Глава 11. Из доярки в модели (продолжение)

- Похоже, вы то русское интервью запомнили наизусть.
- Да, я помню, как если вчера, - подтвердила Рая.
- Ну, а надои были какие? - вспоминал Клионер терминологию советских товарно-молочных ферм, когда-то почерпнутую из газет и теленовостей из сельской местности.
- Дрянные надои, - буркнула Рая.

- Вы что, мне настроение хотите изговнять? Какие ж надои вы ожидаете, если аж тридцать коров в самозапуске, десять коров были яловыми - почему-то не сумели забеременеть, двадцать вымучивали в сутки не больше шести килограмм молока, и только два десятка первотёлок давали по пятнадцать килограмм и больше. При жирности меньше трёх процентов.
Клионер записал в своём блокноте: “Первотёлки. Прозвище для доярок, недоучившихся девчат, только что девственность потерявших. Может, и фильм назвать “Первотёлки”?”
- С первотёлками столько мороки! Их надо раздаивать месяца три, и только потом - к общему стаду. Одна без аппетита, у другой не вымя - печка, такую надо срочно к ветеринару, и доить её очень осторожно. Совсем молодых доить руками, после хорошего массажа, а иначе они брыкаются. Потом понемногу, утром и вечером, подключать к ним доильный аппарат - пусть к шуму приноровятся.
“Все три доярки, - писал Клионер, - симпатичные, стройные, как модели. Коров они доят обнажёнными; то сидя на низенькой табуретке, слегка раздвинув белые ножки, то стоят, наклонившись над выменем - замечательный ракурс сзади”.
- В период лактации, - продолжала Рая, - это когда после отёла, надой от коровы всё время растёт. Лактация длится примерно пять месяцев, и важно корову приучить отдавать всё молоко. Последние граммы - самые жирные. А если не всё молоко выдаивать, может закончиться маститом. Корова должна быть высокопродуктивной примерно двенадцать лет, а у нас животных выбраковывали уже через года четыре. Возьмите, скажем, Весну и Севку. Какие замечательные были! А выдоились рано, через пять лактаций. Пришлось их первотёлками заменить. Синичка зажирела и залоснилась, стала выглядеть просто, как лошадь...
“Так и кадры доярок менялись. Давних, измученных мужиками, заменяли на юных девиц, которые в первый же день работы становились первотёлками”.

- Отчего же они выдоились так скоро?
- У коровы молоко на языке. А у нас что происходило? Ну хорошо, завезли зелёнку. А коровы отказываются есть, с места на место её перекидывают. Я взяла в руки - одна тимофеевка! Грубая, жёлтая от корня, в полметра длиной, не измельчённая и не сдобренная ничем. Принесла охапку свежего клевера, корова сразу есть начала. Вопрос: почему не используют клевер, который на полях - стена непроходимая? Объясняют: к нему, мол, трудно подъехать.
“Доярка пошла нарвать клевера, на неё наткнулся пастух Подколзин. Половое сношение в зарослях клевера”.
- Пастухи стада гоняли по подбитым пастбищам. Коровы совершали дальние походы, возвращались усталые, полуголодные. Стадо было истощено. О пастухах - говорить нечего. Потом у них сил было только на водку.
“Запылённый пастух с измождённым лицом: устал я чего-то, дай взбодриться. Доярка ему бутылочку водки, тут же припрятанную в сене, он выпил, забрался на доярку, и почти тут же захрапел...”.
- Труд кормачей был совсем без механики. Подвезут корма к скотному двору, да и свалят в одну кучу. Витька-хромой всё матерился: как, мол, мне корм теперь разгребать? Охапками к каждой кормушке таскать, или стёкла повыбивать, да зашвыривать корм через окна? И вот же, гадюка, выбивал. А то корм уронит, где попало, да пошёл водкой накачиваться. Приходилось дояркам подключаться. Помню, таскали мы корм и ругались: это совсем не наша обязанность, почему нам за это не доплачивают?
- А бригадир ваш, слесарь Шавкунин? А он помогал вам таскать корма?
- Какое! У него были свои проблемы. Доильная система “Даугава”, которую он должен был обслуживать, была у нас совсем уже старая. Трубки почти ежедневно лопались, он их едва успевал ремонтировать. В стыках часть молока застаивалась, и сортность, понятно, понижалась, а за второй сорт меньше платили. Понижался и заработок от того. Молоко после дойки надо хранить, после вечерней - восемь часов, а холодильник работал плохо. “Сельхозтехника” трижды привозила двигатели, но они оказывались неисправными. В одном из них подшипник рассыпался, в другом отсутствовала крыльчатка, и он из-за этого не охлаждался, на третий поставили крыльчатку, снятую с двигателя системы проточной вентиляции. Шавкунин бесился, матюгался: работаю в день по двенадцать часов, а ставку платят восьмичасовую. Написал заявление. Без ответа.

