Режиссер Майамского Русского Театра «Солнце» Борис Братман побеседовал с приехавшим в Майами писателем и драматургом Леоном Агулянским.*
Б.Б. Вам, конечно, известно, Леон, что многие врачи становились крупными писателями. Из русских классиков: Чехов, Вересаев, Булгаков, из современных: Горин, Арканов. Возможно, это совпадение или Божий промысел. Ладно, на этом мы еще остановимся. А сейчас, с Вашего позволения, поговорим вот о чем.
Как Вы дошли, сударь, до жизни такой? Маленький экскурс, ибо только очень ленивый не задавал Вам этот вопрос.
Л.А. Репатриировался в Израиль в 1988 из Ленинграда. Диплом врача и удостоверение врача-специалиста «обнулились». Пришлось учиться и сдавать экзамены – подтверждать диплом. Потом – резидентура по урологии в Медцентре Шиба – для получения звания специалиста-уролога. За годы работы в крупном медицинском центре, который на 50 процентов занят оказанием помощи раненым в автокатастрофах и терактах, а также во время службы врачом на кораблях ВМФ Израиля, накопился эмоциональный багаж, требующий выхода наружу. Нечто вроде гнойника, который надо вскрыть. Результатом такой «операции» стал мой первый роман «Нерусская рулетка». В России его издали под названием «Резервист». Потом были сборники повестей и рассказов. За два из них московской организацией Союза писателей мне была присуждена Премия им. Чехова.
Судьба свела с театральным режиссером Михаилом Лурье, преподавателем школы актерского мастерства в Тель-Авиве. Он просто за руку втянул меня в драматургию. С тех пор тяжело и безнадежно болею театром.
Б.Б. Почему в вашем творчестве преобладает драматургия?
Л.А. Иосиф Бродский считал, что поэзия – высшая форма существования языка. Наверное, драматургия – нечто, стоящее на ступень выше над прозой. Это тончайшая материя, овладеть которой в полной мере невозможно. Дело в том, что слово написанное, прочитанное, произнесенное и услышанное – совершенно разные категории. А сам театр не в словах, а между ними – в паузах, недомолвках, оговорках… Не все слова могут звучать со сцены. Шипящие и согласные, теснящиеся друг к другу (встрепенулся, взглянул, страстно) – враги драматургии. В десятом ряду не услышат, а первый будет обрызган слюной. Вообще звуки типа «р-р-р», «б-р-р», «ф-р-р», «ш-ш-ш» воспринимаются нашим подсознанием и генетической памятью как враждебные. Нам приятнее звуки «о-о-о», «а-а-а», «у-у-у», «я-я-я». Еще есть речевая ритмика, психология восприятия, простор, «воздух» для актерской игры. Я занимаюсь изучением этих вопросов больше десяти лет. Однако многие авторы считают, что достаточно разложить реплики по ролям, и пьеса готова.
Б.Б. В чем Вы видите главное направление Вашего творчества? То есть о чем Вам хочется писать? Это к моему рассуждению о медиках-писателях.
Л.А. Медицинская практика ежедневно и ежечасно напоминает о конечности нашей жизни. Об этом пытаюсь прокричать людям. Если сегодня они поймут, что жизнь конечна не через тысячу лет, а в обозримом будущем, возможно, перестанут вести себя по-свински по отношению к окружающим и к себе. Еще в драматургии меня интересует диалог человека с самим собой. Диалог этот безжалостен и жесток, ибо невозможно солгать самому себе. Попытка углубиться в эту проблему – в пьесах «Гнездо воробья», «Я жив», «WoMan».
Б.Б. Как формируется Ваш художественный замысел?
Л.А. Сначала появляется идея. Ее должно выразить одной фразой – меткой, четкой, емкой. Она становится стержнем, на который нанизывается сюжет, некий ствол новогодней елки. Остальное: образы, характеры, реплики, паузы – ветви и елочные игрушки.
Б.Б. В чем причина отсутствия в России интересных современных пьес? Господствует классика и римейки, многие из которых вызывают странное впечатление.
Л.А. Снимаю шляпу перед классикой. Но давайте смотреть на вещи реально. Можно в миллионный раз поставить и сыграть «Чайку» и «Вишневый сад». Можно! Но сегодняшний зритель совсем не тот, что во времена Чехова! Трехчасовые рассуждения за чашкой чая, что мир рушится, его не убеждают. Весь мир у него на экране мобильного телефона, где расстояние и время сжаты так, что приобретают новый, пока не очень понятный смысл. Этот зритель пришел в зал испытать шок, уйти в нокаут, посмотреться в зеркало и ужаснуться, возмутиться, усомниться, быть не свидетелем, не судьей, а соучастником происходящего на сцене и уйти с домашним заданием.
Протестую против заявлений режиссеров, мол, современной драматургии нет. Есть! Еще как есть! Мне приходилось видеть спектакли по пьесам наших современников. Эти работы потрясают воображение. Проблема, что театры не ищут пьесы. Я слышу от театральных завлитов, что их кабинеты завалены графоманским бредом, который продолжает и продолжает поступать. Проблема. Но их работа и заключается в том, чтобы читать пьесы. Графоманию можно диагностировать по первой странице. А золото надо мыть, отмывать от песка и ила, стоя в ледяной реке.
