Зимой цветок слегка меняет вид,
Но та же сласть,
Желание и страсть.
И только кажется, что спит.
Это у Вильяма нашего Шекспира. Моего любимого. А у меня? Смешно... Ладно, лучше слегка пройдусь по роли. Мысленно представляю мизансцену... Вступаю...
«Сегодняшний день не обещал мне никаких неожиданностей. Легкий завтрак. Просмотр утренней почты. Консультация с нашим юристом. Встреча с деловыми партнерами. Ланч. И все-таки... Меня не покидает невесть откуда взявшееся чувство, что сегодня со мной случится нечто такое, что переиначит мою жизнь».
Стоп! Будто некая сила выбила меня из роли. И такое же невесть откуда взявшееся чувство, что и со мной сегодня может произойти нечто подобное. Похолодело под ложечкой, как всегда, когда волнуюсь. Да нет, глупости все это. Разве в моем возрасте можно что-то переиначить? В самом деле, что ждет меня после спектакля, кроме банкета в мою честь? Не хотела я его, честно, – набанкетилась за свою жизнь. Но позволительно ли нарушать традицию? А так – все знаю заранее. Будут меня чествовать всякие-разные. Буду выслушивать какие-то комплименты, улыбаться. Журналисты, те, конечно, не обойдутся без вопросов. Начнут с самого банального: «Скажите, пожалуйста, что привело вас на сцену?»
Ой... не могу! Вспоминаю, что когда-то такой же вопрос мне задал корреспондент одной партийной газеты. Человек неглупый, к тому же у нас с ним сложились почти дружеские отношения. Мне казалось, он понимает юмор. Я ему подмигнула и выпалила:
– С детства мечтала служить искусству социалистического реализма!
К моему ужасу, это было напечатано в газете, и сам секретарь горкома по идеологии похвалил меня. Стыдно было потом друзьям в глаза смотреть.
А если серьезно... Если серьезно, то в театр меня привел не кто иной, как Виктор Гюго. «Мадам! Вы очаровательны. Вы взволновали меня, старого бойца! Дарю вам слезу, что вы исторгли из моей груди, и преклоняюсь перед вами».
Я как бы наяву услышала эти слова, произнесенные голосом Гюго, когда в своей ранней юности прочитала книгу о великой Саре Бернар. Эти его слова были обращены к ней. Прочитала – и заболела театром. И поверила, что там, за занавесом, таится другая, особая, загадочная жизнь. Сейчас, с высоты моего возраста, могу засвидетельствовать – за занавесом действительно другая жизнь. Со-о-всем другая!
Куда меня унесло... Еще раз увидела свое отражение и со вздохом потянулась к баночке с кремом. Как назло – телефон. К черту! Не возьму. Не разобралась со своим предчувствием, и не возьму. Мало ли... Телефон замолк, и через минуту-полторы зазвонил снова. Сказала нет – значит нет! Через несколько минут снова звонок. Если подумать – какого хрена мне бояться? Чего это мне мерещится всякая чушь... Возьму трубку!
– Слушаю. А-а... ты. Ну конечно, узнала. Кстати, не ты ли мне звонила сейчас? Нет? Да были какие-то два анонимных звонка. Конечно, занята, но рада тебя слышать. Очень даже. Что? Получила статью обо мне? К юбилею, значит. Понятно. Ты ее поставила в завтрашний номер. Прекрасно! Хотя знаешь, у меня уже выработался иммунитет к таким статьям. А кто автор? О, Егоров! Да, лучше не бывает. Как я себя чувствую? Ну как может себя чувствовать юбиляр перед юбилейным спектаклем и последующим банкетом в его честь? Великолепно! Кстати, ты получила приглашение? Придешь? О Господи! Где же тебя так продуло? Температуришь? Понимаю. Выздоравливай. Позвони завтра. Попозже. Поболтаем.