Раиса умолкла и задумалась.
- Да нет, - вздохнула. - Пусть мне сейчас в этой Америке приходится нелегко, а я чем в России быть дояркой, я лучше в Америке буду никем. Я, может, моделью в Америке стану. С детства мечтала быть моделью.
“Из доярки в модели”, - записал Клионер вариант названия порнофильма.
- Раисочка! - сказал он на прощание. - Позвольте вам позвонить на днях. И ещё, очень прошу: о нашем разговоре - никому. Меня почти растерзали на части, когда я в газете объявил о том, что подыскиваю актёров. В кино мечтают сниматься все.

- О чём с тобой этот жид говорил? - справился Лейкин у Раисы, к своему столу, наконец, воротившись, и было заметно, что там, где он был, алкоголь лился рекой. - В постель, что ли, тебя затаскивал?
- В какую постель? - вспылила Раиса. - У тебя в голове только одно.
Лейкин родился горлопаном, но горлопаны тоже есть всякие: какой-то родился с громким голосом, но дар этот редко употреблял, ну, если только в крайних случаях, скажем, кого-то в лесу отыскать. А какой-то решил, что коли природа одарила его мощными децибелами, он должен их использовать вовсю. Лейкин был именно таким, ко всем нечувствительным горлопаном. Посему, невзирая на шум в ресторане, голос его далеко разносился, а если бы, скажем, все замолчали, включая оркестр и певца, то буквально каждое слово Лейкина отчётливо слышал бы весь зал.
- Я, что ль, не видел, как вы гарцевали? Да он тебя мысленно всю перетрахал, - продолжал Лейкин любимую тему, которая только слегка уступала золоту в виде крюгеррандов; то есть из всего, что предлагает жизнь, его увлекали лишь секс и золото.
- Дурак! Мы с ним беседовали по делу. Он, между прочим, меня выспрашивал, не хочу ли я сниматься в кино, он сейчас подбирает киноактёров, - сказала Раиса повышенным голосом, повышено громким от злости на Лейкина, да ещё для себя незаметно под его лужёную глотку подстраиваясь. А то, что её Клионер просил никому не рассказывать о беседе, она в ту минуту просто забыла.
- Так и в кино! - поразился Лейкин. - Это в каком же таком кино?
- В порнографической кинокомедии, - швырнула Раиса в его рожу, ещё более лупоглазую в моменты, когда он удивлялся.
Диалог этой пары, каждое слово, услышал сидевший поблизости Марк, тот самый чувствительный щуплый еврей с револьвером в кармане пиджака. Его покоробило слово жид; он невзлюбил его с детского садика, где дети его прозвали жидом. Не потому, что уже читали записки сионских мудрецов, а потому, что любой детсадовец должен был иметь какую-нибудь кличку, а воспитательница, очевидно, что-то имела против евреев и назвала его жидом, когда он чего-то там не послушался. Марк несколько успокоился, определив по лицу Лейкина, что тот и сам являлся евреем, и потому в его устах на жид не стоило обижаться. Да и к чему на него обижаться, если даже по словарям оно означает всего-навсего “лицо еврейской национальности иудейского вероисповедания”.
Марк наклонился над столом и сильно потёр себе виски. Потом нерешительно поднялся, приблизился к столику Раи и Лейкина и очень вежливо проговорил:
- Извините за беспокойство. Я услышал ваш разговор о том, что какой-то человек подбирает актёров для порнофильма. Я-то, конечно, какой актёр, но один мой знакомый - большой талант. Я понял, что продюсер в ресторане. Вы не могли бы его указать?
Лейкин уставился на вопрошавшего с такой неприкрытой пьяной издёвкой, что тот был готов отскочить от стола, но его выручила Раиса.
- Вон он, - кивнула она на столик, за которым сидел Клионер. - С большими бровями и усами. Это и есть тот режиссёр.
- Благодарю вас, - сказал Марк и в мгновение ока ретировался, так и не дав Лейкину высказать, наверняка, какую-то гадость.

