ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ГУАМСКИЙ ВАРИАНТ
Глава 20. Забодание правого полупопия
(продолжение)

Шли беспрерывные дожди, и делать в деревне было нечего, кроме того, как напиваться и вести задушевные беседы на темы, отстоящие от души, как какой-нибудь лучший французский коньяк отстоит от деревенского самогона. Перетятько, тем не менее, умудрился под дождём обойти все тридцать домов и всех их жителей сфотографировать. Но сделать окончательный продукт не смог из-за отсутствия увеличителя, красной лампы и химикатов, которые были в пропавшей сумке.
- Когда ж фотографии? - начали спрашивать.
- Почтой пришлю, - отвечал. - Из райцентра.

Кивали, плечами пожимали, а какие-то, что говорить - идиоты, умудрились высказать недовольство, которое, впрочем, не перешло границу матерных выражений, оскорблений или угроз, так как и полнейший идиот в конце концов припоминал, что он ещё денег не платил. Фотографа, правда, тревожил вопрос: а как они, собственно, расплатятся, получив фотографии по почте. Послать живые деньги побоятся, а для отправки денежных переводов необходима не только почтальонша, которая к ним иногда наведывалась; для этого дела каждый заказчик должен иметь такие качества, как честность, порядочность, обязательность, - всё то, что в деревне не процветало ввиду удалённости от всего.

Дефицит этих качеств, тем не менее, не помешал хозяевам дома, где Перетятько остановился, осениться мыслью, что мужику, пусть даже такому хряку, как гость, могло не хватать какой-нибудь бабы.
- А помнишь ты такую Валентину? - спросили Утюгины нового друга. - Мать-одиночку? Ну, с младенцем? Ну, ты чего? Память отшибло? Один младенец на всю деревню.
- Как же, - припомнил. - Была такая. Маленькая, худенькая, вертлявая, с крысиной мордой, но ничего. А ребёнок - просто комок тряпок. Он дрыхнул, даже фотографируясь.
- А хочешь, мы с ней переговорим? - спросили Утюгины напрямик. - Ты хоть и жирный, как этот самый, но Валентина, мы знаем, не откажет.
- Откуда вы знаете, что не откажет?
Утюгины взглянули друг на друга, заржали, глотнули ещё по стопке и рассказали предысторию. Валентина эта буквально на днях вернулась из города Северодвинска, в котором всегда и в большом количестве водились сексуально озабоченные моряки. В Северодвинск она уехала одна, а вернулась в деревню с грудным ребёнком. Когда её спрашивали от кого, а спрашивали все и бесцеремонно, она отвечала только одно: мой муж отправился в дальнее плавание.
- А мы её знаем, что не откажет, - прозвучали Утюгины уверенно, и после этого Перетятько сомневался в успехе несколько меньше.

К Валентине собрались идти почти тут же, то есть незначительную задержку вызвало распитие остатков, да ещё в Перетятьке в последний момент шевельнулось подобие джентльмена, то есть решил он, что без бутылки знакомиться с женщиной неудобно, и должен был эту бутылку найти. Утюгины дали ему помучиться дилетантскими предположениями, как и где отыскать спиртное в самом глухом захолустье России в часы, когда магазин закрыт, а потом будто вспомнили про НЗ, который они б никогда не тронули ни для какого человека, но для такого, как Перетятько... Содрав с него втридорога за поллитровку самого дешёвого разлива, они в игривейшем настроении подхватили гостя под ручки и вывалились из избы.

Валентина, в самом деле, не отказала приютить одинокого мужчину, и тот, невзирая на присутствие беспрерывно орущего младенца, прогостил в её доме ровно три дня. Дольше ещё бы погостил, до окончания дождей, но тут в его половом органе возникли болезненные ощущения, что-то вроде между жжением и резью, и начались гнойные выделения. Перетятько, конечно, догадался, кого он должен благодарить, но он не сказал Валентине ни слова, а вышел из дома и под дождём, с трудом продираясь по болоту с названием улица Краснознамённая, пошёл наводить осторожные справки насчёт медицинского обслуживания. И - удручился, выяснив вот что: самая близкая фельдшерица жила в шестнадцати километрах.
- А как мне добраться? - спросил Перетятько.
- Как это как? - изумился спрошенный. - Тебе, что ль, троллейбус подавай?
Перетятько вернулся в дом Валентины. Та очень кстати кормила ребёнка, подсунув ему худосочную грудь, и внимания не обращала на то, что делал её гость, намеренно лениво передвигавшийся по единственной комнате дома, извлекавший длинные завывания при фальшиво начинавшихся зевках, которые фальшиво только начинались и тут же обращались в сильную потребность раззявить пасть до щелчка в скулах.