Помните? «Весь мир – театр», опять-таки, Вильяма нашего. Вот и я сейчас сыграла маленькую роль. Потому что, если честно, терпеть не могу этого театроведа Егорова. Хочет всем нравиться и пишет хвалебные статьи, от которых откровенно тошнит... Но если я ей об этом скажу, она огорчится. И совсем я не в восторге от нее самой, подруги вроде. Она неплохой человек, но о чем бы ни говорила – все одно: мало рекламы, мало рекламы, расходы большие... И если быть честной до конца, то в последнее время чувствую себя совсем не прекрасно. Скорее, как-то неуютно. Спина стала побаливать – ладно. Другое дело, начинаю понимать – пора подумать о вечном. А после банкета вернусь в свою пустую и печальную квартиру и, как всегда, буду ждать. Ждать, зная, что не дождусь. Потому что за все в этом мире надо платить.
На банкете я услышу и вкрадчивые голоса молодых артисточек, что подсядут ко мне и станут выспрашивать о моей, так сказать, личной жизни. Вообще-то не люблю такие поползновения. Но... Бывают же моменты, когда просто необходимо излить душу. А что если сегодня не выдержу и выложу все, как на исповеди? Правда, до этого надо будет ответить еще на один неизбежный вопрос – о моих первых шагах в театре.
Моим первым спектаклем был «Без вины виноватые». Играла там небольшую роль. В студенчестве участвовала в массовках, зарабатывала какие-то гроши, но сегодня я профессиональная актриса! Я сидела в гримерке, повторяла слова из роли, смотрела на часы, и слышу – первый звонок к началу спектакля. Не догадалась я тогда, что это был первый звонок к условному первому акту моей долгой жизненной драмы.
Мечтала о большой роли. Помню, готовили к выпуску «Нору» Ибсена. Нора – гордая молодая женщина, мечтающая о счастье. Все в этой пьесе было созвучно моей душе. И как была счастлива, когда режиссер назначил на эту роль и меня. Правда, мало кто верил, что мне дадут выступить хотя бы в одном премьерном спектакле. Потому что у нас была ведущая актриса с многолетним стажем, с большими связями, имела к тому же звание заслуженной. Все спектакли ставились на нее. Каких-то несколько лет назад она еще блистала, но к тому времени...
Не буду злословить. Так вот, на этот раз режиссер решил во втором премьерном спектакле выпустить меня. «Заслуженная» возмутилась. В городе хотела, как привыкла, играть только она. Мне же она милостиво оставила лишь выездные спектакли. Ходила жаловаться в Министерство культуры. Ее прекрасно принимали, звонили директору, режиссеру – те твердо стояли на своем. Тогда «Заслуженная» демонстративно, с оскорбленным видом, подала заявление об увольнении. Своим поредевшим поклонникам и сочувствующим говорила о моей бездарности, плохом характере.
Как бы она радовалась моему провалу! Но мои премьеры прошли исключительно удачно. Публика долго мне аплодировала. Вскоре пополз в театре слушок – эту роль и мои выступления в премьерных спектаклях я получила... через постель, не то режиссера, не то директора, возможно даже кого-то из Министерства... Я ужасно расстроилась, но со временем приучила себя спокойней относиться ко всяким инсинуациям, сплетням. Хотя иногда жалило по-настоящему. Вскоре «Заслуженная» покинула наш город, перевелась в другой театр. Да, в самом деле, за театральным занавесом со-о-всем другая жизнь.
Вскоре появились у меня «свои» зрители. Среди них, правда, не было Виктора Гюго. Другие времена – другие птицы. Популярность моя росла, и неожиданно для самой себя я вышла замуж. Простой советский инженер. Познакомились мы с ним... Он всегда после спектакля поджидал меня у служебного входа. С кем бы я ни выходила, он молча возникал, как бы ниоткуда, протягивал мне цветы и так же молча исчезал. Однажды все-таки поймал момент, когда я вышла одна. Подошел, протянул цветы и смущенно сказал:
– Хочу с тобой дружить.
Стало мне весело. Вспомнила, как точно такими же словами обратился ко мне когда-то мой одноклассник из седьмого «Б».