Впрочем, если бы он отошёл даже со скоростью черепахи, Лейкин никак бы не комментировал ни его щуплую внешность, ни презабавный его вопрос. Лейкина мгновенно отвлекли усы продюсера порнофильмов.
- Тар-ракан! - заорал он, отчего некоторые посетители невольно поискали таракана и между тарелок, и на тарелках, а кто-то даже под стол заглянул.
- Я слышал, вы ищите киноактёров, - сказал Марк, останавливаясь перед продюсером, который, головы не поднимая, быстро писал в своём блокноте.
Клионер поглядел с большой неприязнью.
- Кто вам сказал такую чушь?
- Я видел ваш фильм “Из России с похотью”. И слышал, что вам нужны актёры для нового порнофильма.
К неприязни во взгляде Клионера примешался огромный скептицизм.
- Вы когда-нибудь видели порнофильм?
- Ну, бывало. И не один.
- И что, там актёры на вас похожи?
- Нет, не похожи, - сказал Марк. – Мне с внешностью, конечно, не повезло, но у меня есть самое главное, то, что вам нужно для порнофильма.
- Откуда вы знаете, что мне нужно?
Марк положил на стол конверт, в котором лежала фотография, которую он произвёл в Америке (щёлкнув себя в обнажённом виде), и положил под нос Клионеру.
- Вот поглядите. Тогда поймёте.
Клионер брезгливо открыл конверт, вынул фотографию, вгляделся, иронически усмехнулся, вернул фотографию в конверт.
- Если мне подбирать актёров только на этом основании, мне, уважаемый, все подойдут. Кроме, конечно, импотентов.
- Такого, как я, вы не найдёте.
- Не понял, - вымолвил Клионер. Почему вы считаете, что ваш фаллос предпочтительнее фаллоса остальных?
- Он никогда не опадает.
- Слушайте, - взорвался Клионер. - Найдите кого-нибудь другого, у кого есть и время, и терпение выслушивать вашу белиберду. А я, извините, очень занят.
Марк выдавил кислую улыбку, зачем-то поклонился, как японец, и отошёл, как отходят люди, которых незаслуженно оплевали. А Клионер, взглянув ему вслед, вдруг ностальгически вспомнил моменты из своей собственной юности, когда его фаллос часто и нагло вылетал из всего его существа в возносящий градус небесного свода, то настежь распахнутого над головой, то временно задёрнутого потолком. Тогда Клионер его называл простым, поэтичным, незатасканным и нестыдным словом цветок (не правда ли, лучше звучит, чем слово, которым исписаны, исцарапаны все русские туалеты, стены, заборы, а то и памятники, и даже какой-нибудь дурак решил это слово нанести на какую-то часть тела в виде нехудожественной татуировки). Тогда он не мог вообразить, что может цветок свой оголить даже по просьбе желанной девушки, хотя он слыхал, что время от времени милиция задерживала мужчин, которые распахивали плащи перед лицами женского пола.

