Версия для печати

УЛЫБЧИВЫЙ ГАНС

Автор: 

Уже несколько раз после окончания Нюрнбергского процесса покрывались нежной листвой липы, пережившие опустошительные бомбежки прирейнских городов. Даже поврежденные, с перебитыми и отсеченными ветками, с проржавевшими кусками металла в стволах, деревья оживали в эти первые весенние дни. И люди оживали, постепенно приходили в себя, осмысливали, судили, каялись, оправдывали, осуждали. Кто как. Все, по мере возможности, привыкали к новым реалиям. Присматривались к действиям победителей.


Во многих землях еще продолжали судить военных преступников: генералов вермахта и CC, различного калибра фюреров, финансистов и промышленников, сотрудничавших с нацистской партией и подпитывавших ее деятельность. Обвинителями и судьями на этих процессах выступали представители стран-победительниц. Защиту обвиняемых осуществляли немецкие адвокаты.


В этот солнечный день в городе, известном своими соборами, парками и набережной, продолжалось разбирательство, уже ставших рутинными, дел по обвинению группы бывших деятелей служб CC. Эта организация давно была объявлена преступной, и распущена, ношение зловещей черной формы и атрибутики запрещено. Ее высшие руководители тоже понесли заслуженные наказания. Сегодня скамью подсудимых занимали активные функционеры и несколько военных чинов, командовавших подсобными инженерными подразделениями.


Суду предстояло определить степень виновности каждого и назначить наказание. Роль защиты была незавидной: опровергать очевидные факты было трудно. Ей оставалось лишь обращать внимание суда на то, что обвиняемые выполняли распоряжения уже осужденных и наказанных высших командиров и начальников, указывать на искреннее раскаяние своих подзащитных и, на этом основании, просить высокий суд о снисхождении.


Как отмечали корреспонденты, в зале суда часто появлялись свидетели обвинения, свидетели же защиты отсутствовали. Некому было защищать людей, обвиняемых за личное участие в геноциде: за создание концентрационных лагерей, за проведение тотальной слежки за своим народом, за систематическое уничтожение инакомыслящих, за смерти миллионов людей, как в самой Германии, так и за ее пределами, за мучения и издевательства…


…Итак, в городе на Рейне, в здании Дворца Правосудия, как бы специально пощаженном огнем и металлом, продолжал работу суд. В мрачный зал с высоким стрельчатым потоком и пыльными шторами на окнах по одному вводили обвиняемых. Только что место на скамье подсудимых занял очередной бывший военный. Он ожидал вопросов председательствующего.


Средних лет, тучный американский офицер в полевой форме с недлинной орденской планкой, свидетельствующей о том, что все его заслуги еще впереди, просматривал первые листы нетолстой папки, обновляя в памяти суть конкретных обвинений очередному подсудимому, которого он еще не удостоил взглядом. Ему было скучно и жалко себя. Кому-то, быть может, и доставляет удовольствие иметь дело с этими, некогда уверенными в себе, заносчивыми людьми, вроде бы серьезно возомнившими о себе Бог весть что. А ныне - раздавленными, до противности подобострастными. Они с готовностью отвечали на вопросы, подчас, предваряя их и забегая вперед, в тщетной попытке оправдаться. Все они были ему глубоко неприятны.


Он взглянул на высокого, худощавого, очень бледного человека, поднявшегося со скамейки навстречу его взгляду.

- Я инженер Бютнер. Ганс Бютнер, - твердым голосом ответил на вопрос обвиняемый.

- Ваше воинское звание?

- Я, инженер Бютнер, был подполковником, полковником, генералом. При этом я всегда оставался инженером Гансом Бютнером.


В процессе недолгого опроса и краткой речи прокурора, поддерживавшего обвинение, выяснилось, что профессор Бютнер, специалист по бетону, был привлечен  руководством CC к строительству специальных объектов. Он контролировал работы по проектированию и возведению подземных сооружений различного назначения и тоннелей нестандартной конфигурации. В них размещались засекреченные и особо защищаемые производства. Все они строились с привлечением труда заключенных и военнопленных.


Пока прокурор говорил, председатель рассматривал имеющуюся в деле медицинскую форму. Из нее следовало, что обвиняемый страдает от болей в желудке, и ему показано детальное обследование в условиях стационара. Чудаки эти медики! Кто станет обследовать это чучело? Он вспомнил отца, ушедшего из жизни в год начала этой войны. Тот очень страдал. Председательствующий прогнал от себя неприятные и неуместные воспоминания и, вновь отметив про себя бледность подсудимого, поставил перед ним три вопроса:

- Могли ли вы в свое время уклониться от сотрудничества с CC?

