть на отведенных им пятачках рядом со своей семьей, кланом, деревней. Но люди, как упрямые дети, придумали концепцию свободной воли, самолеты, электронные словари и глобальную экономику. Они думали, что перехитрили Бога, но Бога не перехитришь. Сами того не желая, они превратились в броуновские частицы, неумолимо толкаемые независящими от них силами и почти не имеющие шансов снова оказаться рядом с семьей, кланом, деревней, той самой, которая может вырастить ребенка и досмотреть старика.
Молодость не видит в этом проблемы, пока сама не состарится. Секрет ее успеха в том, что старость находится в ее слепом пятне. Ибо, позволь она себе провести параллели и прийти к неизбежным выводам, вряд ли она сумела бы найти в себе энтузиазм строить карьеру, заводить детей и вообще продолжать жить.
И старость научилась самодостаточности. Она знает, что ее вопрос – не как быть, а быть или не быть вообще – интересен только ей самой, и ничего ни от кого не ждет. Поэтому в бывших стариковских домах часто находят мертвые розетки и аккуратно подвязанные носовым платком краны.
Нет созданий более кротких, чем одинокие старики, разве что детдомовские младенцы, с рождения знающие, что плакать бесполезно. Те и другие одинаково тихо страдают на больничных койках, бестелесные, незаметные, в то время как окруженные семьей соседи по-барски гоняют туда-сюда медсестер. Уходят одинокие старики тоже незаметно, без борьбы, и приехавшие на похороны дети плачут от умиления, что их не потревожили раньше времени.
***
Культурный центр, выбранный русско-американским клубом за относительную дешевизну, находился на восточной стороне третьей авеню, в районе, давно облюбованном синими воротничками. Когда-то, после войны, в новенькие домики вселялись молодые семьи, получившие ссуды по ДжиАй биллу. Они бродили по комнатам, не веря своему счастью; открывали просторные кладовки и гладили блестящие салатные ванны – последний писк моды. Они покупали мебель, сажали цветы. Дети шумно делили спальни, вешали на стены Супермена, гоняли на великах прямо перед носом укоризненно визжащих тормозами машин.
Потом дети разлетались и прорастали, где привелось упасть. Родители тоже начинали было жить – для себя, друг для друга. Но внезапно – почему-то всегда внезапно – умирал отец. Дети фальшивыми голосами звали маму к себе, но она отказывалась, и еще долгие годы можно было видеть старушку в ситцевом халате, старательно подметающую асфальт вокруг старого, но такого надежного бьюика. Исчезновение старушки замечали только тогда, когда в дом шумно въезжала новая молодая семья.
Белые американцы – точнее, правнуки ирландцев или итальянцев, или русских евреев, – старушкин дом не покупали. Они двигались на северо-запад, давно обжитый трудолюбивыми азиатами. Там была модная открытая планировка, лучшие школы и высокооплачиваемая полиция. Старушкин дом покупали новые иммигранты из Восточной Европы, с Кубы, с Карибских островов, свежеиспеченные медсестры, автомеханики, дальнобойщики.
Новички бродили по комнатам, не веря своему счастью. Они выветривали старушечий запах, чинили розетки и краны, ломали салатные ванны, ставили новое, свежее, светлое. Покупали мебель, сажали цветы. Дети шумно делили спальни, вешали на стены Спайдермена, гоняли на скейтбордах прямо перед носом укоризненно визжащих тормозами машин.
В этом районе и потерялся Алеша.
***
Несмотря на бледное личико и круглые очки, Алеша был мальчиком бедовым, и лучше всех это знала его бабушка.
Алешин отец отправил жену рожать в Америку, чтобы сын родился американским гражданином. Родив, она вызвала из Находки мать, привела в порядок, одела, чтоб не стыдно было перед людьми, и упорхнула на свои шопинги-пилинги. Алеша бабушку жалел. Она не говорила по-английски и никак не могла справиться с банковскими картами, так что он уже научился в магазинах проводить ими черной полоской вниз по узенькому желобу, а потом набирать код и отвечать на кассиршины вопросы: «Amount correct?» – «Yes». – «Cash back?» – «No». Он тоже плохо говорил по-английски, но справлялся.
Бабушка машину не водила, поэтому для поездок за продуктами валет Джэйсон вызывал им такси. Таксист помогал загрузить продукты, а Джэйсон около подъезда перегружал их в блестящую тележку. Это было очень удобно. Он ловко управлялся с неповоротливой тележкой, одновременно умудряясь придерживать для них с бабулей дверь лифта. В квартире он помогал бабуле разложить все по местам, и она давала ему пять долларов. У Джэйсона было блестящее коричневое лицо и розовые ладони. Он носил голубую рубашку с вышитым гербом и буквами. При встрече он всегда касался кулаком Алешиного кулачка и говорил: «What up!» Зубы у него были очень белые.