Маршрутный автобус. Встряхнёт ли ухаб, прижмёт ли вираж к женскому телу, игриво ли взбрыкнёт воображение, и цветок пытался его опозорить. Остановка, и надо ему сойти, а он не сходил, а он ехал дальше, силой внушения уговаривал его позорящие очертания. Порой доезжал и до кольца, сидел там до нового маршрута, возвращался к своей остановке, и хорошо, если сходил, а то, бывало, опять не сходил всё по той же постыдной причине. На улице от непослушного цветка спасали только быстрая ходьба, мысли о каких-то неприятностях, да портфель, если имелся. Ещё можно было пересидеть на скамейке сквера или автобуса. Вы, верно, не раз, гуляя по скверам, замечали худых одиноких юношей, бесцельно сидящих на скамейках, чаще без книги и без портфеля. Теперь вы знаете: пересиживают. С книгой, с портфелем тоже не праздник: долго цветок прикрывать на ходу и неудобно и подозрительно. В таком вот бесплодном убийстве времени прошло немало дней его юности.
В бане все значительно обострялось. Особенно в дни, когда первый этаж, где всегда мылись мужчины, закрывался на длительный ремонт, и мужчин отправляли мыться под крышу, то есть в женское отделение. Отсутствие очков, гуляющие сквозняки, безумие пара, как битвы дым над историческим сраженьем, - всё это, плюс ещё брызги в глаза размывали моющиеся фигуры, в которых чудились голые девушки, и тут же к капающему потолку рвался цветок на толстом стебле, с болезненно чувствительным бутоном. Сидел на скамье, а она помнила тысячу нежных упругих попок. Лежал в парилке, и будто лежал на голых распаренных женских телах.
Банные меры скрывать эрекцию включали намыливание под животом. Бурная пена всё прикрывала, но надо было остерегаться, чтобы кто-то, подняв полный таз, не окатил и себя, и тебя. Бывало, что какой-нибудь человек, приходящий не мыться, а наблюдать, а иногда и задирать педерастическими намёками, - бывало, он начинал вглядываться в клочья пены под животом, предполагать и предлагать гнусные немедленные варианты. Иногда, но на очень коротко, помогала большая мочалка. Лучше всего работала шайка (так назывался железный таз, то оцинкованный, то ржавеющий, с двумя ручками или с одной, потому что вторая была оторвана, а то и обе ручки оторваны, тогда приходилось за дно поднимать). Шайкой он просто прикрывался, как прикрываются щитом. К этому простейшему варианту прибегали не только юноши и матёрые мужики. Порой и какой-нибудь старичок, почти рассыпая по скользкому полу чрезмерно распаренные кости на еле ковыляющем ходу, тоже себя прикрывал шаечкой. Впрочем, у этого старичка могли быть другие основания скрывать от толпы его гениталии. Он мог, например, называть их срамом, а кто же хочет себя срамить?