- Кто может подтвердить ваше сносное обращение с теми, кто воплощал в жизнь ваши проекты?

- Сколько было таких строек и сколько человек было уничтожено по их завершению?


На первый вопрос бывший генерал ответил улыбкой, которая, если попытаться ее запротоколировать, обозначала: «Хочу посмотреть на того, кто тогда решился бы на это». На второй ответил, что всех, кто мог бы это сделать, увы, нет в живых. Во исполнение инструкции, а она исполнялась неукоснительно, всех строительных рабочих по сдаче объекта уничтожали. Он участвовал в проектировании и возведении около 20 средних и крупных цехов, заводов и аэродромов. Сколько человек их строило, он точно не знает. И, чуть помолчав, сказал:

- Много. - Вновь помолчав, добавил,- очень много.

И перекрестился.


- Есть ли вопросы у защиты? - спросил председатель.

- Только один. Подсудимый Бютнер, вы человек верующий?

Бывший генерал убежденно произнес:

- Безусловно.


По просьбе защитника, пожилого адвоката в не отглаженной мантии, судя по всему знавшей лучшие дни, пригласили свидетеля. В зал вошла молодая, стройная женщина. И словно легкий ветерок всколыхнул застойную атмосферу. Была она мила и простодушна.


- Здравствуйте, господа, - поздоровалась она с членами суда и немногочисленными корреспондентами.


И каждому показалось, что именно ему адресовано ее приветствие. Она помахала рукой обвиняемому, улыбнулась и послала, вне всякого сомнения, персонально ему воздушный поцелуй. Председатель постучал по столу карандашом, призывая ее к порядку, и, после обычной процедуры и предупреждения о необходимости сообщать суду только правду, сказал защитнику:

- Пожалуйста, приступайте.


- Я имею к свидетелю несколько вопросов, - начал адвокат, - и первый из них такой. Фрау Бютнер, сообщите высокому суду, какова ваша национальность?


Прокурор, члены суда, журналисты, фотокорреспонденты, немногочисленные любители посещать такого рода мероприятия, заполнившие три первых ряда вместительного зала, удивленно взглянули на адвоката. Сразу же после ответа свидетеля зашелестели блокноты, замелькали вспышки фотоаппаратов, оживились члены суда, у председателя в глазах засветился неподдельный интерес.


- Отвечаю, - этим словом свидетель защиты фрау Бютнер предваряла свои ответы на каждый из обрушившихся на нее шквала вопросов. - Отвечаю.


И произнесла слова, которые не произносила даже шепотом, даже про себя долгие годы:

- Мой отец - еврей. Моя мать - еврейка. И я тоже - еврейка.


Когда стих гул удивленных голосов, защитник задал второй вопрос:

- Фрау Бютнер, скажите высокому суду, кому из присутствующих в зале вы обязаны удивительному факту, что вы - единственная в этом городе, единственная в земле Северный Рейн-Вестфалия, а может быть единственная в Германии из ваших соплеменников - лиц еврейской национальности, пережили годы нахождения у власти национал-социалистического режима?


-Отвечаю, - сказала она. - Всему этому я обязана только герру Бютнеру. Только ему.

По ее щекам побежали слезы, и она вновь послала воздушный поцелуй бывшему генералу CC...

…В средних размеров ленинградской коммунальной квартире (всего четыре семьи в пяти комнатах с прокопченной кухней и, простите, зловонным туалетом) спустя почти десять лет после описанных выше событий, за столом, накрытым к вечернему чаю, Рита Бютнер рассказывала нам свою одиссею. Говорила она медленно. Время от времени смолкала и обводила глазами стены и потолок. Здесь прошло ее детство и юность.


Сколько же это лет минуло с того памятного, теплого июньского вечера, когда они с подружкой вышли отсюда, как это случалось десятки, а может и сотни раз? Была суббота, они были молоды, в те далекие времена молодежь любила весной прогуливаться по набережной полноводной Невы, вдоль решетки Летнего сада, между двумя мостами - Троицким и Дворцовым. Как всегда, народа было много. Как всегда, все поглядывали на часы, боясь пропустить момент, когда вздрогнут и вздыбятся к белесому небу пролеты мостов, давая проход скучающим кораблям, застоявшимся в ожидании. К этим минутам все, гуляющие по набережной Невы, подтягивались к гранитному парапету, становилось почти тихо. И в который раз красота окружающего великолепья волновала даже самые зачерствелые души... На эстраде Летнего сада играл духовой оркестр. И, хотя, из-за солидного расстояния музыка была чуть слышна, прямо на Дворцовой набережной вальсировали пары. Она танцевала с подружкой, легко и задорно, и не удивилась, когда парни, прервав кружение, разъединили их руки и, обняв за талии, увлекли в танце.