Нагнетая ситуацию человека, которого просто воротит от скуки, навеянной серой дождливой осенью, но который никуда не собирается, Перетятько незаметно для Валентины упаковал свой рюкзачок, и под дождём, на своих двоих добрался до деревни с фельдшерицей. Промок он, конечно, до костей, но вот преимущество толстяков - он даже насморка не схватил. Дом фельдшерицы ему указали в первой попавшейся избе; правда, тут же предупредили, что та уже пару дней отсутствовала в какой-то не очень далёкой деревне, кто-то там должен был разродиться. Духом окончательно упав, Перетятько, а что ему оставалось, проделал ещё три километра, нашёл избу с беременной бабой, в дверь постучал, и - есть всё же Бог, ему открыла сама фельдшерица.
Она была женщина немолодая, вся из длинных худых костей, с умным морщинистым лицом. Диагнозы ставила, правда, странно; например, пострадавшему от коровы могла написать Забодание правого полупопия. (Впрочем, манера ставить диагнозы не имеет отношения к интеллекту).
Она взглянула в трусы Перетятько, насквозь промокшие от дождя, по многочисленным пятнам гноя признала скоротечную гонорею, и велела срочно начать лечение, то есть ехать в ближайшую больницу. И дальше был следующий диалог.
- А где эта ближайшая больница?
- В районном центре.
- А что, ближе нету?
- Нету.
- Сколько туда километров?
- Почитай сто, да ещё набрось.
- А как мне добраться до больницы?
Последний вопрос был ключевым. От этой деревни до райцентра дорога была не асфальтированной (здесь слово асфальт совсем не использовалось, его заменяло слово болтанка), и эта дорога могла быть проезжей только в устойчивую погоду - летом, когда не было дождей, а также зимой, когда не было оттепелей. Если же летом прошли дожди, грунтовые дороги внешне становились, как разлившиеся ручьи, в которых под тонким слоем воды прятался толстый слой жидкой грязи, и он в свою очередь укрывал уже давно затвердевшую грязь, которая под гусеницами и колёсами сформировалась в колеи, ямы, колдобины и прочие неровности, с трудом преодолимые и в лучшую погоду.
- Кабы я знала, как добраться в такую сопливую погоду. Только, наверно, вертолётом, - измождено улыбнулась фельдшерица.

Чего она на свете не видала, на свете, измеряемом пространством, скажем, в пятьдесят квадратных километров. Кто-то, поездивший по миру, над пространством подобным усмехнётся; он видел другие страны, народы, слышал много чужих речей, побывал на всех континентах, лицезрел все чудеса света; и вот, представьте, он услыхал, что кто-то родился и жизнь провертелся на пятачке земного шара в каких-то пятьдесят квадратных километров. Но уместна ль его усмешка? Такой, нахватавшись всего по вершкам, всю жизнь свою скользя в горизонтальной плоскости, такой, может статься, не сознает, что истая жизнь в глубину измеряется, и сколько же страшной глубины порой заключает в себе глухое, с виду ничтожное поселение.
У двери Перетятько обернулся:
- Вы это, никому не говорите.
- Да что ты! - взметнулась фельдшерица. - Клятва Гиппократа. Как ещё!
Слова фельдшерицы, пусть даже шутливые, о том, что в райцентр можно добраться только с помощью вертолёта, казалось, сомнений не оставляли в том, что наш деревенский фотограф оказался в безвыходной ситуации. Ему ничего не оставалось, как обойти избы деревни, но в этот раз он стучал в двери не как предлагавший услуги фотограф, а как до нитки промокший толстяк, которого здесь никогда не видели, и которому срочно нужно в райцентр. В недолгих беседах на разных крылечках Перетятько выяснил только то, что у некоторых крестьян тоже накопилась необходимость оказаться в столице района, но как туда добраться по бездорожью...