После того, как Марк Левицкий выдал секрет свой Клионеру, а тот его назвал белибердой, он отошёл от стола режиссёра с ощущением оплёванного человека. Потом он долго сидел на задворках раскрутившейся свадебной компании, невидяще глядя на танцующих и веселящихся людей, и то и дело себя наказывал посредством дёргания за ухо за то, что не дал Клионеру сдачи, ну не физически, конечно, а каким-нибудь едким хлёстким словцом. “А вместо того, - ругал он себя, - я, идиот, ему улыбнулся и чуть ли не в ноги поклонился”.
Он сделал попытку с помощью водки заглушить точившее унижение, но водка на вкус оказалась противной, и его едва не стошнило. Он сжал себе голову ладонями, крепко зажмурился, облокотился и долго так, сгорбившись, сидел. В компании знал его только жених, но тот был пьяно разгорячён, и если бы Марк на столе валялся, он мог бы и этого не заметить. Когда Марк открыл глаза и выпрямился, перед ним стоял незнакомый мужчина.
- Марк Левицкий? - спросил незнакомец.
- Да, это я, - Марк привстал со стула, силясь припомнить человека.
- Политехнический институт. Мы с вами жили в одном общежитии. Правда, на разных этажах. Абадонин моя фамилия.
- А, Абадонин, - воскликнул Марк, делая вид, что признал незнакомца. - Как же. Конечно. Это же надо! Политехнический, и Америка. Всё же, наш мир удивительно тесен.
- Ещё как тесен, - кивнул Абадонин.
- Вы садитесь, - сказал Марк и растерянно огляделся, ибо что приглашать человека, коль за таким длинным столом, какой был у свадебной компании, не оказалось свободного стула. - Надо же. Пять минут назад было столько свободных мест…
- Оркестр, заметьте, не играет. Никто не танцует, - сказал Абадонин. С этим он в сторону шагнул, выхватил стул непонятно откуда, сел рядом с Марком и ухмыльнулся: - Сколько уж минуло зим, да лет, а я, тем не менее, не забыл один любопытнейший фотоснимок. Да вы не смущайтесь, все его видели. Помню, как девочки возбуждались, ай да Левицкий! - перешёптывались. Признайтесь, скольких вы соблазнили с помощью этой фотографии?
- Вот, и для вас это не секрет! Но я, на самом деле, не причём. Я не пытаюсь отрицать, что на той фотографии - это я, но меня сфотографировали врасплох, это когда я вышел из душа. Семён Полушкин, сосед по комнате. Подкараулил меня, и врасплох.
- Как же. Помню Семёна Полушкина. Мы с ним как-то на лыжах катались. Но вы мне зубы не заговаривайте. Я вас спрашиваю о девочках.
- На меня женщины не бросаются, - тихо сказал Марк.
- Будет вам скромничать. А София?
- София? - смешался Марк.
- Вы же сказали, что мир тесен. Хотите, я назову всех девочек, с которыми вам удалось переспать благодаря той фотографии? Кроме Софии, Лиза Пинегина, Маша Морозова, Вера Медынская... Что, довольно перечислять? Правда, и десятка не наберётся, хотя с вашим-то дарованием можно было иметь много больше. Но дело, полагаю, не в количестве. Кому-то и тысячи недостаточно, а для кого-то и две слишком много. Всё дело в качестве ощущений, переживаний, воспоминаний. Цифры - бесстрастны и циничны, им всё равно к чему приклеиться. Они - как тёртые проститутки, которым плевать, кто на них ложится, лишь бы выкладывали деньги. Возьмите, к примеру, любую цифру и приложите её к чему-нибудь. Скажем, четыре. Четыре камня. Четыре трупа. Четыре ангела. Четыре поцелуя. Четыре таракана…
“Ужас какой-то, - думал Марк, пока Абадонин плёл о цифрах. - В той общаге все знали всё. Как хорошо, что она позади, и во времени, и в расстоянии”…
- …А Клионер мой хороший приятель, - услышал Марк слова Абадонина. - Хотите, я с ним поговорю? Он, как вы знаете, подбирает актёров для нового кинофильма, постановку которого я финансирую. Вы показали ему фотографию, но он не понял, в чём ваш талант.
- Он со мной говорить не хотел.
- Захочет! - твёрдо сказал Абадонин. - Кстати, фотография из России, - он похлопал себя по груди, - вот здесь, в моём кармане лежит. Мне будто чей-то голос сказал: прихвати фотографию Левицкого. Я, кстати, её у Семёна купил. Помню, тридцатку заплатил. А из России вывез случайно, смешалась с личными фотографиями.
- Итак, - продолжил он, - сделаем так. Я сейчас подсяду к режиссёру и с ним коротко побеседую, а вы не зевайте, на нас поглядывайте, и как только я сделаю этот знак, - Абадонин продемонстрировал, - вы немедленно подходите.
- Спасибо, конечно, - сказал Марк. - Но Клионер мне уже отказал.
- Ерунда! - возразил Абадонин. - Неужто забыли закон Ньютона о том, что каждому действию соответствует равное и противоположно направленное противодействие? Keep trying, - как говорят в Америке, и более мудрого совета я, кажется, не встречал.

Продолжение следует

Как приобрести книгу «Сказки русского ресторана»
и другие книги Александра Мигунова:
Чек или мани ордер пошлите по адресу:
Alexander Migunov
4011 Catalina Drive, Bradenton, FL 34210.
Дополнительная информация:
Телефон: 561-843-3224, e-mail Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript ,
сайт автора www.amigunov.com.
Стоимость книг:
«Сказки русского ресторана», 530 стр. - $16.00
«Веранда для ливней», 288 стр. – $10.00
«Поля проигранных сражений», 301 стр. - $10.00
«Hotel Million Monkeys and other stories»
(на английском), 208 стр. - $10.00
Цена за книги включает налог на продажу и стоимость пересылки.