– А зовут тебя как? – спросила.
– Олег.
Я снова взглянула на него и задержала взгляд. Было в нем что-то неотразимо мужчинистое.
– Что ж, давай дружить, – ответила я с задором.
Думала – не более чем шутка. Но пошло-поехало, закрутилось. Кончилось все шумным свадебным вечером. Была у нас страсть и любовь. Со своей работы звонил мне каждый день. Поднимая трубку, неизменно говорил: «Я здесь». И меня окатывало теплом. Мы жили в маленькой однокомнатной квартирке и были счастливы. Он заботился, чтобы в ней всегда были живые цветы. Когда я готовилась к спектаклю, в квартире муха не пролетала. Когда мы возвращались домой после спектакля, нас ждал заранее приготовленный им вкусный ужин.
Иногда мы заваливались к друзьям. В нашей компании Олег чувствовал себя поначалу скованно, театральные сплетни слушал с интересом, но в разговоры не вступал. Потом, правда, стал своим. В окружении его друзей было иначе. Помню, при более близком моем знакомстве с ними, на дне рождения его друга, все бросали на меня заинтересованные взгляды. Актриса! Возможно, надеялись, что я спою или начну играть... Да нет, утрирую, конечно, но, знаете, что-то такое чувствовалось. Женщины старались незаметно рассмотреть мой наряд, хотя ничего особенного я на себя не надела. По лицу мужчин поняла, что понравилась. Олег ходил гордый.
Случалось, мы ссорились по пустякам. Ну-у, ревновал меня немного к театру. Не любил, когда случались частые выездные спектакли. Тогда я подсаживалась к нашему пианино и начинала не то петь, не то мурлыкать: «Давай никогда не ссориться, никогда, никогда...» И почти сразу начинали целоваться. Было... Но что это? Опять! Опять это непонятное предчувствие не выходит из головы. С чего бы это? День почти прошел, ничего такого, слава Богу, не случилось. Хотя... Помните устрашающую реплику обреченного на смерть волхва из пьесы «Царь Иоанн Грозный»: «Кириллин день еще не кончен!»? Ерунда какая-то! Лучше вспомню что-нибудь забавное, о чем расскажу, и развеселю всех на банкете. Хотя бы это... Похоже на материал для «Крокодила», но правда ведь.
Служила я тогда в интересном Молодежном театре. Однажды летом выехали мы на однодневную гастроль в Сосновск, небольшой живописный городишко на берегу Клязьмы. Название спектакля не помню, там что-то про войну красных с деникинцами. Приехали мы ранним утром, налегке, расположились в плохонькой местной гостинице, и вышли в город. Молодые, веселые, задорные. Идем и напеваем сочиненное нашим завлитом четверостишие:
В театре родились,
В театре умрем,
Здесь чудо рождается
С третьим звонком.
Импозантно выглядел наш актер Витя Щербаков в новых модных брюках и яркой рубашке. День был жаркий, решили пойти к реке искупаться. Берег оказался пустынным. Искупались, позабавлялись в воде. Когда вышли, видим, Витя носится как угорелый. Оказывается, у него украли брюки и рубашку. Гнев! Недоумение – как такое произошло, вокруг же не было ни души?! Ни у кого из ребят не было лишней одежды, плавки и купальники взяли, знали, что едем к реке, а все остальное зачем? Приехали-то на один день. Как быть? Позвонить в милицию, так телефон-автомат лишь в центре города. И найдут ли этих подонков-воров... Вообще-то Витя был парень отчаянный, мог бы назло всем пройти по городу в одних плавках, но сами понимаете... Как быть? Решили худо-бедно сложиться и помчаться в магазин, купить ему какие-то брюки и рубашку. И тут заговорила Зинка, костюмерша наша. «А что если не будет штанов его размера, и как вообще без примерки? Не выглядеть же ему клоуном. Я придумала. Давайте я сбегаю, принесу ему сценический костюм деникинского полковника, его героя. Хорошо на нем сидит. В нем и пойдет. А как придем в театр, Михалыч, администратор наш, и с милицией свяжется, и сам что-нибудь сообразит». Витя подпрыгнул от восторга. И мы, молодые, веселые, задорные, решили схохмить.