Самым полезным человеком, точнее, сомнительно полезным, но, как не крути, всё же полезным, оказался безногий печник Евгений, с лицом почерневшим и иссушенным, что сочеталось с его профессией, продуктом профессии и одноногостью. Лишился ноги он не случайно, не по вине таких, скажем, случаев, как пьяная драка, падение с крыши, дорожно-транспортное происшествие. Утрата Евгением конечности была так тесно, так органично связана с главным его ремеслом, вообще со всем его образом жизни, что в какой-то судьбой выбранный день ему ничего не оставалось, как утратить эту конечность.
В тот день он одну из своих печей складывал более нетрезвым, чем в дни, когда он складывал предыдущие. Та злосчастная русская печка внешне оформилась, вроде, недурно, и когда работа была закончена, Евгений позвал своего заказчика полюбоваться на конструкцию и заодно за неё расплатиться. Клиент усомнился в отдельных линиях, особенно в линиях вертикали, и между заказчиком и подрядчиком завязался известный спор, постепенно набиравший температуру. Известно, однако, что переспорить возмущённого пьяного печника - надо быть тоже печником, и лучше быть значительно пьянее.
Разволновавшись от придирок, Евгений лишился равновесия и ухватился за угол конструкции. Та не выдержала нажима небольшого человеческого тела, с грохотом рассыпалась на части, и одна тяжелейшая часть так неудачно свалилась на ногу, так безнадёжно её раздавила, что её понадобилось удалить из-за развившейся гангрены.
Евгения доставили в больницу на военном вертолёте “МИ-2”, и он так гордился этим фактом, что, казалось, отдал бы здоровую ногу за ещё такой же полёт. Об этом историческом событии он подробно рассказывал всем, кто ему попадался на глаза, но поскольку в своей маленькой деревушке он всех многократно исчерпал, а новые лица не возникали уже продолжительное время, он тут же стал рассказывать историю незнакомому толстяку, ещё не успевшему сообщить о причине внезапного визита, а только успевшему поздороваться.
Перетятько хотел бы ступить в избу, чтобы спрятаться от дождя, но из какой-то глупой вежливости слушал историю про вертолёт, которую рассказывал человек, сильно качавшийся на костылях, и дождь продолжал лить на одежду, такую промокшую насквозь, что она его впитывать не хотела, а тут же его сбрасывала в сапоги, а те, тоже давно переполненные, переливали дождь на землю, или, в данном случае, на крыльцо. Перетятько правильно предположил, что инвалид качался, как маятник, от того, что успел злоупотребить. А если бы эту свою догадку он высказал жителям деревни, они бы добавили, что печник всегда раскачивался, как маятник большущих невидимых часов, и порой при слишком сильном раскачивании маятник как бы отрывался, падал на землю или пол и там лежал неподвижно, часами.
Евгений, конечно, не мог не заметить, что толстяк перед ним был насквозь промокший, но это печника не беспокоило. Ему приходилось строить печи, когда над домом не было крыши, - то есть чего тут необычного весь день находиться под дождём. И вообще, считал печник, крыша в доме не первостепенное, самое главное в доме - печка, недаром сгорает всё дотла, и остаётся только печка.
Прослушав историю до конца, Перетятько хотел спросить одноногого, а отдал ли бы он и вторую ногу за возможность ещё раз полететь на вертолёте “МИ-2”, но не рискнул, - кто его знает, какие мысли и ощущения могут взорваться в человеке с почерневшим иссушенным лицом.
- Скажите, - вклинился Перетятько, когда одноногий дух перевёл перед тем, как историю повторить, - как можно выбраться из деревни? Мне срочно надо в районный центр.
- Выбраться? Проще пареной репы! - печник закусил кончик усов, неряшливых, заляпанных сединой и лоскутками какой-то еды, и это придало его лицу саркастическое выражение.
- Да как? Не на военном же вертолёте?