Партнер вел ее нежно и уверенно, в такт едва слышной музыке. Когда ветерок относил музыку в сторону, он доставал губную гармонику и подхватывал мелодию. И все последующие годы совместной жизни вел он ее также - нежно и уверенно. И лихо музицировал на гармонике… Так они познакомились. Потом прогуливались. Полюбили и поняли, что это - судьба. Рита стала женой Паши, так на русский манер, на время было «перелицовано» его имя Пауль. Тогда, в самом начале тридцатых, в Ленинграде трудилось много иностранцев. В составе немецких специалистов, налаживающих производство на Оптико-механическом объединении, работал и Пауль.


Это были незабываемые годы любви и веселья, наполненные мечтами и ожиданием. Даже расставание с родным и любимым городом не было тяжелым. Подумаешь - Германия, до Владивостока значительно дальше! Жили в Германии братья по классу. Компартия там самая мощная в Европе. Фамилия Тельман у всех на слуху. В трудовых школах изучали не английский, а чаще немецкий язык. Ей он давался без труда. А национальность? Кто о ней тогда думал!?


В небольшом городе под Кельном Риту встретили тепло. Она была умна и понимала: чтобы в семье, членом которой она стала, все было хорошо, у нее должны быть отличные взаимоотношения со свекровью и свояченицей - женой Ганса. Так звали старшего брата ее мужа. Молодым выделили квартиру в собственном доме. Мать Пауля уже изрядное количество лет поджидала, когда, наконец, сын остепенится и приведет в дом хозяйку. И все было хорошо.


Рита легко усвоила известный ей из книг, почти не меняющийся веками, стиль жизни немецких женщин. Из курсов геометрии и физики она помнила, что самая устойчивая  фигура - равносторонний треугольник. В Германии все его вершины обозначались буквами К. К1 - это кухня. О, с этим у нее был полный порядок: она умела и любила готовить и мигом сообразила, что нужно делать, чтобы муж был уверен, что она всю жизнь готовила исключительно блюда национальной немецкой кухни. Угол К2 обозначал - дети. Что же, они появятся, когда придет время. У нее не было причин сомневаться в этом. С вершиной треугольника К3, а она обозначала кирху, было хуже. Выросшая в годы гонений на религию, когда людей в России загоняли в атеисты, она твердо знала, как нечто, не требующее доказательства, что религия это опиум для народа.


Здесь же все ее новые домочадцы каждое воскресенье посещали кирху. Это был ритуал, к которому, так ей, порой, казалось, готовились всю неделю. Они молились, а ей было скучно. Она уже знала, что Ганс с женой-хохотушкой Мартой просят у Бога наследника, у них не было детей. Что фрау Гертруда просит Бога услышать Ганса и Марту и непременно помочь выполнить их многолетнее желание. Увы...


О чем молит Бога ее муж, она не знала, но спросить его об этом стеснялась. Спустя некоторое время, и она привыкла к еженедельным походам в кирху и, как очень многие девушки и молодые женщины, загодя решала, в чем она пойдет туда и какую шляпку наденет, с кем из соседок поговорит, какие новости сообщит им.


Из Ленинграда часто приходили подробные письма. Каждый раз она им радовалась и сразу же на них отвечала. Не меньше ее этим письмам радовался Ганс. Он был заядлый коллекционер-филателист, собирал почтовые марки. Очень любил ими заниматься, но не любил тратить деньги на их покупку. Рите было приятно смотреть, как он, улыбаясь, предчувствуя радость очередного пополнения коллекции, держал над паром  пришедший из России конверт, как аккуратно снимал с него почтовую марку, высушивал ее, расправлял и, садясь рядом с ней, просил разъяснить, что обозначает сюжет картинки на ней. Недаром говорят, что почтовая марка - визитная карточка страны! В те годы чего только не рисовали на марках союза: пионеров с горнами, плотину Днепровской электростанции, тракторы, конницу Буденного, дирижабли, первую пятилетку…


Она старательно объясняла, он слушал и улыбался. Он вообще часто улыбался, и это ей нравилось. Она тогда тоже часто улыбалась. Старалась делать людям приятно. Написала домой, чтобы марки на конверты наклеивали разные. Ганс огорчался, когда почта приносила марки уже бывшие в его коллекции. Потом к власти пришел Гитлер.