Еще они с бабулей ходили на пляж и на детскую площадку через дорогу. Чтобы перейти дорогу, надо было нажать кнопку на столбе и ждать пока поднятая вверх красная ладонь превратится в шагающего зеленого человечка. На площадке бабуля сидела под навесом, а он играл с Олегом и Катей, и совсем редко со Славкой из трехсотой квартиры. Славку он не любил, тот каждую минуту бегал ябедничать маме.
На «Бременских музыкантов» он пошел с мамой и бабулей. Папа привез их на своей машине. У папы крутая машина, он разговаривает с ней, и она отвечает. Ему понравились «Бременские музыканты», особенно пес был смешной, все пританцовывал на месте. Дед Мороз дал ему мешочек с конфетами. Он не знает, как потерялся, просто в толкотне выпустил мамину руку. Он выбрался на улицу через какую-то узкую дверь, а когда нашел главный вход, там уже никого не было.
***
Концепцию «плавильного котла» заменили на «миску с салатом» еще в середине прошлого века, но на практике это значит только то, что стариков больше не заставляют учить английский. Молодые, поварившись как следует в смеси работы и социальных связей, превращаются в уникальный сплав, способный менять свой структурный состав в зависимости от окружения. Сплав этот имеет название психической болезни: двойная идентичность. Последующие поколения этой болезнью не страдают, ибо влияние среды и поп-культуры оказывается сильнее родительского. Жертвами, как всегда, становятся старики: у них с внуками в прямом смысле нет общего языка.
Только афроамериканцы не желают иметь ничего общего ни с котлом, ни с салатной миской. Они не простили белым рабства. Даже знание, что не они умирают в брошенной всеми Африке от голода и СПИДа, ничего не меняет: знание в голове, а обида в сердце. Из своих гетто они наблюдают, как белые экспроприируют их музыку, и в отместку иногда подворовывают белых курочек, которых собственная раса сочла нездорово жирными. Все что они просят – это оставить их в покое, но белые по-прежнему периодически пытаются навести в их доме порядок. Если же они сопротивляются, белые, огорченно цокнув языком, отправляют их обратно в рабство. Новые рабы подметают улицы в ярких оранжевых комбинезонах, чтобы проезжающая машина на дай бог не повредила ценную государственную собственность.
***
Алеша пару раз всхлипнул, утер нос рукой и осмотрелся. Вокруг было очень тихо и уже совсем темно, но через дорогу светились окна большого магазина. На окнах были нарисованы гигантские снежинки. Краска потекла, и казалось, снежинки плачут. Со стоянки перед магазином доносилось уханье и размеренное хриплое бормотанье. Алеша решительно нажал кнопку на столбе и, подождав зеленого человечка, перебежал на другую сторону, но в магазин не вошел, а спрятался за кустом. Уханье и бормотанье доносились из машин, некоторые подпрыгивали в такт. Одни уезжали, другие приезжали, из них, бросив дверь, выходили темные, как Джейсон, но совсем другие, тощие с индюшиной шеей в клетчатых костюмах или наоборот, – толстые и страшные, как Карабас Барабас, в вытянутых майках. Женщины тоже были темные и походили на каменных великанш. Все они махали руками и кричали друг на друга, у некоторых были золотые зубы. Один клетчатый направился в Алешину сторону, и тот поскорее ретировался обратно к дороге и, не дожидаясь зеленого человечка, перебежал назад.
В относительной безопасности, под козырьком культурного центра, он сел на ступеньку и заплакал.
***
Даже маленький человек, прижатый к стенке, станет искать выход, а Алеша, как уже было сказано, был не робкого десятка. Поэтому, вволю наплакавшись, он встал и пошел вглубь района. Небольшие аккуратные домики мигали рождественскими огоньками, а лужайки находились во власти надувных Дед Морозов. В отсутствие людей они выглядели угрожающе – огромные, краснорожие, ухмыляющиеся хозяева ночи. Проволочные олени смотрели на них испуганно и умоляюще. Алеша шел вдоль высоких заборов, шарахаясь от собачьего лая, мимо пустого и темного парка с огромными страшными деревьями, и Дед Морозы угрожающе раскачивались от ночного ветра. Он знал номер полиции, но никак не мог решиться проскользнуть мимо пунцового чудовища, постучать во враждебную дверь. И тут произошло чудо – он увидел людей! Взрослых людей, похожих на его родителей. Тут уж его сердечко не выдержало, и он, плача в голос, бросился к ним, размазывая сопли и слезы, выкрикивая по-русски свою историю и чувствуя, что спасен.
***
Это были соседки, вышедшие посидеть под манговым деревом в последний спокойный вечер перед трехсуточным марафоном. Подарки уже под елкой, индейка мокнет в вине и мужья подворовывают эггногг, но завтра надо побольше успеть, потому как послезавтра обе мамы прямо с самолета полезут в кастрюли. «У тебя в кастрюли, а у меня с носовым платком под кровать». – «Вам смешно, а моих аж до Нового года черти несут, при одной-то уборной». – «Зато твои не грызутся как собаки, последний раз делаю». – «Да ты каждый год так говоришь, а сама ждешь не дождешься!» – «Все мы ждем не дождемся – пока не приехали».
Так они смеялись, потягивая вино, отдыхая от мужей и детей, а тут влетает во двор зареванное дитя, наглаженное, в рубашечке с длинными рукавами и, смотри-ка, при галстуке! Встрепенулись, бросились, затормошили так, что Алеша опять было перепугался, стали звонить в полицию, крича, выдирая друг у друга трубку и от волнения переходя на родные языки, и только услышав, что родители уже едут, успокоились.
Но что делать с потерявшимся ребенком до приезда полиции? Ну конечно, накормить. И поплыли из вылизанных к празднику кухонь сочные митите, и нежнейший козленок по-креольски, и воздушная муссака, и дымящаяся энчалада, и рис с фасолью, и сладкие кукурузные лепешки, и янтарная ямайская крем-сода и…
Но измученный Алеша крепко спал, положив беленькую голову на руку, за деревянным столом под манговым деревом.
***
В машине Алешин отец грыз жену за невнимательность. Она съежилась на сиденье и одну за другой снимала с себя драгоценности. На коленях лежало бриллиантовое кольцо, серьги и цепочка с кулоном из семи драгоценных камней. Она попыталась было стереть помаду, но вспомнила, что губы вытатуированы, на вечный теперь позор. Тогда она сняла туфли и распустила французскую косу. Бессознательно она превращала себя в плакальщицу, потому что ее сына, конечно, не было в живых. Она вовсе не выпустила его ручку по невниманию, ее вырвали из ее руки резким рывком, без сомнения соблазненный легкой наживой маньяк. Мысль о том, как ее ребенок страдал перед смертью, толкала ее выброситься на ходу из машины, но вряд ли можно было убиться насмерть на такой скорости, к тому же не было сил развернуться из этого съёженного клубка.
Полиция посоветовала им дожидаться звонка дома, но это было невыносимо, так что они вот уже час зря колесили по улицам, и муж грыз жену, не теряя, впрочем, оптимизма.
Ее раздражал этот оптимизм, эта непоколебимая уверенность в себе, из-за которой все ему давалось играючи, но из-за которой она давно съежилась внутри. Она всегда знала, что он бросит ее, ибо как можно не бросить никчемное существо, не способное даже защитить собственного детеныша. Она мстительно порадовалась, что теперь муж тоже наконец узнает, что такое боль.
Хуже всех чувствовала себя бабушка. Ее не упрекали, но она знала, что вина на ней: подвела и дочь, и внука, и все оттого, что за четыре года совсем отвыкла от людей. Она вспомнила свою Находку, где есть сезоны и подруги, где не надо быть глухонемой и носить дурацкие ассиметричные платья. Она решила, что как только найдется внук, попросит зятя отправить ее домой.
По истечении часа даже муж стал терять оптимизм. Он замолчал, и это было куда хуже ругани. Увидев его лицо – вернее, видимую ей правую сторону, – жена наконец поняла причину его удачливости. Более того: что она не только лишилась его защиты, но и попала в число тех, кому он показывает такое лицо. Ей стало очень-очень страшно.
Она поклялась себе, что если произойдет чудо, то все изменится. Она посвятит свою жизнь только сыну. Она сделает то, что не удавалось никому: вырастит его гражданином мира, не потерявшим своих корней.
Он будет знать все языки и чтить обычаи предков. Он залечит обиды и раны, он научит людей жить одной большой деревней, вместе растить детей и досматривать стариков. Он достроит вавилонскую башню, и успокоенный Бог позволит ему это сделать.
Тут позвонили из полиции, и сразу повеселевший отец, нарушая все правила, повез свое рыдающее от облегчения семейство забирать их заново рожденного американского гражданина.
Марина Еремеева