Идем мы по улицам, прохожие от изумления открывают рты, некоторые даже присоединяются к нам. И вот шагает уже толпа с деникинским полковником во главе. Представляете? Вдруг из какого-то открытого окна мы услышали старческий, но довольно звучный голос
– Алло! Милиция! У нас в городе контрреволюция! Приезжайте немедленно!
И что вы думаете? Приехали. Сразу. Смеху было – не передать! Люди завалили Дом культуры, где мы должны были выступить, брюками и рубашками. К счастью, и в ворах заговорила совесть, и они подбросили кулек с Витиной одеждой к дверям Дома культуры. Самое любопытное – наш вообще-то не ахти какой интересный идейный спектакль прошел при переполненном зале. Люди сидели в проходах. Аплодисментам не было конца. Администратор наш потом говорил: «Вот как надо делать рекламу!» Когда вернулись домой, Вите объявили выговор за «поведение, несовместимое со званием советского артиста». Это стало вечной темой для наших театральных капустников.
А вот еще вопрос, который мне часто задают: какую бы профессию выбрала, если бы не стала актрисой? В своей жизни была, фигурально говоря, и учительницей, и врачом, и рабочей, и ученой, и баронессой, и следователем... Играла также уличную девку, любящую жену, коварную разлучницу... В реальном мире, конечно же, куда больше профессий и типажей, но никогда не мыслила себя вне моей профессии. Хотя нанесла она мне травмы, незаживающие по сей день. К чему это я? Наступил момент исповеди? Пусть!
Итак, минули три года нашей совместной с Олегом жизни. В гастрольном графике театра значился рабочий поселок, где строился большой металлургический комбинат. Мы знали, что за ходом работ неусыпно следит высокое руководство. Театру велено было показать в тамошнем клубе «Женский монастырь», светлый комедийный спектакль с шутками, песнями, танцами. Я играла в нем главную роль – Лизу Стратову – веселую, инициативную худрука городского Дома культуры. Автобусы подогнали к театру, декорации погружены, актеры проверяют свои сценические наряды, часа через полтора едем. И тут меня зовут в канцелярию. Звонит Олег. Мама моя, переходя улицу, попала в автомобильную аварию. Она в больнице. Ситуация тяжелая. Позвонили нам домой, к счастью, Олег оказался дома. Я ринулась к директору. Просила заменить меня.
– Ты сошла с ума, рабочие год ждали нас. О том, чтобы отпустить тебя, главную героиню, и сорвать спектакль, не может быть и речи. Дойдет до обкома – не снести нам головы.
– Но есть же Хромова! Есть Лунина!
– Хромова уже три дня, как лежит с высокой температурой. Какой-то грипп тяжелый. Лунина? Не смеши меня. И потом, какая Хромова, какая Лунина, если люди ждут только тебя? А твоя мама не на улице. Ее наблюдают врачи, каких-нибудь три-четыре часа ничего не изменят. После спектакля труппа останется на торжественный ужин, но тебя, я распоряжусь, сразу отвезут в больницу на моей машине. Сейчас, пока есть еще немного времени, поедем в больницу. Увидишь, все будет в порядке.
Мы поехали в больницу. Мама лежала, подключенная к каким-то аппаратам. Олег был тут. Я опустилась на край кровати, взяла ее руку в свою. Мама едва сжала ее и смотрела мне в глаза. Я сидела в оцепенении. Сколько это длилось, не помню. А директор свое:
– Видишь, ничего страшного. Через пару часов вернешься. Поехали. Опаздываем.
Могла я послать все к черту и не поехать играть? Могла! Ну, уволили бы меня. Плевать! Мама у меня одна. У меня уже было имя, были предложения из других театров. Но... Я отвела глаза и высвободила руку. Судите меня! Хотя и без суда понимаю – мне нет оправдания! Как я могла такое сделать?! Как я могла в такие минуты оставить маму?! Но чего-то я не договариваю. Главного. Сердце разрывается, но откроюсь. Да, была беда. Но было и другое. Меня как бы обволакивало нечто мистическое. Оно коварно нашептывало: «Мама действительно под наблюдением. С ней Олег, полно врачей. А там сцена, полный зал, оглушительный успех. И всего-то несколько часов...»
Я боролась, проклинала себя и... дала себя уговорить. Уехала и вышла в комедийном спектакле. Пошли первые мизансцены, и мне стало страшно. Как мама? Сейчас брошу все, выбегу на дорогу, поймаю попутку и помчусь в больницу. Сейчас, сейчас... И так до финальной минуты, до восторженных аплодисментов. Говорили, я играла хорошо... Даже не разгримировавшись как следует, бухнулась в поджидавшую меня машину. У дверей палаты меня ждал Олег. Я увидела его лицо и поняла. Сквозь мглу я слышала, как он повторял одну только фразу:
– Если бы ты видела ее глаза, если бы ты слышала, как она тебя звала.
Передо мной все поплыло...
Похоронила маму. Прошли девять дней. И сорок дней. Сердце саднило, но я ходила на репетиции, играла в спектаклях. Ночами говорила с мамой. Она меня утешала. Еще я чувствовала, что с Олегом что-то происходит. Притих. Стал реже приходить в театр. С премьерами поздравлял меня совсем не как раньше – без души. Я смутно догадывалась, но старалась ни о чем не думать, и с головой погружалась в работу. А в один из недобрых дней он мне сказал:
– Уходи из театра. Я не хочу, чтобы ты там работала.
Я обомлела.
– Олег! Что это значит? Как ты можешь говорить такое? Ты требуешь от меня невозможного.
– Ты... Ты же теряешь саму себя. На спектаклях ты живешь жизнью своих героинь. На репетициях тоже. В свободное время готовишься к очередной роли, так сказать, входишь в образ. Муж, дом – может, и вспоминаешь, но все мельком. А помнишь, однажды ты обратилась ко мне «Слава», по имени твоего сценического партнера из «Пяти вечеров»? Я не ревную. Знаю, у тебя с ним ничего нет, но ответь, когда ты бываешь настоящей? Неужели для тебя театр важнее всего на свете?
Знаете, с годами, когда я научилась владеть собой, так сказать, в полном объеме, я поняла, что Олег был во многом прав. Я растворялась в своих героинях. Театр давал мне ощущение хмельного счастья от сцены и аплодисментов. Чувствовала, что не смогу жить без этого. Но потерять Олега, любимого человека...
– Олег, я люблю тебя. Не уходи!
– И я тебя люблю. Оставь театр, прошу тебя.
– Я не смогу. Ну, пойми ты... Не смогу...
– Это все, что ты можешь мне сказать?
– Нет, не все. Ведь ты... ты не только поэтому уходишь от меня. Может, совсем не поэтому, не так ли? Ты добрый, ты никогда не напоминал, не упрекал, но в душе не можешь простить за то, как я тогда поступила... Не надо мотать головой. Это правда. Я всегда чувствовала... Я достойна наказания, жестокого, знаю. Что же получается, я похоронила маму, а теперь должна похоронить свое призвание, значит, похоронить себя? Ты этого хочешь?
– Я хочу, чтобы ты ушла из театра.
– Это выше моих сил.
– Что ж! Твой выбор.
– Олег, не уходи!
Он ничего не ответил. Собрал свои вещи и ушел. Много лет после этого, когда у меня дома звонил телефон, я хватала трубку, в надежде услышать его теплое: «Я здесь». Мне уже не так много осталось. Со стороны посмотреть, так сложилась парадоксальная ситуация. Себя я не простила, и вряд ли прощу, но без его прощения не смогу спокойно умереть. Но где он и что с ним? Уж как суждено...
Уход Олега был «вторым звонком» для меня. Он оповестил, что начался новый акт в моей жизненной драме. Время шло... В театре, где я тогда служила, собирались ставить Арбузовскую «Таню». Я была назначена на главную роль. На постановку был приглашен известный режиссер из Москвы. Недавно вышел на пенсию. Театральная молва донесла, что уже два года после смерти жены живет один. В работе был энергичен. Иногда актеры оставались после репетиций – было интересно с ним общаться в «свободном режиме». Беседовали о многом. Он часто повторял слова своего любимого художника Кандинского, которые я запомнила: «Художник, а применительно к театру – актер, – есть рука, которая посредством того или иного клавиша приводит в вибрацию человеческую душу». Шестым чувством ощущала, что у него особое внимание ко мне. Меня это смущало – по возрасту я ему дочь, – но виду не подавала. Однажды, так получилось, мы с ним последними вышли после репетиции. Мы шли по полутемному коридору, и почти у самой двери он остановился и сказал: «Я хочу, чтобы ты скрасила мои последние годы. Давай поедем вместе со мной в Москву. Я устрою тебя в престижный театр, и все будет у нас хорошо». Он приблизился ко мне, осторожно обнял, и... Что это со мной? Та самая «вибрация»? И обжигающая мысль: а как же Олег? Я все еще любила его, надеялась... Я молча осторожно высвободилась, и мы вышли на улицу.
– Подумай, – сказал он, и повернул в сторону своей гостиницы.
До премьеры оставалась неделя, а я одурела от думания. Конечно, Москва, престижный театр – что может быть лучше? Он прекрасный режиссер, стал бы моим учителем и наставником, сделал бы мне прекрасную карьеру. Конечно, староват для меня, но смотрится неплохо. К тому же, пусть чуточку, но взволновалась ведь, когда он меня обнял. Вот только душа упорствовала. Любви моей нет к нему. А что, если Олег найдет меня, захочет вернуться? Устою ли? Плохо спала. Приходила ко мне в сон мама. Я ее вопрошала. Она смотрела на меня с любовью, но ничего не говорила. И я подумала – не отвечает, значит, не одобрила бы мой выбор. А карьера... Лучшая карьера та, которую делаешь сама. Это мысль меня немного успокаивала.
Предпремьерные дни пробежали быстро. Он меня ни о чем не спрашивал. Я ничего не говорила. Просто не знала, что и как сказать. Премьера спектакля прошла блестяще. Я получила массу комплиментов. Режиссеру устроили шикарный прощальный ужин в железнодорожном ресторане. Естественно, была и я. Подали состав. Театральное начальство, актеры тепло с ним попрощались, проводили в вагон и спешно разошлись – стоял холодный зимний вечер. Я незаметно осталась на перроне. Почему – не знаю. Лязгнули колеса. И тут у открытой двери площадки появился он. Я видела его лицо. Оно было грустным. Я стояла и смотрела, и мне вдруг дико захотелось, чтобы он снова меня обнял. Почему я ему отказала? Он интересный, талантливый, и человек хороший. Разве он не достоин красивой, приятной старости? Состав тронулся. Господи! Он же уезжает, и насовсем! Я побежала. Сейчас догоню его вагон, прыгну в него. Сейчас, сейчас... Не догнала... Поезд ушел. Я возвращалась назад, острые снежинки падали мне на лицо и таяли, и могло показаться, что я плачу. Я не называю имя этого режиссера, его уже давно нет среди нас.
Время шло. Появлялись у меня какие-то увлечения. Родила дочь. Но ни тогда, ни сейчас, ни она, да и никто в мире не знает, кто ее отец. Она только моя. Сейчас у меня два бесконечно дорогих внука. Но все мои годы меня терзает тайна, которую не могу постичь. Театр называют еще и храмом, и, как в каждом храме, сокрыто в нем некое таинство. Кто бы мне объяснил, по какому жребию выпало мне принести театру, как кровавому Молоху, две свои самые большие жертвы? И почему, моментами ненавидя его, люблю до боли в душе?
...Еще вспомнила. Давно это было. Служила в театре шумного южного города. Готовили «Короля Лира». Очень люблю эту вещь. Трагедия, где всемогущий король лишь в безумии постигает истину. Я была назначена на роль Корделии, о которой давно мечтала. Один из старейших актеров рассказывал, что видел этот спектакль в постановке самого Михоэлса. Вчерашний выпускник театрального училища при ГОСЕТе, он мечтал когда-нибудь выступить в образе Лира. В годы сталинщины, после злодейского убийства великого Мастера, он, как и многие актеры закрытых Еврейских театров, оказался в лагере на Колыме. В нечеловеческих условиях он каждую ночь в своем воображении выходил на сцену, и перед воображаемым переполненным залом играл короля Лира. Он верил, что это помогло ему выжить. Всего лишь один из бесчисленных примеров поистине неземной связи театра и его служителей. Не спрашивайте актера – почему, несмотря ни на какие перипетии своей судьбы, он самозабвенно служит этому загадочному храму. Адресуйте этот вопрос небесам.
Увлеклась я. А день-то прошел, и, слава Всевышнему, ничего такого со мной не произошло, значит, предчувствие меня обмануло. Хотя... Ну, подумаешь, осталось еще несколько минут. Вот и гримерша моя появилась. Увидела корзину, ахнула, и носом в цветы.
– Как здорово пахнут! Не оторваться! А это что? – и достает из глубины корзины конверт. – Странно, не наш, не фирменный, на ваше имя, и без обратного адреса.
Протягивает его мне. Это же надо! Мне уже давно не шлют любовных признаний, не назначают никаких встреч. Всего лишь, как говорится, любовь на расстоянии. Кстати, прошел ли день? Взглянула на часы: еще две минуты. Открыть – не открыть? Чего думать-то? От судьбы, говорят, не уйдешь.
Отчаянно вскрываю конверт, достаю листок. Читаю: «Я здесь». Буквы запрыгали перед глазами. Что это? Я в бреду? Олег! Это же твой почерк, твои слова... Ты здесь? Ты вспомнил обо мне? Ты простил?.. Но где же ты? Читаю и перечитываю. «Я здесь. Безумно хочу услышать твой голос, звонил тебе, но ты не брала трубку. И решил написать». Значит, те первые звонки были его, и я, дура суеверная, не взяла трубку! «Дорогая, я бесконечно виноват перед тобой. Мы многое должны сказать друг другу, но не сегодня. Через несколько минут я лягу на операционный стол, но ты не волнуйся. Все будет хорошо. Хирург заверил меня в благополучном исходе. Он из тех, кто не бросает слов на ветер. Так уж получилось, сегодняшний мой день совпал с твоим юбилеем. Тоскую по тебе! Я позвоню через день-два. Знай – я никогда не переставал тебя любить».
Я оторвалась от письма. И я люблю тебя, Олег, всю жизнь люблю. Но сейчас – никакого спектакля, никакого банкета! К чертовой матери! Никогда не повторю то, что когда-то... Сейчас переоденусь и помчусь к тебе. Пусть все сорвется – неважно. Главное – ты здесь. Постой-постой, но где же ты? Я не дочитала до конца, должен же ты оставить свой адрес, номер телефона. «Я знаю, ты сейчас захочешь бросить все и примчаться ко мне. Умоляю и приказываю: не делай этого! Ты должна быть великолепной сегодня. Как никогда!» Поразительно! Еще вчера я думала о смерти как о логичном завершении жизни, терзалась мыслью, что суждено мне уйти без того, чтобы ты простил меня, а сейчас мне снова хочется жить! Долго! Совсем нестрашны мне стали эти мои юбилейные цифры.
И прозвенел, наконец, третий звонок. Предвестник нового акта моей жизненной драмы. Третий звонок! Всё вокруг меня перестает существовать! Мой выход!