Печник ещё больше лицом почернел, стал разжимать и сжимать зубы, и от того усы стали двигаться, как крылья нервно летящей птицы.
- Такого жирного хряка, как ты, ни один вертолёт не подымет в воздух. Ты лучше скажи, какие конкретно у тебя там в организме осложнения? Сердце, что ли, салом заросло?
- Откуда вы знаете про осложнения? - насторожился Перетятько.
- Да все знают, - сказал печник и хитро прищурил левый глаз, который то глядел на собеседника, то быстренько откатывался в левый угол, как будто слева от печника происходило что-то такое, что требовало постоянного внимания, но что Перетятько не мог разглядеть.
- Что все знают? - спросил Перетятько, невольно взглядывая в тот же угол.
- Да что осложнения, - пояснила, ничего, однако, не прояснив, конструкция из человека и костылей, которая сильным ритмичным раскачиванием, полётом усов и косящим глазом совершенно сбивала с толку.
Перетятько давно подмерзал от дождя, но тут он ещё больше похолодел от мысли, что гадина-фельдшерица успела кому-то разболтать о том, что он болен гонореей, и слух разнёсся по всей деревне.
- Да какие там осложнения. Обыкновенная ерунда.
- С ерундой в больницу не отправляют, - сурово парировал печник.
- Зачем мне в больницу? - спросил Перетятько.
- А я почём знаю, - сказал печник. - Это ты мне должен сказать.

Похоже, гнёт клятвы Гиппократа всё же давил на язык фельдшерицы, и если она что-то разгласила, то главное выдать не осмелилась. Печник же, настырный мужичок, желал этот факт знать непременно. Иначе, грозил он, Перетятько если и выберется из деревни, то от осложнения в организме попадёт лишь на тот свет, и его не закопают в перелеске, где всегда хоронили местных покойников, а бросят в яму подальше в лесу, и даже могилу не обозначат. А то и в болото зашвырнут, чтоб сразу поглубже засосало. Поскольку он человек не местный, жирный и, может быть, даже заразный.
Перетятько увиливал от правды насчёт осложнения в организме, и доувиливал до того, что придумал себе кровотечение не откуда-то, а из ушей. Печник, придушив ядовитым запахом, которым пропахла вся Россия, приблизил налитый кровью глаз к ближайшему уху пациента, долго вглядывался в глубину, пальцем раздвигая волоски, облепившие вход в ушное отверстие, отхаркался, сплюнул, помолчал, а потом подтвердил, что - да, Перетятько должен очень скоро помереть.
- Лучше б, - сказал он с сочувствием в голосе, - на тебя бы тоже свалилась печка. Тогда б и ты ерундой отделался, какой-нибудь отрезанной конечностью. А так, если даже такого хряка сумеют засунуть в вертолёт, не спасёт даже московская больница. Но вот что. Слушай. Возник такой шанс попасть тебе в районную больницу, где тебе уколами в жопу облегчат предсмертные мучения. Так слушай. Тебе крупно повезло. Ночью ударит мороз, даже крепкий. Смекаешь, к чему это я говорю?
- Ну? - не смекнув, Перетятько брякнул, и этим упал в глазах печника до низшей степени интеллекта.
Оглушительно крякнув, печник развернулся, неожиданно ловко для инвалида, но в процессе той стремительной процедуры то ли нечаянно, то ли намеренно один из взметнувшихся костылей с силой брошенного полена ударил Перетятько по ноге, и он перегнулся от острой боли, склонившись к полу значительно ближе, чем если бы это же движение он сделал при утренней зарядке.

Действительно, утром пробудившись, Перетятько обнаружил за окном окаменевшее пространство, сверкавшее в ярких лучах солнца. Лужи и всякие ручейки промёрзли насквозь, и до того, что вода, коченея от холода, заметалась между небом и землёй и выбрала более лёгкий путь, то есть путь в сторону неба, и светящийся сине-зелёный лёд вспучился белесыми бугорками. Ветви деревьев, крыши и всё, с чего в дожди стекает вода, напряглись под тысячами сосулек, и отдельные громадные сосульки дотужились даже до земли.
Он тут же узнал от первого встречного, что к переправе через реку вскоре отправится бульдозер, и что в свою кабину бульдозерист соглашается взять только троих, и так, чтоб все были налегке. Перетятько рванулся искать бульдозер, несколько раз оскользнулся и грохнулся на коварные обледенелости, но обошлось без переломов, порванных связок и прочих пакостей, способных его пригвоздить к деревушке на пугающе долгую часть вечности. Прикинув размеры толстяка, возникшего в группе других желающих добраться до переправы, бульдозерист скривил лицо и отвергающим взмахом руки попытался было перечеркнуть надежду вылечить гонорею. Перетятько, не медля, подмигнул и хлестнул рукой по карману. Бульдозерист скривил лицо, но так, что там промелькнул намёк на более крупное вознаграждение. Перетятько сунул в лапу механизатора такую солидную купюру, что та его внешне не поразила, но внутренне сделала такое, что он грубовато отказал даже собственному племяшу, у которого на переправе, возможно, застряла его невеста.
Племяш, стоявший рядом с Перетятько, вспылил до нескольких матерных слов, и мог бы вспылить до мордобития, направленного сразу на двоих, на обманщика-дядю и толстого гада, доселе не виданного в деревне, но мордобитие не состоялось по причине, известной только племяннику.
Выждав, когда вспышка угаснет, дядя спокойно растолковал, что отказался везти племяша ради его собственного блага, точнее, ради блага невесты.
- Хрен его знает, - сказал дядя, - какое количество народу успело накопиться на переправе, пока лупили эти дожди, и если ты, Колька, останешься дома, в кабине будет больше места для невесты. Кроме того, - вопрошал дядя, - откуда ты знаешь, что эта девка хранила предсупружескую верность? Что не трахалась там, где была, с какими попало хлопцами?

Колька на то слегка призадумался; однако, уже больше по инерции, продолжал загрязнять воздух надоедливо похожими словами. Терпение дяди исчерпалось, и он пригрозил, что если племяш не заткнётся сию минуту, то он невесту точно не привезёт. Племяш замолчал и покинул сцену, и дядя смог, наконец, сконцентрироваться на отборе других пассажиров. При этом он холодно отметал родственные, дружеские и другие связи. Как какой-нибудь американец, он в голове держал только барыш.
Засунув все барыши в карман, посадив в кабину трёх пассажиров, бульдозерист помахал рукой обледеневшей деревушке и стал заводить мотор. Нелепо, конечно, тащиться на гусеницах добрую сотню километров, но если бы не было бульдозера, и Перетятько в тот момент предложили поехать на телеге, он и от телеги бы не отказался. Самоходной груде железа, казалось, ничего не оставалось, как, дробя гусеницами землю, обледеневшую от холода, ринуться в сторону переправы. Но, как нередко случается с техникой, заброшенной в русские поселения, двигатель бульдозера закапризничал, и дальше, пока его зло и упорно всё же пытались впрячь в работу, вёл себя, будто простудился по вине резкого похолодания - клацал, кашлял, хрипел, сопливился (если есть невидимые слёзы, почему не быть невидимому насморку).
Велев всем убраться из кабины, бульдозерист пару часов ковырялся в замасленном металле, потом с выкриком разбирайтесь! швырнул перед продрогшими пассажирами деньги, свалявшиеся в комок, свой незаработанный барыш, и взбешёнными шагами удалился приводить нервы в порядок. В какой-то момент он обернулся и состроил грязный кукиш в сторону отвергнутых, обиженных, волками глядевших односельчан.

Продолжение следует

Как приобрести книгу
«Сказки русского ресторана»
и другие книги Александра Мигунова:
Чек или мани ордер пошлите по адресу:
Alexander Migunov
4011 Catalina Drive, Bradenton, FL 34210.
Дополнительная информация:
Телефон: 561-843-3224, e-mail Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript ,
сайт автора www.amigunov.com.
Стоимость книг: «Сказки русского ресторана», 530 стр. - $16.00
«Веранда для ливней», 288 стр. – $10.00
«Поля проигранных сражений», 301 стр. - $10.00
«Hotel Million Monkeys and other stories» (на англ.), 208 стр. - $10.00
Цена за книги включает налог на продажу и стоимость пересылки.