По своему опыту могу сказать: удается наладить переписку лишь с единичными театрами СНГ. Большинство на присланные материалы не реагирует. Ясно – все идет в корзину для бумаг. Совсем другое дело в Соединенных Штатах. Театры публикуют информацию о поисках пьес. Правда, доступна она только для авторов, признанных драматургами. Театры непременно сообщают о результатах рассмотрения материала, иногда предлагают рецензию.
Б.Б. В чем причины театрального бума в России? Пир во время чумы?
Л.А. В России всегда было трудно попасть на хорошие спектакли. Возможно, сегодня театр больше востребован в противовес разобщению, которое принес в нашу жизнь компьютер. Коллективное сопереживание происходящему на сцене рядом с незнакомыми людьми – одно из чудес театра, кое влечет в зал.
Что касается чумы, так на дворе не чума, а третья мировая война. Война религий, мировоззрений, человеческих ценностей. И если мы не хотим, чтобы дети и внуки оказались завтра на стороне врага, нужно сегодня привести их в театр. Ибо театр не приемлет слепой веры. Он приглашает сомневаться и строить свою точку зрения.
Б.Б. Как влияет на Ваше творчество постоянное проживание в Израиле?
Л.А. В Израиле не проживают и не живут, а выживают. Я не исключение. Запредельные налоги, ожидание очередной войны, ежедневный терроризм, растущая дороговизна, зашкаливающее число политических партий. Все это на мизерной территории. Как говорят израильтяне: «Превышение скорости может закончиться нарушением границы». Или: «А из нашего окна Иордания видна. А из нашего окошка – только Сирия немножко».
Честно говоря, писать в Израиле крайне трудно. Голова работает с 23:00 до 03:00. Нужен сон, хотя бы 6–7 часов. Но в два ночи молодежь галдит под окнами, возвращаясь с гулянки, в три ночи вылетают самолеты из аэропорта Бен-Гурион, причем каждые три минуты, в четыре машина с грохотом переворачивает мусорные бачки, в шесть соседи выводят собак, что гавкают друг на друга, а там и на работу пора. Так что пишу в заграничных поездках. Особенно удается в Баден-Бадене. Последнюю пьесу «Глоток чужого виски» вынашивал пять лет, а написал довольно быстро в Поконо (Пенсильвания).
Б.Б. В связи с вашими поездками в Россию, какое впечатление формируется у Вас о современной России, российских зрителях?
Л.А. Как говорится, спасибо за вопрос. В последнее время много рассуждаю об этом. Отрадно видеть аншлаги в московских театрах, полные залы в театрах фринч, большой процент молодежи в зале театральных фестивалей. Томас Манн считал, что театр превращает толпу в народ, народ – в нацию.
Я бываю в России на премьерах и театральных фестивалях, и вот что надумал совсем недавно. Россия сильна не танками и ракетами, не полезными ископаемыми и не огромной территорией. Она велика культурным наследием и духовным содержанием людей. Так или иначе, но и мы, унесенные ветром, живущие в других странах, остаемся носителями этой культуры.
Б.Б. Вы не первый раз в Америке. Каково впечатление от вашего настоящего пребывания?
Л.А. В Соединенных Штатах бываю два раза в году по месяцу или больше. Хотел бы чаще или с билетом в один конец. Но я не сирийский беженец. Мне почему-то нельзя.
Люблю Америку за уважение закона, за рамки, в которых можно быть свободным, не мешая другим. Люблю, когда даже в глухой провинции подстрижена трава и все работает как часы. Люблю, когда запрещено по ночам орать под окнами. Люблю, когда старики ухожены и живут отдельно. Люблю, когда работа есть для каждого, вопрос только, на каком расстоянии от дома. Еще очень много: люблю, люблю, люблю!
Б.Б. Что бы Вы пожелали себе на будущее?
Л.А. Иметь возможность оставить медицину. Заниматься только творчеством.
Б.Б. Я полагаю, что наши читатели вместе со мной пожелают Вам успешного исполнения этого желания.
Леон Агулянский пишет также стихи и песни. Мы публикуем одно из его стихотворений, а на Ю.Тубе вы сможете прослушать песню, написанную на эти слова: «Остановите здесь» https://www.youtube.com/watch?v=XjZaI1fhV-4
Остановите здесь
Остановите здесь.
Спасибо. Сколько с меня?
Мелкие? Конечно, есть.
Я в Пулково разменял.
Что-то очки не найду.
Улицу не прочесть.
Двор перекопан. Пройдусь.
Я ведь родился здесь!
Привет, старик. Не узнал?
А ты красив, как всегда.
Мойка, Обводный канал.
Другая течет вода.
Глаза чужие в метро.
Родных и знакомых нет.
Кафе называют «бистро»
И офисом кабинет.
Город, ну как же ты?..
Двадцать лет без меня…
Прав: разводить мосты
Умней, чем сжигать, как я.
Сердишься. Ну, прости.
В разлуке я виноват.
Тебе еще крест нести.
Дольше, чем мне, во сто крат.
Прав: разводить мосты
Умней, чем сжигать, как я.
Ты не совсем уже ты,
А я, я не совсем уже я.
Беседу с гостем вел Борис Братман.
____________________
*Леон Агулянский - член Союза писателей России и Израиля, член Гильдии драматургов Америки, писатель-драматург, врач-уролог.
Книги издавались в России и Израиле. Спектакли по его пьесам идут в 7 театрах России, Израиля, Белоруссии, Казахстана. Наиболее известен спектакль «Любовь.Собак@.Точка.RU» в постановке Романа Самгина (Москва). В спектакле заняты Мария Аронова и Андрей Ургант.