Как-то вечером Пауль сказал ей, что они с Гансом просят ее запастись справкой о том, что она православная. Пускай родители постараются. Это очень серьезно. Родители постарались, и в какой-то ленинградской церкви им выдали выписку. Из нее следовало, что Рита крещена в ней. Сколько стоила эта фальшивка, знали лишь ее перепуганные родители. На конверте, он был последним полученным из дома, была нарисована нефтяная вышка, и сообщалось, что пятилетка по нефти выполнена досрочно.


Ганс был доволен. И с улыбкой сказал, что они с Паулем решили: к сожалению, ей на время следует прекратить переписку с родителями. Отношения между странами осложнились. Ее родителям незачем поддерживать связь с заграницей. Им тоже лучше пока не получать письма из Советской России. Она написала родным подробное письмо, дала понять, что писать им пока не будет, чтобы и они воздержались от писем к ней, что в семье полный порядок, все шлют приветы и еще: ей кажется, что она в положении. Хотя, об этом еще никто не знает, только Пауль...


Она заблуждалась - о предстоящем появлении наследника знали все, и она почувствовала это по тому повышенному вниманию, которым ее окружили родные мужа, по общему желанию полностью изолировать ее от тревожных событий, происходящих в Германии. А событий было много. Сгорел рейхстаг, запретили компартию, началось организованное преследование евреев. В одну недобрую ночь подожгли сотни синагог и разграбили тысячи еврейских магазинов.


Она носила под сердцем сына. Именно сына, продолжателя рода. Его ждали, и желания всех совпадали. Она тоже хотела сына. Понимая, что это глупо, смотрела только на мальчишек, чистеньких, хорошо одетых, вежливых. При встрече они кивали головками и говорили: «Здравствуйте, тетя». Вся семья, ей об этом сообщила свекровь, теперь молится о том, чтобы у нее было все хорошо. Она в этом не сомневалась: все будет нормально!


Родился отличный по всем показателям парень. Крупный и голосистый. Назвали его Фред, Фридрих. И, хотя, нарекли его немецким именем, похож он был, скорее всего, на деда со стороны матери. А бабка и дядя Ганс с женою искали и находили в нем сходства с другим, незнакомым Рите, родичем. Пауль же, вопреки им, утверждал, что Фред - слепок своего отца. Рита была хорошей женой и всегда разделяла точку зрения мужа. Во всяком случае, на людях.


Из разговоров братьев она понимала, что Гитлер укрепляет свое положение и делает это мудро. По всей стране разворачивается строительство автострад. Сотни тысяч молодых людей получили работу. Они на военный лад разбиты на взводы и роты, хотя, пока и маршируют не с винтовками, а с лопатами. Чем это не армия, которую Германии запрещено иметь? Похоже, что фюрер «имеет в виду» этот запрет... Автострады покрывают не асфальтом, а огромными бетонными плитами. Для их производства по всей стране строят специальные заводы. Это то, чем занимается Ганс. На него навалилось много работы. И он редко стал бывать дома, все время в разъездах. Больше стал зарабатывать и Пауль. Оптическое предприятие, на котором он трудился, наращивало мощности. А евреи покидали Германию. Тех, кому некуда было ехать, и тех, кому ехать было не на что, куда-то увозили на больших грузовиках. Их дома и квартиры занимали немцы. Разбитые магазины быстро восстанавливали, и над входными дверями появлялись фамилии новых владельцев.


Что же это происходит, недоумевала Рита. Пыталась расспрашивать мужа, но тот, сбитый с толку лавиной нахлынувших изменений, сам помалкивaл и предпочитал рассказывать сказки сыну да наигрывать ему на своей гармонике нехитрые мелодии. Лишь однажды, когда обиженная его нежеланием обсуждать с ней происходящее, в поисках аргументации своего повышенного интереса, сказала, что она тоже еврейка, он вспылил, но не повысил голос, а, наоборот, перейдя на шепот, просительно и нежно, как виновный, заговорил быстро-быстро, сбиваясь и повторяясь:

- Забудь, забудь, прошу тебя. Никакая ты не еврейка. Слышишь? У тебя справка. Ради меня - забудь. Ради Фридриха - забудь. Происходят страшные вещи. Надо переждать. Затаиться. Слышишь, у нас сынок. Мы не имеем права рисковать. Ганса причислили к CC, oн все знает. Он такое может рассказать! Ты меня поняла?


Она поняла, что в ее жизни все меняется. Что прежние представления о жизни в Германии рухнули. Что у нее есть сын, которому угрожает опасность, что она сделает все, чтобы отвести ее от него.


( Продолжение следует).

Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии