Версия для печати

ЕВРЕЙ НА КУБЕ. Дневник хроника

Автор: 

В середине далеких восьмидесятых прошлого столетия автору на крыльях перестройки удалось улететь в романтический туристический круиз на далекую и казавшуюся фантастической Кубу. Достаточно сказать, что он (тот же автор) до этого не бывал даже в затрапезной Болгарии или Польше – на личном деле вполне лояльного без малейшего признака диссидентства гражданина стоял, видимо, знак «Zorro!», ставивший точку на карьере путешественника.
Сейчас, спустя три десятка лет, при возрастающем интересе к Острову Свободы, живые наблюдения (а большинство из этих записей сделаны прямо там и тогда) могут быть интересны для читающей публики.
Отсюда и мое желание представить этот цикл на всеобщее обозрение.




1. Трактат о прическе

Многословная родословная


Нет, что там не говорите, а лысым быть все-таки лучше! Пришел я к этому выводу не враз, не в одночасье, а в результате жизненного опыта протяженностью в несколько десятков лет.

Для начала позвольте представиться. Фамилия моя Фруктов, казалось бы, чисто русская, хотя сам я, разумеется, еврей. Многие годы я здорово выигрывал в сравнении с моими друзьями, знакомыми и сотрудниками, чьи фамилии демаскированно заканчивались на -ман, -берг, -зон… Несмотря на некоторую экзотичность и гастрономический оттенок, моя фамилия не вызывала подозрений в рядах кадровиков.

Впрочем, сам я не обольщался на этот счет: внимательно изучая пеструю мозаику обрусевших еврейских фамилий, я обнаружил одну закономерность во многих из них – это были имена существительные почему-то в родительном падеже множественного числа: Груш, Блох, Лисиц, Крыс, Мозгов… Из этого ряда и Фруктов. Я думаю, эти фамилии сотворили наши деды-прадеды, которые без особого почтения относились к падежам и родам великого, правдивого и могучего. У меня был сослуживец, парень-сибиряк, кровь с молоком, Александр Летых, а уезжал он в Израиль уже Шуриком Летых, и о своем сибирском прошлом вспоминал только как о происках антисемитов, пытавшихся оторвать его, правнука раввина, от родовых корней.

Короче, с фамилией у меня вышло все удачно. Труднее было с именем. Назвали меня в память о моем деде именем Сухер. Назвать-то назвали, но когда дошло дело до записи, родители задумались – особенно смущал второй слог имени. Вписали ласковое и, как им показалось, нейтральное имя Суня. Время показало, что это было ошибкой: Суня, Моня, Зюня становились социально-опасными именами.

И вообще, русские имена сыграли большую роль в истории советских евреев. Если евреи в течение почти семидесяти лет советской власти проявляли желание обрусеть, то русские имена, наоборот, активно внедрялись в еврейскую среду. Началось с освоения таких исконно русских имен, как Борис, Семен, Лев, после чего представить себе православного пацана, которого звали бы Левой или Семой, было просто невозможно. Дальше – больше: в еврейскую общину стали внедряться сермяжные российские имена Ефим, Зиновий, Петр… Мои дальние родственники в Полтаве назвали младшенького простым еврейским именем Тарасик.

На очереди было освоение таких новозаветных имен, как Поликарп или Амвросий, но помешала этому перестройка и грянувший, как ураган Джесси, исход евреев из страны советов. Отъезжающие Ефимы становились Хаимами, Петры – Пейсахами, Львы – Лейбами и т. д. Колесо истории имен, вопреки законам мироздания, завертелось в обратную сторону…

Впрочем, я отвлекся. Мое ласковое имя на поверку оказалось легко уязвимым: во-первых, оно выглядело несколько инфантильным, во-вторых, сводило на нет благообразность моей русифицированной фамилии. «Когда же юности мятежной пришла Евгению пора…», то есть когда дело дошло до получения паспорта, мои родители путем несложной операции по перемещению денежных знаков в карман заведующего районным ЗАГСом, сменили ставшее к тому времени уже постылым имя Суня на более мужественное и респектабельное Савелий. И с этим именем я ринулся в бучу, боевую и кипучую, где стало мне уже лучше.

Таким образом, мое имя прошло три степени своего развития, и сам я, соответственно, получаюсь как бы евреем в кубе.
Подводя итоги многословной родословной моих инициалов, представлюсь, наконец, полным именем и фамилией – Савелий Фруктов!

Не все то золото, что торчит...
Далее должен признаться, что от природы я рыжий. И не просто рыжий той модной рыжинкой, о которой мечтают практически все женщины, а отъявленно красным цветом волос, напоминавших факел с олимпийским огнем в ночных Афинах.

Беда никогда не ходит одна – и огненно-красный цвет волос сопровождался сполохами веснушек на моем бледном от природы лице. Справедливости ради надо сказать, что веснушек было немного, всего три: две покрывали мои щеки, а одна – лоб.

Приятное исключение составлял нос: играя в волейбол, я в падении за мячом проехал носом по наждачной поверхности песчаной площадки, избавившись на время от кожи на носу и навсегда – от веснушек. Увы, белеющий на пламенеющем фоне нос не делал мою внешность более привлекательной.

Если к этому прибавить длинные, как у девушки, белесовато-рыжие поросячьи ресницы и слегка оттопыренные уши, то можно подумать, что портрет готов.

Не тут-то было! Я не сказал главного: я не сказал, какие это были волосы. Представьте себе дикобраза с иглами, растущими не вверх, а вниз – это будет слабое представление о моей прическе в 13 лет, когда традиционный, ниспадавший на лоб чубчик надо было сменить на взрослый чуб.

Перестройка моих друзей на взрослые прически не заняла много времени, и через считанные месяцы все они, отрастив длинные волосы, ходили, гордо мотая головою снизу вверх, в результате чего нависающие на щеки кудри веером взмывали назад в направлении макушки – трюк, категорически недоступный для меня. Упорная щетина продолжала расти в разные стороны, невзирая на героические попытки изменить горизонтальное направление роста на вертикальное. В ход были пущены самые мощные в то время косметические средства: репейное масло и плотная сеточка для волос.

Обильно смазанные этим маслом волосы на всю ночь прижимались сеткой в направлении, обратном их естественному стремлению. Утром же я наблюдал одну и ту же удручающую картину: мои свободолюбивые космы медленно поднимались вверх, затем совершали циркульное движение вниз и занимали свою обычную позу.

За день обильно смазанная репейным маслом голова щедро припорашивалась густой пылью (грязь и «вулканическая» пыль были особенностью нашего поселка), волосы торчали уже не врозь, а плотными пучками, усиливая свое сходство с однажды уже упомянутым дикобразом.

Каждое утро, днем и вечером втайне ото всех я разглядывал свое отражение в большом трофейном, купленном у наших воинов с возвращавшихся из Германии эшелонов, зеркале-трюмо. Здесь положение усугублялось моей, мягко сказать, не слишком атлетичной фигурой.

Колька-рак, забияка и драчун, небезосновательно говорил, что у меня грудь, как у воробья… колено, а шея, как у быка… хвост.

Взиравшая из трюмо личность повергала меня в полное уныние. С каждым днем, месяцем и годом являвшийся в семейном зеркале тип вызывал все большее раздражение. А ведь на носу были игры в фантики с одноклассницами, танцы в железнодорожном клубе, первая школьная любовь!..

Жизнь заходила в тупик… Вы спросите: «А причем тут Куба?» – и будете правы. Действительно, ни при чем. Но позвольте продолжить рассказ.

Очевидно, мои одноклассницы были более снисходительны ко мне, ибо со мною случилось все, что было с каждым моим сверстником: и торопливые поцелуи в темной комнате, и танцы в родном клубе, когда легкое касание упругой груди юной партнерши вызывало прилив крови и состояние близкое к обморочному, и самая первая «чистая и свежая, как поцелуй ребенка» взаимная любовь к однокласснице.

…Многолетняя борьба с неукротимой рыжей щетиной закончилась, как это часто бывает в жизни, совершенно неожиданно полной и безусловной победой. Пришло время встать грудью на защиту Отечества, другими словами я получил повестку как призывник и, как все другие, был острижен наголо. Вышло же так, что в весенний призыв я не попал, а к осени стал студентом института, где была военная кафедра. Таким образом, солдатская карьера оказалась отсроченной, а волосы, отрастая, улеглись в совершенный по крику тогдашней моды «кок».
Читатель снова спросит, причем здесь Куба, и снова будет прав, и снова попрошу его терпения.

Студенческая жизнь моя прошла, пролетела, промчалась в солнечной, веселой и жизнерадостной Одессе. Было бы несправедливым, если бы я стал описывать здесь этот период жизни: он, безусловно, заслуживает отдельного рассказа.

Эти пять лет прическа радовала и способствовала моему становлению, как личности. С этой же прической я прибыл по направлению из вуза для несения дальнейшей жизни в провинциальный (после Одессы) город на юго-западе Украины.

Начальник строительного управления, где я начал свою трудовую карьеру, человек прогрессивный и рано облысевший, достойно оценил мой «кок» и коммуникабельность, справедливо полагая, что эти качества при правильном их использовании прибавят респектабельности нашему СМУ.

Вскоре меня избрали секретарем комсомола, и я начал популяризировать достижения родного коллектива. Комсомольская деятельность никогда не предполагала особых трудовых усилий, и в ней я почувствовал себя, как рыба в воде. Стать передовиком оказалось делом несложным: вскоре я был вхож во все верха и стал постоянным участником дружеских «посиделок» комсомольских вожачков.
Легкость, с которой оказалась достигнутой вершина комсомольского успеха, вскружила голову и привела к потере бдительности. За дверью было начало шестидесятых, оттепель еще теплилась, убаюкивая своей капелью меня и моих комсомольских бонз.

Куба здесь-таки причем!
…Погожим июньским утром по установке громкоговорящей связи (техническая новинка в управлении!) Фруктова вызвали к начальнику СМУ. В кабинете сидела Тамара, секретарь обкома комсомола, элегантная особа лет тридцати с несколько академической внешностью.

– Савелий, – произнес шеф дрогнувшим от торжественности момента голосом, – Украина формирует делегацию молодежи для поездки в Италию (!), и выбор участника этой делегации от нашей области пал на тебя!
Шеф сиял от гордости за своего выдвиженца, глаза Тамары светились добрым светом сквозь толщу стекол ее очков.

Я очумело таращил глаза, не понимая, что происходит. Мне предлагают ехать в Италию, в страну нежного солнца и сказочного моря, самых красивых женщин и сицилийской мафии, в страну Микеланджело и Карузо?! Секундой позже меня копьем пронзила мысль: «А графа? Как же быть с графой пятой по счету и первой по значению?»

Боясь спугнуть очарование момента истины, я, тем не менее, невнятно промямлил что-то вроде того, достоин ли этой высокой чести, на что Тамара ответила с прямотою римлянина и словами Жанны д’Арк: «Если не ты, так кто же?!» Моя славянская внешность и несколько разухабистый стиль поведения ни на минуту не заставили ее усомниться в чистопородности, что и стало первопричиной этой роковой ошибки (в этом Тамара мне призналась несколько лет спустя).

Бедная Тамара, если бы она знала, каким неприятностям подвергнет себя в результате собственной невнимательности!
Бедный я, если бы знал, какие последствия повлечет за собой мое легкомысленное согласие баллотироваться на роль кандидата в делегаты!..

Все это выяснилось, когда я прибыл на согласование в городской комитет партии. У инструктора горкома, ведающего кадрами, глаза на лоб полезли, когда он развернул мое досье и прочитал первые пять строчек. Чиновник ошеломленно смотрел попеременно то на меня, то опять в «объективку», и изначально отнюдь не бледное его лицо постепенно наливалось кровью с высоким содержанием гемоглобина.

Мне сразу стал ясен конечный результат нашей беседы, и я с интересом ждал повода для отказа, который изберет этот искушенный в кадровых баталиях партийный клерк. Надо сказать, задача ему предстояла не из легких, так как свою характеристику на подпись начальству я готовил сам, и автопортрет получился намного достойнее оригинала.

О, Антоша! О, Чехонте! Как Вы оба были правы в своем основополагающем определении будущего социалистического реализма: «Если в первом акте на стене висит ружье, то в четвертом оно должно выстрелить!» В данном случае ружьем оказался мой «кок», а «выстрелил» из него (а вернее, в него) чиновник.
Отчаявшись найти хоть какой-нибудь компромат в личном деле, он затравленно уставился на меня, взгляд его задержался на моей прическе… А дальше пошло-поехало! Чиновник оказался партийным ортодоксом: он заклеймил меня несколько устаревшим к тому времени термином «стиляга», предал анафеме за преклонение перед Западом, ругнул от всего сердца потерявших классовый подход и бдительность моих рекомендателей, и уж конечно, изрек, что таким, как я, не место в престижных делегациях…
…Вы уверенно скажете, что Куба здесь ни при чем, и на этот раз ошибетесь.

Прошло четверть века. Вначале я делал попытки попасть в туристические группы, едущие хотя бы в соцстраны. Тщетно! Рукою ретивого партклерка в моем досье был проставлен крест (а может «могендовид»?), сигнализирующий о том, что выезд заказан навсегда.

Надо сказать, что с этого времени моя прическа начала стремительно терять свои первоначальные очертания, а затем место упругого «кока» заняла обширная лысина. Не скажу, что указанная метаморфоза привнесла радость в мою жизнь. Из зеркала снова уныло поглядывал тускнеющий тип с блестящей макушкой.
Жизнь снова заходила в тупик…
Отдаю себе должное: я взял себя в руки и занял круговую оборону. В ответ на прозрачные шутки друзей и недругов, иронические реплики сослуживцев я применял одно, но действенное оружие!

– Кем лучше быть: дураком или лысым? – спрашивал я очередного шутника.
Как правило, оппонент проявлял гуманность и снисходительно отвечал:
– Ну конечно лысым.

И тогда следовал неотразимый удар, домашняя заготовка:
– А вот и нет. Лучше быть дураком. Не так заметно!!!
Далее – более, лысина стала модной, о лысых говорили, что они умны, сексапильны… Я уже свыкся с моим новым статусом: причесывание потеряло смысл, мыть голову было легко и удобно, мысли с необычайной легкостью приходили и уходили прочь. Затем произошло событие, укрепившее мое убеждение.

В 1986 году моего нового шефа, (а работал я в ту пору в горкоммунуправлении) утвердили руководителем группы туристов, едущих на Кубу, – известная малина для руководящих работников: вместо того, чтобы за свои кровные покупать путевки, они отправлялись отдыхать, получая еще и доплату за труды свои праведные.

С момента назначения шефа руководителем кубинской туристической группы жизнь в городском коммунальном управлении резко изменилась. Все силы дружного, сплоченного, спаянного и уж, разумеется, монолитного коллектива были брошены на подготовку этого эпохального события.
Подобно нашим литературным братьям-совслужащим из ильфо-петровского «Геркулеса», нам казалось смешным и наивным заниматься такими скучными делами, как уборка мусора, работа коммуникаций, сбор пищевых отходов, в то время как на голубом горизонте маячил сказочный остров, окруженный морями и океаном, населенный мулатками, креолками и метисками…

Наделенный вышеозначенными качествами коллектив жил предотъездными проблемами шефа от первой и до последней минуты рабочего дня. На приходящих с какими-то производственными вопросами работников коммунальных служб мы смотрели удивленно и даже обиженно, а от обычных жалобщиков на перебои с водой или другие жилищные проблемы отмахивались, как от назойливых мух.
Надо сказать, что делали все это мы, руководствуясь лишь платоническими чувствами: на Кубу из нашего коллектива ехала одна лишь Лаура, но о ней речь пойдет особо и позже.

Оставалась неделя-полторы до отъезда, и подготовка шла полным ходом. Не привыкший пасти задних, я и здесь проявлял солдатскую смекалку и чиновничью сноровку в выполнении многочисленных поручений руководства. Предыдущий печальный опыт неудавшихся попыток прорваться за рубеж сделал меня настолько индифферентным, что я даже не завидовал тем, кто едет. Летают же люди в космос? И ничего, остальные топчут землю.
Тем не менее, мои старания и определенная фантазия в подготовительный период обратили на себя внимание шефа. До отъезда оставались считанные дни, когда однажды вечером, после очередного обсуждения динамики подготовительных работ, шеф внезапно, но достаточно конкретно спросил меня:
– Поехать хочешь?..
Мне шутка показалась не особенно остроумной, я криво улыбнулся в ответ.
– Хочешь? – еще более конкретно произнес босс.
– Издеваетесь над инвалидом пятой графы, – вяло отшутился я.
– Едешь! – выдохнул шеф.

…На согласование в органы я шел с полной уверенностью в тщетности моей попытки. Отъезд был на носу, а согласование кандидатов, даже не имеющих таких серьезных изъянов, как у меня, длилось порой месяцами. Партийный клерк из новой популяции аппаратчиков безразлично скользнул взглядом по гладкой поверхности моей головы и, не задав ни единого вопроса, подписал документы для поездки на Кубу. После этого последние сомнения о превосходстве лысины над прической отпали.
Нет, что там ни говорите, а лысым быть все-таки лучше!






2. Трактат о бывалом


Оптимистическая комедия

Социалистическая система была системой крайне оптимистической, поскольку строилась на безальтернативной основе. Оптимисты тесными рядами со знаменами и портретами вождей шествовали по красным площадям от Москвы до самых до окраин. Пессимисты разрозненными группами валили лес, рыли каналы, строили рудники, главным образом, на северных окраинах необъятной родины моей, согревая своим хриплым горячечным дыханием вечную мерзлоту и создавая предпосылки для грядущего парникового эффекта на Земле.

Существование человека как цельной личности в условиях всесоюзной оптимистической трагедии было практически невозможным. Спас дело Чарлз Дарвин, вернее, его теория борьбы и выживания видов. 200 миллионов людей подверглись мутации, которая и привела к образованию нового вида млекопитающих из семейства Homo sapiens – Homo soveticus, позднее названного совком. Именно совок с его трехмерным мировоззрением (думаем одно, говорим другое, делаем третье) идеально подходил для системы, где идеология, экономика и здравый смысл, как лебедь, рак и щука, расползались в разные стороны.

Все это я наговорил читателю в попытке как-то подобраться к предмету моего повествования в этой главе, к характеристике шефа, без которого рассказ о Кубе будет пресным, как обед в вегетарианской столовой.

Авдей Иванович Головко, будучи весьма номенклатурным работником, в отличие от подавляющего большинства советско-партийной элиты не приспосабливался к требованиям партийного истеблишмента, не прятал и не выбрасывал в утиль совесть и чувства, не подчинял слепо и безоглядно свои убеждения канонам партийной идеологии.

Он не был слугой системы, он был ее продуктом, ее порождением, носителем ее генетического кода. А. И. прошел путь от серпа и молота (рожденный в крестьянской семье, работал бригадиром в кузнечном цеху завода) до руководящего кресла в облкоммунхозе, мерными шагами подобно легендарному Анастасу Микояну – от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича.

Он мог шагнуть гораздо дальше, но инстинкт самосохранения и чувство меры остановили его на этом посту. Менялись секретари и председатели, шли перестройки и ломки – незыблемыми оставались авторитет и положение Авдея, а заодно раз и навсегда заведенный образ жизни со строго очерченными днями и часами рыбалки, бани и преферанса. Опоздание в сауну или на рыбалку было столь же недопустимым явлением, как неявка на бюро обкома партии.

Авдей бывал осторожен до трусости и смел до безрассудства, всегда аккуратно и точно дозированными. Потрясающий дар просчитывать ситуацию на много ходов вперед был следствием глубокого знания психологии всех столпов, ветвей и листьев власти. Совершая порою смелые и, на первый взгляд, рискованные поступки, А. И. был абсолютно уверен в их окончательном благоприятном исходе.

Я не встречал человека с таким высоким КПД в работе. Его оклад был что-то около 600 рублей – достаточно большие деньги в то время, но я считал его За Работную плату не меньшей, чем у самого крутого чиновника в USA. Так как работал мой шеф не более одного часа в день, то будучи в Штатах и получая 50 целковых за час, он стал бы достаточно богатым человеком.

Шеф не признавал многочасовых планерок, коллегий и других способов убивания рабочего времени, к которым были привержены все номенклатурные совслужащие. В течение первого рабочего получаса он накапливал информацию о проблемах коммунального бытия на маленьких, специально нарезанных для этого листиках, а за вторые полчаса умело раздавал эти листики исполнителям. Поскольку память у Авдея была предельно ясной, никому и в голову не могло прийти манкировать его поручениями. Худо-бедно, аппарат исправно работал, а ведомство наше привычно считалось образцовым в областном масштабе.

В 10:00 Авдей уже был готов обсуждать вопросы вечернего (утреннего) клева, нарезания свежих березовых веников для бани или, на худой конец, событий быстротекущей политической жизни.

Авдей был принципиальным интернационалистом, но не настолько, чтобы признать абсолютное равенство сыновей Богом избранного народа, работавших под его началом. Некоторые считали его антисемитом, но это был навет. У шефа не было абсолютного чувства юмора, но было абсолютное чувство меры, позволявшее ему успешно балансировать между Сциллой и Харибдой, не заваливаясь ни влево, ни вправо; слыть другом и защитником евреев, порой не перенося их на дух. Будем справедливы в том, что и евреи друг друга не всегда жалуют, благо на это бывают основания…

Стратегический продукт

Итак, теперь, когда схематический портрет уважаемого мною и в чем-то даже любимого шефа начертан, можно приблизиться к теме повествования – поездке на вожделенную Кубу.

Я уже говорил о выдающемся (если не сказать исключительном) качестве Авдея – умении просчитывать и предвидеть. В поездке на Кубу он, как выражаются шахматисты, создал композицию, изящную миниатюру, где один удачный ход решил судьбу партии.

А дело было так. Пока дружный, сплоченный и т. д. коллектив управления денно и нощно был занят закупкой сувениров, подарков, дешевой косметики для предполагаемых креолок и метисок, шеф, подобно Остапу Ибрагимовичу, съездил в командировку в столицу нашей родины Москву. Надо сказать, что круг знакомых в белокаменной у Авдея был обширнейший: в него входили высокие чины совмина и госплана, известные артисты, космонавты, телевизионные ведущие, дипломаты… В периодические поездки первого или второго лица области с «тормозком» за получением бюджетных ассигнований для региона Авдея брали как талисман, гарантирующий успешный исход вояжа.

Сами же эти вояжи длились неделями. Нынешняя поездка шефа была кратковременной и исключительно деловой, так как количество сувенирных наборов «Української горілки з перцем» было строго ограниченным.
Сразу же по приезде из Москвы по команде шефа был выполнен заказ государственной важности – две трехлитровые банки украинской домашней колбасы, залитой смальцем. До дня отъезда банки были размещены в управленческом холодильнике, и за их сохранность головой отвечал начальник снабжения.

В поезде, везущем нас в Москву, хранение этого стратегического продукта было доверено мне. И здесь случился эпизод, поставивший на карту не только мое попадание на Кубу, но который при неблагоприятном исходе мог послужить причиной моих травм, а быть может, и увечий.

Почувствовав свободу и имея практически неисчерпаемый запас напитков, наша туристическая группа с целью более тесного знакомства и укрепления дружеских связей всю ночь и утро следующего дня «прогудела» в поезде, а под вечер с прилично мятыми физиономиями вывалила на перрон вокзала столицы.

Разобрав впопыхах котомки, порядком сдружившийся коллектив кое-как на перекладных добрался до Измайловского парка, где в тамошней гостинице нам предстояло пребывать до отлета на Кубу.
До этого я стал жертвой произвола Авдея Ивановича: он назначил меня старостой группы. Лучше бы ему этого не делать! За что же Фруктова Савелия, ведь он ни в чем не виноват…

Размещение 25 единиц полупьяных туристов в Измайловском комплексе оказалось задачей не из легких, И пока последний член группы нашел, наконец, пристанище в гостиничном номере, первые двадцать, включая и заботливого шефа, уже спали беспробудным сном. Очарованный винными парами и смертельно уставший, я рухнул на гостиничную кровать и моментально вырубился…
...В четыре часа утра произошла первая в моей жизни связь с Космосом: мое тело в направлении от макушки к пяткам пронзила молния – электромагнитный сигнал Высшего Существа. В простонародье это трактуется, как «душа ушла в пятки»…

Люди, которым в результате ранений или несчастных случаев ампутировали ноги, долгое время жалуются на боли в несуществующих конечностях. Нечто подобное произошло со мною в эту ночь: волосы мои, на миг возродясь из небытия, встали дыбом на уже забывшей об их существовании голове, вернув мне на мгновение ощущение ранней юности.

Я с невыразимым ужасом вдруг вспомнил, что «ядерный чемоданчик», а точнее говоря, авоська с двумя банками стратегического продукта исчезла!

«Пьянь поганая! – самое слабенькое выражение из тех, которыми я себя одарил в первые минуты шока. – Здесь тебе и крышка…» Закрученный бытовыми неурядицами, я за чахлыми деревцами не увидел дремучего леса – последний раз мое сознание зафиксировало злосчастную авоську сиротливо лежащей в сторонке на привокзальной площади.

Кое-как напялив на себя спортивный костюм, я ринулся на поиски «утерянной грамоты». Начал, понятное дело, с номера, где разместился Степа, парторг (была и такая должность) нашей группы. Накануне Степан, как и подобает лидеру, поддавал больше всех, и сейчас крепко спал, обнимая натруженными руками фрезеровщика гостиничную подушку. Десятиминутная попытка разбудить его не дала результата, и я отправился крестным ходом по всем комнатам, где почивали наши люди.

К пяти часам утра все члены группы (за исключением шефа, к которому я бы не зашел в это утро даже под страхом немедленной депортации домой) и Степана, чей богатырский сон никто не смог нарушить, собрались в номере, где жили Степан и Сергей Михайлович – старший в группе по возрасту. Все были не на шутку встревожены, ибо понимали, что в этих двух банках заключена тайна, от которой зависит, быть или не быть нашему вояжу.

Три часа длился этот беспрецедентный военный совет, где рассматривались варианты выхода из ужасающей ситуации. Высказывалась масса мнений, но конструктивным было признано одно: разъехаться по московским рынкам в поисках дубликата, привезенного с Украины.

Острые дебаты проходили под аккомпанемент волнообразного похрапывания Степана, раздражавшего и без того наэлектризованную публику. Неоднократные попытки вовлечь Степу в обсуждение заканчивались безрезультатно: он с трудом поднимал голову, несколько секунд непонимающе таращил глаза на присутствующих, затем ронял лицо на подушку и сопел пуще прежнего.

Приближалось время подъема шефа. Жизнь заходила в тупик. Голоса звучали все громче, понемногу выкристаллизовался образ врага народа в моем лице. Накал страстей приближался к своему апогею, когда Степан, о котором уже все забыли, вдруг поднял голову и уже с человеческим выражением глаз некоторое время внимал многоголосому стону исстрадавшейся группы.

– Боже, как все вы, крикуны, надоели мне. Да целы ваши банки, вот они у меня под кроватью, – произнес измученный нарзаном Степа.

Пока длилась немая сцена по Гоголю, Степа вновь разразился храпом, который уже никого не раздражал.

Как выяснилось позднее, банки стоили тех переживаний, которые выпали на нашу долю, ибо составляли важнейшую часть гениального плана, обеспечившего наше триумфальное шествие по Кубе в течение двухнедельного путешествия.

Все гениальное просто...

Стало это ясным на второй день приезда. В первый же день все было достаточно скучно и тривиально. Поселили нас в гостинице «Камадоро», где обычно размещался туристический контингент из Союза. Избалованный респектабельными гостями из Москвы и Ленинграда, с Кавказа и Прибалтики, персонал туркомплекса отнесся к приезду группы из провинциального украинского городка более чем безразлично; я бы сказал – с пренебрежением. Разместили нас кое-как, разбросав по всему отелю.

Другое дело приехавшая вместе с нами группа эстонцев! Их расселили компактно, в лучших гостиничных номерах, расписание посещений ресторана было оптимальным. Европа есть Европа! Особо усердствовала вальяжная дама – наш гид из солнечной Одессы. Неприступная ко всем нашим просьбам и желаниям, она бисером рассыпалась перед белокурыми бестиями из Таллина.
Длился этот шабаш безразличия и непочтения к нашей группе ровно один день. Ровно один день, до той самой минуты, когда Авдей Иванович с рекомендательным письмом от весьма сановного лица из МИДа (вот зачем понадобилась поездка в Москву!) и с двумя банками стратегического продукта отправился на прием к Послу Союза ССР на Кубе.

Для тех, кто недостаточно знаком с субординацией того времени, напомню, что Посол СССР был вторым после Фиделя лицом на острове! Принятый очень тепло (оказалось, посол был из наших мест и обожал украинскую колбаску), шеф, тем не менее, скромно отказался от участия в застольях с высокими чинами (помните: чувство меры.)

Поговорив некоторое время с занятым до предела государственными делами послом, Авдей в открытой московской машине с красным флажком родного отечества отбыл в сторону «Камадоро». Здесь шеф, слегка приоткрыв завесу своего плана, попросил водителя «Чайки» сделать пару кругов по периметру туристического комплекса.
Нужно было видеть эту картину! Шеф, ростом за 190 см, с медальным лицом Кальтенбруннера из сериала «Семнадцать мгновений весны», стоял, держась за поручень, на заднем сидении машины в позе и на месте, где до него стояли руководители соцстран, космонавты и прочие побывавшие на Кубе знаменитости. Посольский флажок бойко трепыхался на ветру, а лицо водителя было преисполнено сурового достоинства и важности, приличествующих этому событию.

Весть о том, что на туристический комплекс приехал посол Союза, моментально разошлась по всем уголкам «Камадоро». Все население гостиницы ринулось глянуть на высокого гостя. Увидев в посольской машине Головко, народ застыл в почтительных позах.

Машина завершила свой демарш по территории комплекса, объехав ряды туристов и обслуживающего персонала, словно армейские колонны на военном параде. Отбывший утром в посольство простой руководитель группы туристов, сошел с порога правительственной «Чайки» интернациональным героем.

«1+13» – такова была формула нашего пребывания на Кубе: один день беспросветного прозябания и тринадцать – вселенского кайфа, круглосуточного купания в лучах славы дорогого шефа, озарявших все пространство по пути нашего следования на острове.

В тот же день в гостинице началось грандиозное переселение: из лучших номеров недовольно, но умеренно ворча, ретировались высокомерные прибалты, тут же нам были предоставлено самое удобное время для двухразовой трапезы; более того, в ресторане появился тапер, наигрывавший милые сердцу мелодии, повышавшие аппетит и усвояемость пищи. Нашей группе был подан единственный в Cuba-Tour ультрасовременный автобус с кондиционерами, туалетом и баром. Попавшие по случаю в эту струю, а заодно и в наш автобус, эстонцы, отбросив свою фанаберию, с почтением поглядывали в сторону шефа.

Молва о некоем Головко катилась впереди скоростного автобуса. Популярность шефа на протяжении всего круиза была фантастической, а пребывание группы – радужным и счастливым. Сам же Авдей при этом оставался скромным, дистанцируясь от знаков внимания, которые старалась оказать ему администрация.
Таков был Авдей Иванович во всем – тщательно просчитанные ходы и спокойный триумф после успешно завершенной партии.

Не судите...

Почему я назвал главу трактатом о бывалом? Всякое бывало у нас с Авдеем Ивановичем Головко. Ему я обязан своей карьерой в совковый период, он мне давал примерные уроки умелого обращения с людьми, внушал уверенность в себе, являл собой образец непотопляемости в мертвой зыби застойного времени и в бурных волнах перестроечной жизни…
Всякое бывало у нас с Авдеем Ивановичем Головко. Он и предал меня, когда изменились обстоятельства, и надо было перешагнуть через Фруктова (к счастью, не через мой труп)…
Что тут поделаешь, Авдей Иванович – порождение и продукт Системы, главным принципом которой была убежденная беспринципность. Век учись… Я благодарен ему за все, что бывало: за хорошее и плохое.

«Призрачно все в этом мире бушующем». И душа становится чистой лишь тогда, когда покидает бренное тело. А до этого – слаб человек и грешен. Вопрос в том, чтобы суметь посмотреть на себя со стороны и ужаснуться увиденному, или, на худой конец, грустно улыбнуться.
Не судите да не судимы будете!







КУБИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП

…Мы прилетели в Гавану апрельским вечером, когда кубинский мегаполис зажег свои вечерние огни. После снежной метели, которой провожал нас Домодедово, 28 градусов по Цельсию в столице показались нам жарой. Таможенные формальности для гостей из Союза не были столь обременительными, как в Москве. Через час в маленьком пазике под предводительством нашего гида Фернандо мы ехали по улицам города.
Мне сейчас трудно передать чувства, которые обуревали человека, прожившего полстолетия в одной стране, начитавшегося в юности о разных городах и странах, параллелях и меридианах, даже в самых смелых мечтах не питающего надежду побывать в них, и вдруг очутившегося в этом благословенном уголке мира, на этом настоящем Острове сокровищ. Омываемая двумя морями и океаном, обласканная океанской розой ветров, Куба лежала у наших ног…
Вот строки из кубинского дневника.

День первый
– Кошмарный. Утреннее купание в удивительно теплой и соленой воде отгороженного от моря бетонными пирсами бассейне. Затем начинается ужас. Делаю первую попытку оседлать унитаз. В номер вбегает объятая паникой туристка из нашей группы – не может попасть в свой номер (читатель, надеюсь, не забыл, что А. И. назначил меня старостой). Ищу запасные ключи, слесаря… На это уходит полчаса.
Пытаюсь довести начатое дело до конца. Ан нет. Является парторг Степа – срочно нужны списки для обмена валюты. В третий раз пытаюсь совершить вожделенное действо – в комнату влетает взбешенный шеф: я задерживаю выезд группы на первую экскурсию. Придется перейти на безотходное производство.
…Весь день длиться экскурсия по колониальной Гаване. Своеобразная архитектура, кубинское барокко. Церковь, где сто лет хранился прах Христофора Колумба. Первая в Америке крепость, основанная в 1575 году, здание губернатора, дворец президентов, оружейная площадь, музей с экспозицией «свалка истории», от вида которой становится жутковато: мраморные памятники и бюсты кубинских правителей, сваленные вповалку на полу, напоминающие гору трупов…
Лаура и Мэри напропалую снимаются кинокамерой подле этих потрескавшихся и почерневших от времени стен. Судя по тому, с каким видом они это совершают, их задача – украсить старину своим присутствием.
Завершается напряженный день походом в кабаре Cuba rom. Чувствуем себя усталыми, тонус низкий, настроение скверное...
Подают (каждому!) громадные блюда с аппетитно нарезанными экзотическими фруктами – папайя, апельсины, ананасы, киви, арбуз, дыня (апрель!)... Настроение поднимается, соковыделение возрастает, судорожно глотаем слюни. Не притрагиваюсь к блюду: жду самого ужина, чтобы наскоро расправившись с едой, приняться за вожделенные фрукты.
Оркестр играет популярные европейские мелодии, ветерок (кабаре, естественно, расположено под открытым небом) приносит прохладу, настроение продолжает улучшаться. Наконец подают салаты и свинной steak. Тихонечко разливаем захваченную с собой бутылочку... Настроение полностью поправлено.
Оркестр гремит латиноамериканскими ритмами. Спешу пригласить замеченную еще с утра симпатичную даму из литовской группы. Танцуем с ней до изнеможения бесконечную самбу, пошатываясь, дохожу до нашего стола, предвкушая (наконец-то!) пир желудка с экзотическими фруктами. К моему ужасу, блюдо исчезло. На мой возмущенный вопрос Фернандо дает пояснение:
– Ты в течение часа не ел свои фрукты, и официант справедливо решил, что они тебе не нравятся.
– Да, но я оставил их на десерт; мне так хотелось полакомиться напоследок...
– Дорогой амиго, фрукты едят до ужина, а на десерт подадут что-нибудь другое.
Настроение резко портится, снова наваливается усталость от перелета, смены временных поясов, массы нахлынувших впечатлений.

Компаньерос
Отдышавшись от первых общих впечатлений, начинаю внимательней вглядываться в лица, познавать этих таких далеких в пространстве и порой кажущихся такими близкими, необычных для нашего незамутненного зарубежными видениями соцреалистического глаза, веселых и жизнерадостных людей.
Первое впечатление – очень красивые мужчины: подтянутые, спортивные, длинноногие и белозубые. Женщины производят двойственное впечатление: молодые кубинки все как на подбор – мулатки, метиски, креолки – вылитые топ-модели. Чуть постарше, ближе к тридцати, фигуры оплывают, круглеют – поддержанию прежней формы здесь не уделяют столько внимания, как, предположим, в Союзе.
Самих кубинок и их спутников устраивает появившаяся полнота и округленность форм, так же как и полуголодное существование: ничего не может помешать им чувствовать себя счастливыми.
…Кубинский «коктейль» – многонациональный народ на небольшом островке; ассортимент наций и народностей почти такой же, как в Штатах или в Союзе. Веселый, жизнерадостный, предельно бедный, не перетруждающийся, но делающий свою работу серьезно, обожающий и люто ненавидящий своего Фиделя, приветливый к нам, руссо (еще бы – почти каждый день по танкеру нефти) люд.
...Гостиница «Комадоро», где мы живем, – двух-трехэтажная, тем не менее, по этажам бесперебойно ходит лифт. Более того, в лифте, идущем с первого до второго этажа и обратно, дежурит старенькая креолка-лифтер. Она катала, наверное, на двадцать ступенек вверх-вниз еще американских толстосумов, поэтому, подымаясь по десятку раз в лифте, мы каждый раз слышали, как заклинание, произнесенные с явным удовольствием please и thank you.
...Старичок на набережной Гаваны. Хранитель уголка этой набережной с уже давно не действующим подобием фонтана. Каждые полчаса он подходил к каменному парапету набережной или к гранитным берегам фонтанного бассейна и тщательно сметал невидимую глазу пыль. Проделывал он это истово, с чувством важности выполняемой работы.
...Менеджер нашего ресторана – представительный, вполне европейского вида испанец. Наверное, из «бывших» – слишком породист. Источает уверенность и спокойствие. Собирает поваров, официантов – темпераментные кубинки с ним говорят почтительно и негромко, так же как и он сам – независимо от того ругает ли он кого-то или хвалит. С нами разговаривает с достоинством и тактом, нисколько не лебезя. Разве что Авдею после его чудесного превращения уделяет чуть больше внимания, проявляя при этом подчеркнутую уважительность и почтение.
...Импозантный седовласый мужчина лет шестидесяти с замашками светского льва – тапер, играющий на пианино в ресторанном зале во время обеда и ужина. Встречает и провожает темными, лоснящимися, как маслины, глазами старого ловеласа наших, мягко выражаясь, восточноевропейских дам. Играет виртуозно, в охотку – негромко и душевно. Наиболее популярными для советской публики «Подмосковными вечерами» начинался вечерний концерт, а днем украинскую группу встречали звуки «Ты ж мене підманула...», а литовцев – мелодия «Рула ты рула...» Тапер тяготел к блюзовым мелодиям, поэтому из латинских чаще звучали танго и румба. Вероятно, этот человек знавал и лучшие времена, но и свое нынешнее положение он принимал с достоинством аристократа.

Наш гид Фернандо
...Самый известный и узнаваемый человек среди русских туристов, да и на всем туристическом маршруте. Молодой (лет тридцати), красивый – выше среднего роста, с правильными латиноамериканскими чертами смуглого с благородным матовым оттенком лица... Когда лет восемь спустя впервые увидел по телевизору легендарного теннисиста Пита Сампроса, я вздрогнул от неожиданности: передо мною на корте творил чудеса наш кубинский гид Фернандо, ничуть не постаревший, а даже помолодевший за эти годы!
Вот такого красавца судьба нам подарила в спутники на целую неделю. Фернандо имел высшее гуманитарное образование; кроме того, целых два года учился в Советском Союзе. Экскурсии с ним были интересны, а его эрудиция ощутимо контрастировала с общим интеллектуальным фоном обитателей жизнелюбивой, не отягощенной глубокими познаниями и нравственными муками солнечной Кубы.
Надо ли говорить, что женская часть туристической группы, особенно ее относительно молодая поросль, возлюбили гида так, как это рекомендует Библия, то есть как «самого себя». Здесь и возникла одна сюжетная завязка, которая длилась всю указанную неделю.
Дело в том, что в составе группы была импозантная особа, приблизительно того же возраста, что и Фернандо, – профсоюзный работник из какого-то райцентра. Включая ее в состав своей группы, Авдей (большой любитель прекрасного пола и выдающийся мастер интриги), безусловно, имел определенные виды на, прямо скажем, достойный объект. Судя по первым дням, все шло к тому, что эта пара станет неразлучной (по меньшей мере, на ближайшие две недели).
Увы, предполагаемая идиллия закончилась в тот момент, когда жаждущая приключений провинциальная мадонна увидела библейского красавца Фернандо. Авдей был немедленно оттеснен на задворки истории, а ничего не подозревающий Фернандо, наоборот, постоянно ощущал горячее дыхание и упругий бюст аппетитной синьоры в непосредственной близости от себя.
Можно понять Авдея, который искренне, хоть и незаслуженно, вознелюбил своего неожиданного молодого соперника. Выражалось это в каверзных вопросах и мелких «подначках», которые шеф изобретал по мыслимым и немыслимым поводам.
Первое, он вспомнил о своем главном предназначении в роли руководителя группы – следить за нравственным климатом во вверенном коллективе и «облико морале» каждого его члена. Сельская мадонна попала под неусыпный контроль самого Авдея, а также парторга Степы. Так что амурные дела во время поездки по Кубе были исключены.
У Мадонны оставалась последняя надежда: функции Фернандо заканчивались на Варадеро, где нам предстоял отдых на шикарных пляжах. Этот вечер у новоявленных Ромео и Джульетты был намечен, как прощальное страстное любовное свидание. «Отходной» ужин состоялся в номере парторга Степы. Стол был сервирован по высшему классу: такого количества спиртного умеренный к выпивке Фернандо отродясь не видел.
Дьявольский план шефа заключался в том, чтобы напоить непьющего кубинца. А как Авдей может уговаривать выпить «еще чуть-чуть», знают руководящие работники от провинциальной Винницы и самодовольного Киева до по-столичному надутой Москвы! Налив бедному Фернандо полный тонкостенный стакан водки, и предварительно затеяв какой-то сложный философский диспут, Авдей не успокоился до той минуты, пока кубинский Аполлон не осушил немыслимую для него емкость.
После этого на последний вечер блокада с влюбленных была снята. Фернандо, держась за стенки гостиничного коридора, поплелся к себе; Мадонна, в свою очередь, исчезла куда-то, но через часик вернулась в свой номер огорченная и расстроенная.
На следующий день Авдей хитро улыбался, бледный более обычного, страдальчески морщившийся от головной боли с непривычного «бодуна», Фернандо прощально махал нам из отъезжающего автобуса, а Мадонна грустно смотрела ему вслед: «Счастье было так близко, так возможно...»

Глазами совка
Завтракаем и обедаем по принципу «шведского стола», и лишь за ужином снуют официанты. Ах, шведский стол, ох, шведский стол, ух, шведский стол! Молодцы шведы, – такое изобрести: ешь от пуза, чего хочешь и сколько хочешь – не это ли живая реализация формулы коммунистического общества: от каждого – неважно сколько, каждому – сколько влезет! А влезало достаточно, ибо для советского человека остановиться на достигнутом равносильно попаданию в ряды отстающих.
Поэтому после трапезы выползаем из зала (Сергей Михайлович окрестил рахитами): сначала в створе дверей появляются выпученные животы, а затем все остальное, что в просторечии именуется человеческим туловищем.
– На халяву – уксус сладкий, а тут такая вкуснятина!..
В процессе экскурсий, общения знакомимся с интересной страной, бытом людей, их моралью и традициями.
Обычное жилище кубинской семьи – домик или квартирка в многоэтажке на одну-две комнатки. В комнате, что больше по площади, – и кухня, и столовая, и холл – все вместе, в маленькой (если она имеется) стоит, как правило, металлическая кровать. Мебели в общепринятом понимании никакой: стол, стулья вентилятор, черно-белый старенький телевизор и такой же дряхлый холодильник типа нашего «Саратова», шкафчик, бедная кухонная утварь, зияющие бойницы окон, в лучшем случае прикрытые жалюзями, – вот он весь социалистический рай среднего кубинца, который при этом умудряется быть веселым и жизнерадостным.
За две недели нашего пребывания на Кубе я встретил лишь однажды пьяного, лишь однажды мы стали свидетелями обычной драки. В течение считанных минут две полицейские машины развезли драчунов в разные стороны. Как объяснил нам Фернандо, суровое наказание ждет как виновника драки, так и второго ее участника за то, что не сумел ее предотвратить
Не может не восхищать отношение к детям. Кажется, вся Гавана заполнена детьми. Веселые стайки ребятишек в белых рубашечках и темных шортиках с красными (кто постарше) и синими (кто младше) галстуками снуют по всем улицам, скверам и набережным Гаваны. С каждой группой воспитатель; дети, как и любые дети, подвижны и любознательны, но обращает на себя внимание их организованность и чувство собственного достоинства. Нам рекомендовали брать с собою значки, маленькие сувениры, жвачку для детей. Мы раздавали эти мелочи малышам. Но при этом никто из них не сделал попытку попросить чего-то сам.
А вот еще эпизод, свидетельствующий об отношении здесь к детям. Программой нашей экскурсии предусматривалось посещение детского садика в 12:00. В силу объективных обстоятельств мы опоздали на 15 минут. Визит был отложен, так как ребятам предстоял «мертвый час», а посещение туристов их возбудило бы и нарушило режим…
Впрочем, социализм и в этом показывает свое «человеческое» лицо. Подросшие дети – старшеклассники – затем оказываются как бы на казарменном положении. Окончание школьного обучения проходит в интернатах, в отрыве от их семей. Здесь помимо учебы они занимаются сельскохозяйственными работами: нам объяснили, что все апельсиновые рощи в стране обрабатываются кубинскими школьниками.
…Несколько слов о некоторых особенностях экономики Кубы, которую твердо можно назвать антирыночной. Те из нас, кто постарше, помнили, а помоложе – слышали о карточной системе, которая была в Союзе во время и сразу же после войны. Эта экстремальная в любой другой стране ситуация на Кубе существует как норма в течение многих лет. Самое необходимое в мизерных размерах счастливые граждане получают по карточкам за минимальную плату. Базаров в нашем понимании этого слова на Кубе нет, а магазинов, где за 10-кратную цену продавался довольно скудный ассортимент товаров, было не больше, чем в нашем родном отечестве валютных «Березок».
…Одна из самых интересных достопримечательностей Гаваны – кладбище имени Колумба. Не могу вспомнить, чтобы где-нибудь еще именем выдающихся людей назывались погосты. Занимает этот музей под открытым небом 72 га, находится в центре столицы. Расширяться кладбищу не надо: на Кубе хоронят в семейных склепах, останки многих поколений рода покоятся в одной усыпальнице. Памятники и архитектурные композиции из мрамора этого удивительного последнего приюта могли бы украсить экспозицию любого музея.
Мы принесли цветы на могилу единственному хорошо известному нам человеку на Кубе Хосе Раулю Капабланке, но возложить их пришлось к семейному склепу семьи Капабланка, где бренные останки гениального Хосе лежали вместе с другими из этого рода, имевшего более чем 200-летнюю историю.
…«Тропикана» – восьмое (или какое там по счету) чудо света – так выспренно и восторженно обозначил я в своем дневнике знаменитое кабаре в Гаване. Нашему неизбалованному экзотическими зрелищами, провинциальному совковому взгляду предстало это заведение, расположенное в небольшом парке из сверхэкзотических растений, с искусно размещенными зеркалами и подсветкой, создающими впечатление пространства и перспективы, внешне оно казалось филиалом рая на Земле.
Не менее впечатляющим было шоу: красочное, феерическое, исполняемое на одном дыхании в течение полутора-двух часов в бешеном латиноамериканском ритме. Вот они все в сборе – мулатки, креолки, метиски, о которых мечтал шеф, и увидеть которых нам довелось вместе. А. И. напомнил мне Остапа Бендера, который (все-таки!) попал в свой Рио-де-Жанейро. Поскольку танцевальные площадки для шоу были размещены по всему залу (если так можно сказать об арене под открытым небом), глаза дорогого шефа метались по всему периметру кабаре, а голова совершала повороты в разные стороны на пределе человеческих возможностей.
Справедливости ради надо сказать, что аналогичные вращения демонстрировала вся мужская часть посетителей кабаре…
Кстати, на Кубе именно кабаре и является «храмом культуры» народной: ни театров, ни кино, ни концертов, в нашем понимании этих культурных отправлений, в те годы здесь не было.
Впрочем, вернемся еще на минуту в «Тропикану». Мы сидим за столиком, после дневного зноя легкий ветерок ласково гладит наши лица, южное небо кажется рядом, звезды щекочут нам уши, молодой месяц, нависая низко над макушкой, словно ветреная женщина, наставляет мне свои золотистые рога.
Было очень хорошо.

Кубинский извозчик
«Автомобиль – это не роскошь, а средство передвижения!» Справедливость этого лозунга подтвердило созерцание транспортного потока на улицах знойной Гаваны. Действительно, назвать роскошью тот фантастический конгломерат всевозможных марок автомобилей, от первенцев автомобилестроения до суперновейших марок советских «жигулей» – легендарных «шестерок», «семерок» – было никак нельзя.
В одном ряду с горбатенькими неказистыми новыми «жигулями» мчались шикарные «кадиллаки», стройные, как лани, «шевроле», могучие «понтиаки», знаменитые «форды» и даже редкие «лимузины» производства 30-х и 40-х годов. Весь этот мотлох двигался, дребезжа и поскрипывая, разбрасывая по сторонам детали машин и механизмов, салютуя выхлопами газа, по широким улицам кубинской столицы.
Звуки, сливаясь воедино, создавали невообразимый гармидер, а в сочетании с белозубыми улыбками жизнерадостных водителей это выглядело, как грандиозное, в стиле «ретро», шоу под открытым небом. Сиденья этих колымаг еще помнили очертания и тепло респектабельных задниц американских толстосумов, неплохо «отправлявших» свой досуг на Кубе и вынужденных срочно ретироваться, бросив виллы и все свои пожитки, от грядущей с Фиделем на танке Кубинской революции.







КУБИНСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП

Серьезным достижением революции можно было считать баснословно низкие цены на бензин, литр которого стоил 10 сентаво, что было вдвое дешевле, чем на родине кубинской нефти, то есть в самом Союзе. Фернандо доверительно сообщил нам, что на Кубу через день прибывает танкер с горюче-смазочными веществами для поддержки форпоста коммунизма в Западном полушарии. Поэтому, продолжал объяснять наш гид, проезд в такси до нашей гостиницы из любого конца города стоит не дороже двух-трех песо…
Тут самое время подойти к следующей истории.
– Этот неорганизованный Фруктов еще заблудится в Гаване, – произнес бдительный шеф, пресекая мою очередную попытку как-то оторваться от общей массы и побродить самому по улицам города, казавшегося мне всю жизнь недостижимой экзотикой. Его послушное «оперение» тут же закудахтало о том, что необходимо всем держаться коллективно и именно таким образом достичь высокой эффективности познавательного процесса. Сломленный волей коллектива, я понуро поплелся за всеми по направлению к автобусной остановке.
Впереди всех энергичными шагами (46-й размер обуви) шествовал босс, за ним семенящей трусцой двигалось «оперение». Прошло минут двадцать, автобуса все не было. Солнце стояло в зените и упорно давало о себе знать. Лицо шефа выражало задумчивость, предшествующую кардинальным решениям.
– Заметано, – металлическим голосом произнес он, и «оперение» вздрогнуло, – берем такси!
План был реализован мгновенно: в первую машину сели сателлиты, во втором такси уже был пассажир, но водитель доброжелательно пригласил нас, и мы с Авдеем устроились на заднем сидении.
...Все было, как в родном Подолье. Такси мчалось улицами солнечной Гаваны, мы увлеченно высказывали друг другу свои впечатления. В нашу беседу активно вмешивался таксист (кстати, о птичках…) То обстоятельство, что он не знал ни слова по-русски, а мы ни бельмеса в испанском, ни в коей мере не снижали ценности нашей беседы. Мы крыли его почем зря ненормативной лексикой, он говорил что-то ласковое о нас второму кубинцу, вместе радостно смеялись, и наш кортеж стремительно несся по сказочному городу.
…Смеяться мы перестали, когда на счетчике пошел 8-й песо, а за стеклами такси был совершенно незнакомый пейзаж.
– Куда, к …м, он нас везет? – резонно, но несколько риторически спросил шеф, и в голосе его не было и отголоска недавнего веселья. Ответом ему была радостная скороговорка таксиста, впрочем, не прояснившая ничего по существу вопроса.
Выражение лица шефа приобрело медальные очертания. Я мысленно сконцентрировал волю в кулак и робко предложил:
– Фиг мы ему дадим больше двух песо...
Шеф внимательно посмотрел на меня, но поскольку идея подъехать на такси все же принадлежала ему, комментировать мое предложение в присущем ему стиле не стал.
Между тем, первый пассажир никак не мог добраться до места своего назначения. Как выяснилось в процессе наблюдения их оживленной беседы, денег у него не было, и где-то на перекрестке его должны были встречать с платой. Мы судорожно метались по улицам Гаваны, тормозя и совершая рывки, а флегматичный счетчик, как метроном, делал свое дело...
Сколько веревочке ни виться, а концу быть. Нашелся-таки перекресток, где незадачливого пассажира встречала пышная кубинка с платой за мотор, такси, в конце концов, доставило нас в «Камадоро». На счетчике к тому времени уже высвечивалась цифра 16. Еще надеясь в душе на глубокую порядочность кубинского извозчика, я наивно спросил его о плате. Гостеприимным жестом ладоней обеих рук он указал на счетчик.
Я натянуто улыбнулся. Спокойно и рассудительно стал объяснять водителю порядок расчетов за проезд и стыдливо укорил его за то, что мы потеряли время на его извозе. Таксист внимательно выслушал, понимающе и сочувственно кивая головой.
У меня отлегло на душе, и окрепшим голосом я повторил вопрос об оплате. Водитель с еще большим дружелюбием и радушием повторил свой красноречивый жест в сторону счетчика. Из уст шефа последовала тирада, полностью содержание которой я не могу привести по техническим причинам.
Еще минут десять мои проникновенные, с большим разнообразием приемов и интонаций проповеди чередовались с удручающе однообразным жестом таксиста, при этом лицо его выражало все более светлую радость от затянувшегося общения с нами, а оскал приветливой улыбки достиг невероятных размеров.
Не знаю, что на него подействовало больше – мои сентенции или лицо шефа, к этому времени приобретшее цвет вполне зрелой вишни. Взяв предложенные ему пять песо (что и так вдвое превышало обычную плату), наш кубинский друг нажал на педаль. Мы прокричали ему вслед кое-что из отечественного «арсенала», его губы приветливо шевелились: он нам тоже что-то настойчиво желал. Увы, что конкретно – об этом мы можем только догадываться.
Справедливости ради надо сказать, что это был единственный случай на Кубе, когда незнание испанского языка меня не огорчилo...

Русская книга

– Я уже остыла к книгам, – томно, с оттенком пренебрежения сказала Мэри. Лаура еще не совсем остыла, но предпочла молча поддержать подругу.
Я посмотрел на них взглядом, способным испепелить изваяние, и подумал про себя:
«Снобы – жлобы, с утра до ночи с умным видом стонете: ах, Питер Сноу, ах, Ирвинг Стоунз, а как дошло, чтобы потратить на книги несчастных десять песо, сразу стынете, как холодец на морозе».
Вслух же я произнес:
– Моя любовь к книгам – явление не конъюнктурное. Я не привык остывать или вновь разогреваться в зависимости от моды на переплеты!
Пристыженные девочки потупили глаза, а я, как всегда, ясным, честным и открытым взглядом окинул окружающую среду в надежде на соответствующую реакцию. К сожалению, в среде, кроме нас троих, никого не было, мой взгляд померк и перестал быть таким уж кристально чистым.
…Описанная сценка происходила в самом центре Гаваны, в нескольких шагах от двери магазина «Русская книга». Высказав таким образом свое отношение к литературе, я сделал несколько решительных шагов и очутился в вестибюле магазина.
В зале было светло и уютно. Мерно гудели вентиляторы и кондиционеры. Прохладный воздух волнами расходился под сводами. После палящей спеки улиц воскресной Гаваны мы попали в уголок с климатом родного Нечерноземья.
Книги! Они теснились на стеллажах, стояли в строю на полках, толпились на столах. Глаза мои разбежались. Я хватал дрожащими руками подписные издания и избранные произведения, классиков и современников, книги в толстых и тонких переплетах. Технология была такова: трепетно и нежно брал томик, быстро просматривал аннотацию, поворачивал книгу обратной стороной и… уже заметно окрепшей рукой ставил ее на место. Всего, таким образом, я перебрал книг на 317 песо, что втрое превышало бюджет туриста.
В зале почему-то стало душновато. На моем носу засверкала первая капелька пота…
«Нельзя так распыляться! – мысленно взял себя я в руки, – ты не Крез, а советский турист. Выбери самое стоящее и успокойся».
Я более спокойно и внимательно огляделся, и сердце мое вздрогнуло в предчувствии радостного открытия. На одном из стеллажей зеленым строем стоял двухтомник Григория Бакланова! Ранее я не обратил на него внимание именно потому, что книг было много, а то, что есть в изобилии и без очереди, нас мало интересовало.
– Бакланов. Гриша Бакланов! – не сдержавшись, радостно возопил я, и все окружающие удивленно посмотрели в мою сторону. Все ожидали поцелуев и объятий по поводу чьей-то неожиданной встречи на чужбине, вдали от Родины. Но ничего подобного не произошло. Я стоял возле книжной полки, ласково прижимая к груди двухтомник, и из правого глаза тихо выкатывалась предательская слеза.
– Григорий, Гриша, Бакла… – тихо шептали мои побелевшие губы.
– …Что это Вас заело? – без излишних эмоций спросил меня полноватый мужчина с залысинами и отвисшей нижней губой. Мне он сразу не понравился, и я мысленно прозвал его Скептиком. Я пришел в себя и оглянулся по сторонам. Вокруг меня сгрудились соотечественники и с интересом наблюдали необычное явление.
– Наверное, Бакланов его школьный товарищ, – доверительным шепотом на весь магазин произнесла видная светловолосая женщина, обращаясь к своей малорослой и тощей подруге. Остальные молча ждали продолжения сцены. Я уже почти полностью пришел в себя и решил объясниться с публикой.
– Товарищи, Григорий Бакланов – один из лучших советских писателей, чьи книги о войне, бытовые драмы и просто рассказы сродни новеллам Шукшина… – слова мои звучали проникновенно, но...
– Что Вы нам заливаете! – сказал Скептик, и по уверенности в его голосе я понял, что он на Кубе недавно. Губа его поползла вниз. – Что-то я не слышал о таком классике, – с издевкой добавил он.
«Мойте чаще уши!» – чуть было не произнес я. Но за меня вступилась восторженная блондинка.
– Знаете, гражданин, – по-домашнему взвизгнула она, – если чего не знаете, так и не совайтесь!
Губа скептика продолжала свое движение вниз. Он грозно расправил плечи, глаза его сверкнули недобрым огнем. Тощая решительно двинулась вперед, готовая грудью защитить честь и достоинство подруги.
Инцидент грозил перерастанием в конфликт. И в это время мое внимание привлекла Затаенная Личность, стоявшая в толпе соотечественников и глазами-буравчиками зорко наблюдавшая за всем происходящим. Она судорожными движениями, не спуская с окружающих взгляда, отслоилась от толпы и, приблизившись к стеллажу, рывком схватила двухтомник.
Ее коварство не осталось незамеченным соотечественниками, и через минуту перед пустым стеллажом, прижимая к груди Бакланова, остался один я. Ошеломленный резким изменением ситуации, я стоял в дальнем закутке и непроизвольно рассматривал обратную сторону книг двухтомника. «Пять песо и тридцать сентаво», – механически про себя отметил я.
В зале стало еще душнее, хотя кондиционеры гудели вовсю. С лысины в направлении подбородка скатывались веселые ручейки.
«Эта Мэри за пять песо с Кубы живого крокодила привезет», – неприязненно подумал я – это она может… Представляю реакцию моей жены, когда она увидит у Козловых крокодила или, на худой случай, черепаху, а я ее обрадую Баклановым».
Духота усилилась, а у меня по коже поползли мурашки. «Да, всегда ты так, – продолжал я думать о себе уже в третьем лице, – за тридевять земель, избороздив моря и океаны, привезешь домой аж русскую книгу...»
…На пустом стеллаже сиротливо оставался один экземпляр двухтомника, а я бочком пробирался к выходу из магазина. У кассы царила суматоха. Очередь из моих новых знакомых-соотечественников ритмически покачивалась в предвкушении сенсационной покупки. Первым в очереди стоял Скептик. Губа его висела ниже прежнего, в руках зеленели четыре томика Бакланова.
«Запасливый!» – злорадно подумал я и распахнул входную дверь. На улице было +35 по Цельсию, но духоты не ощущалось.
«Пять песо на дороге не валяются», – самодовольно произнес мой внутренний голос.
С чувством полного удовлетворения я бодро засеменил к автобусной остановке.

Крокодилиада

Честно говоря, на Кубе в естественном состоянии на свободе я видел только одного крокодила. Это случилось, когда мы плыли узким, стесненным субтропическими зарослями, живописным каналом в сторону индейской деревни. Справа по борту виднелась какая-то коряга, которая при приближении к ней катера резко дернулась в сторону и быстро поплыла к береговым зарослям, приоткрыв зубастую пасть и выпучив глаза. Весь контингент туристов сбился на правом борту, грозя опрокинуть утлый челн с пыхтящим двигателем.
Если бы мы знали, что нам придется увидеть на следующий день, никто бы и ухом не повел в сторону одинокого аллигатора. А на следующий день нам предстояла экскурсия в крокодилий питомник – гвоздь программы для посещающих Кубу гостей и туристов. Нам повезло больше других: в день нашего посещения была кормежка крокодилов (кормят их, в отличие от туристов, только раз в неделю).
Мы подъехали к обнесенной забором из нескольких рядов колючей проволоки территории питомника. Расположен он в дельте какой-то речушки, внутри для туристов устроены переходные мостики над водоемами и островками, где в невероятном количестве (по информации экскурсовода здесь их от четырех до шести тысяч особей) и ассортименте в непринужденных позах расположились эти жутковатые творения природы. Наблюдать их кайфующими на тропическом солнцепеке нам пришлось недолго.
К воротам этого земного ада подрулил громаднейший самосвал, заполненный до отказа зловонной требухой. Втиснув задним ходом в ворота свой бронированный зад, самосвал опрокинул содержимое кузова на землю и так же медленно выполз из ворот, которые тут же синхронно закрылись. Несметная орда крокодилов, от мала до велика, набросилась на «благоухающую» гору, но вскоре этот процесс упорядочился. Самые крупные экземпляры, непринужденно раскидав всех поменьше, продолжили трапезу до полного насыщения. За ними последовали те, что послабее. Недорослям же остались ошметки пиршества. Как объяснил нам Фернандо, знаменитые «крокодиловы слезы» проливают только сытые аллигаторы, напоминая этим сентиментальных громил из числа Homo Sapience…
Насмотревшись на шалости маленьких крокодильчиков, любовные игры их родителей, и на проливающих слезы после обильного завтрака патриархов питомника, наслушавшись рассказов об агрессивности этих животных, развивающих на суше по прямой скорость до 50 км/час и способных настичь лошадь, мы, полные впечатлений, направились в Плайя Хирон – священное место кубинской революции.
История с крокодилами имела свое продолжение. На Плайя Хирон 17 апреля, в очередную дату победоносной войны в «бухте свиней», состоялся конкурс поваров – зрелище веселое и симпатичное (молодые куховары демонстрировали свое поваренное мастерство), и апогеем этого шоу был небольшой крокодильчик на гигантском блюде с традиционной кубинской сигарой в зубах. Нам, как почетным гостям праздника, досталось по кусочку этого деликатеса. Превозмогая себя, я съел свою порцию.
Мораль: даже самому хищному и удачливому крокодилу надо помнить, что когда-нибудь и до него дойдет черед…







Операция «Каракола»

Караколами кубинцы называют гигантские океанические раковины. Поскольку  изделия из раковин для Кубы являются предметом экспорта и источником валютных доходов, их свободная продажа, тем более вывоз за границу, запрещены.
Между тем, ни один мало-мальски уважающий себя турист из Кубы без раковины, где отчетливо шуршит океанская волна, домой не возвращался.
Еще одно морское чудо – кораллы в Карибском море. Вся «Бухта свиней» – Плайя-Хирон – на мелководье покрыта этими зелеными парусами, напоминающими гигантских бабочек с крыльями ажурной вязки, присевших отдохнуть на спокойной морской воде. Издали кажется, что бухта заросла какими-то причудливыми водорослями. На самом же деле – это живые существа, приросшие к прибрежной крупной гальке каменистого дна.
В первый же день пребывания на Плайя-Хирон началась заготовка этих бесплатных сувениров. Кораллы отрывались от их голышей и укладывались на сушку под солнцем. На следующий день от красивых «бабочек» ощущался не самый приятный запах протухшего моллюска. Через три-четыре дня вонь прекращалась, но специфический запашок сопровождал нас весь остаток путешествия. Все же игра стоила свеч: приехавшие в Союз кораллы сохранили ажурную стройность своих крыльев и служили превосходными сувенирами наряду с мелкими раковинами и благородными караколами.
Что касается собственно каракол, то их добыча совершалась в кромешной тайне, вдали от глаз полицейских и даже администрации отеля. Их поставщиками были местные (на Варадеро) рыбаки. С наступлением сумерек мимо окон нашей гостиницы скользили тени продавцов. На связь с ними выходили наиболее умелые бизнесмены из совка. В нашей группе вне всякой конкуренции по этой части была Мэри. С нею по очереди на тайные свидания отправлялись потенциальные покупатели из числа членов нашей группы.
Денег, понятное дело, не было, поэтому осуществлялся натуральный обмен. «Валютным» запасом туристов были мыло, дешевая парфюмерия, консервы, одежда и всякие метизы. Паритеты определяли размеры и расцветки раковин. Менее притязательные обзавелись караколами сразу, и на том успокоились. Иное дело Мэри и Лаура, эстетические запросы которых значительно опережали уровень масс.
Все, что приносили рыбаки на продажу, не соответствовало их требованиям. Как ни странно, скепсис девочек был достаточно обоснованным: наши братья по материку и конкуренты на острове литовцы козыряли шикарными экземплярами раковин, каковых в нашей группе ни у кого не было.
Разведка донесла, что пронырливые прибалты проникли в рыбацкие поселки, где так успешно и отоваривались. Вскоре стали известны адреса, и даже транспорт, которым белокурые бестии добирались до места. Все оказалось простым до гениальности: они брали в прокат мопеды (единственное моторизированное средство передвижения на Варадеро) и, совмещая приятное с полезным, катались к рыбакам.
По настоянию девочек мы решили повторить операцию литовцев. Мэри, Лаура, Володя, я и неистребимый Епиходов оседлали это, по кубинским меркам, чудо техники и, пробно газуя, приготовились ринуться в путь.
...Вообще-то автотранспорт на Варадеро – большая редкость: легковые автомобили хоть изредка, но еще громыхают по дорогам, а грузовиков я не видел ни одного. Впрочем, я ошибаюсь – один все-таки был. Он одиноко стоял на обочине неподалеку от пункта проката мопедов. Неожиданно Мэри дала фальстарт: вместо холостого прогона двигателя она, непонятно, как и зачем, включила скорость – и мопед ни шатко ни валко поехал по встречной полосе довольно просторного шоссе. Дорога была совершенно пустая, не считая уже упомянутого грузовика на обочине. Но Мэри, потеряв от неожиданности голос и соображение, давила на газ и, уверенно набирая скорость, неслась именно к злосчастному грузовику. Ударившись в колесо машины, мопед и восседающая на нем всадница, жалобно мяукнув: «Ой, мама!..», грациозно свалились на асфальт. После этого слабо сопротивлявшаяся этому решению Мэри была исключена из команды рокеров.
Поездка в деревню без главного эксперта по караколам потеряла интригу. Почти все купленные там раковины Мэри забраковала, а те две-три, которые соответствовали стандартам, забрала себе. Тем не менее, и у меня на даче много лет после поездки воображение гостей поражали расправленные, как крылья, зеленые кораллы и две громадные караколы, одна из которых напоминала оскаленную тигровую пасть.
Кстати, благодаря этой раковине, в Союз тайком, миновав пограничный контроль, проник нарушитель границы – громадный, необычной окраски кубинский жук, который, к моему изумлению и ужасу домашних, выбрался из раковины через пару недель.
Видно, его мучил голод, иначе он мог бы просидеть в этой крепости всю жизнь. Жук украсил коллекцию соседского сынишки – шестиклассника Андрюши, будущего естествоиспытателя, старосты школьного кружка юных натуралистов...

Евреец-конармеец

И какой же русский не любит быстрой езды! Тем более, если он не русский, а еврей. Тем более, если он на Кубе. Тем более что никаких средств передвижения, кроме древних рейсовых автобусов, движущихся из последних своих лошадиных сил со скоростью 150 миль в сутки, здесь не увидишь.
Нет, не на опостылевшем автомобиле даже с его изощренным комфортом, изрыгающем бензиновый перегар, а верхом на лошади по песчаной косе Варадеро от виллы «Куба» до виллы Дюпона.
Надо признать, что выбор развлечений на Варадеро был достаточно широк: можно было принять участие в рыбалке-сафари с риском изжариться на солнцепеке, но без риска выловить хоть одну рыбину; посетить кабаре «Пещера пиратов», получая понятное удовлетворение от стремительного мелькания икр, ягодиц и ослепительного блеска зубов мулаток и креолок; нырять с аквалангом, в надежде не встретиться с акулой или мореной и благополучно вынырнуть, и много других соблазнительных предложений Cuba-Tour.
…Идея прокатиться на лошадях зародилась там, где никакой почвы для гениальных идей не было, то есть в моей голове. Во мне проснулась затаенная с детства зависть к любимому сыну капитана Гранта. Пробил час собственной Патагонии. Безбрежный океан, экзотические растения, разноцветные аборигены, тропическое солнце вывели меня из состояния реальности, и я как бы начал существование в каком-то другом измерении. Меня окружали призраки из поры моего голубоватого детства: Соколиный Глаз, Чингачгук – Большой Змей, Виннету – друг индейцев, Сонька – Золотая Ручка, одноглазый Флинт, беспощадный Бен Джойс и толпа других не менее красочных персонажей.
«А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер», – решительно мурлыкнул я и отправился со своим предложением к ребятам.
Эта идея, впрочем, как и все другие оригинальные идеи, сразу заимела своих сторонников и противников. Горячо поддержали меня в первую очередь члены группы, в чьих жилах с детства бурлила ковбойская кровь, а в головах шумел камыш странствий.
Лаура и Мэри незамедлительно и решительно стали на сторону «за» – у каждой был наряд, который лучше всего смотрелся на лошади. Упустить такой шанс для демонстрации мод они не могли. Володя, божий человек, горожанин в пятом поколении, жаждущий знаний, надеялся в этот раз уже до тонкостей изучить разницу между кобылой и жеребцом. Особняком держался Епиходов (Сережа) – привычка ездить верхом осталась у него еще с комсомольской работы. И лишь Сергей Михайлович, с детства привыкший к лошадям, но засидевшийся в руководящем кресле, был реалистом в нашей романтической компании.
Итак, определилась великолепная шестерка, так сказать, конная гвардия: три экономиста, коммунальный работник, врач-венеролог и вундеркинд Епиходов. Оппонентов моей идеи можно было разделить на три группы:
1. Шеф, предпочитающий бег трусцой лошадиной рыси.
2. «Оперение» шефа, считавшее кощунственным любые развлекательные программы без его участия.
3. Сельская прослойка группы, с детства выпасавшая лошадей и справедливо полагавшая смехотворным платить за это «удовольствие» сертификатами.
На вечернем собрании за круглым столом с остатками отечественных напитков из НЗ шеф произнес короткую, но, как всегда, полную глубинного смысла речь:
«Посмотрите на эту шестерку, – сказал он, имея, по всей видимости, в виду всех конногвардейцев, но показывая почему-то на меня одного. – Посмотрите внимательно на этих фруктов», – повторил он, имея, очевидно в виду меня, но проводя рукой уже по всей шестерке.
«Для полного счастья нам не хватает их лошадиной возни. Савелию Фруктову, этому вдохновителю и организатору всех наших бед, понадобился еще один эксперимент над нашей многострадальной группой. Для этого у него подобралась классная компания! Мэри, должен Вам заметить, что лошадь – это не дрожащий от страха перед разоблачением пациент кожвендиспансера – она может брыкаться и ударить копытом. Володя, если ты думаешь, что жеребец чем-то похож на главного бухгалтера “Пищеторга”, где ты проводишь ревизию, то должен огорчить: безнаказанно ездить на себе тебе не позволит никакая мало-мальски уважающая себя скотина.
Сергей Михайлович, ну Вы меня удивляете! Как же, извините за выражение, с натертой на лошади задницей, Вы собираетесь проводить ближайшую пятичасовую коллегию подведомственного Вам райпотребсоюза?
Лаура, девочка моя, ну что я скажу родному коллективу, если допущу, чтобы здесь, на Кубе, ты попала под какого-нибудь жеребца в прямом и переносном смысле?
Сережа, ты забыл основной принцип демократического централизма – не высовываться! Ну, поездишь на этой лошади час-другой, но потом тебя долго будет мучить мысль о том, что ты пошел на поводу у гнилого оппортунизма.
Фруктов, хоть ты и некрещеный, окстись! Куда ты влечешь ягнят, этого впавшего в детство Сергея Михайловича и этих, до сего времени не выпавших из него, перезрелых детишек? Я понимаю твое тайное желание: тебе тоже хочется поездить на ком-то…. Но ты же знаешь, что кроме братьев Покрасс, евреи в кавалерии не служили, да и среди красного казачества Абрамовичей не было. Не нарушай традиций предков!
Друзья мои, пока не поздно, выкиньте из ваших прелестных, не отягощенных излишним весом серого вещества, головок эту бредовую затею. Я обещаю вам никогда не вспоминать об этой дури, которую вы были готовы совершить, поддавшись на уговоры безответственных элементов», – великодушно закончил шеф свою историческую риторику.
Увы, его ждало разочарование. Взбунтовавшиеся интеллигенты стояли на своем, блудливо отводя глаза от пронзительного, пронизывающего насквозь взгляда стального цвета глаз руководителя группы.
Предварительно допив содержимое бутылок, шеф, а за ним и «оперение», отправились в номер. Немного погодя, ко сну отошли и конногвардейцы.
Наконец, наступил вожделенный день поездки. В 9:00 конногвардейцы собрались в вестибюле гостиницы для коллективного выезда на виллу «Куба», откуда начинался наш вояж.
Новоявленные ковбои представляли собой живописное зрелище. Великолепно смотрелась Лаура: красные с белой полосочкой шорты, соломенная шляпка а ля сомбреро, кинокамера, горделивая осанка, – все выдавало в ней патриция по крови.
Мэри в своих нежно-зеленых шортиках-пелеринке, шляпке-панамке infant terrible выглядела на двадцать с небольшим…
Мощный Епиходов занял привычное место рядом с девочками и ревниво поглядывал в сторону других мужчин. Его экипировка была, естественно, безукоризненной.
Володя, застенчиво улыбаясь, стоял в стороне рядом с Сергеем Михайловичем. Оба были одеты по-праздничному, словно на первомайской демонстрации.
Я, как обычно, занятый своими старостатскими заботами, примчался к месту сбора последним. Мое появление вызвало легкое замешательство среди коллег.
«Ага, клюнули!» – самодовольно подумал я. Действительно, мой расчет обескуражить этих пижонов шикарным нарядом полностью оправдался. Он (мой наряд) состоял (снизу вверх) из следующих деталей: на ногах вьетнамки отечественного производства, из передней прорези которых вызывающе торчали пальцы с отросшими на Кубе ногтями;
взятые взаймы у шефа шорты производства начала 60-х годов нынешнего столетия непринужденно свисали ниже коленок и были скорей похожи на штанишки, из которых я несколько вырос;
апогеем моего триумфа в прямом и переносном смысле была капроновая шляпа с диаметром полей более полуметра, взятая напрокат у приятеля, который еще в конце 50-х годов своим появлением в этой шляпе вызывал фурор на городском пляже.
Торчавшие из шорт кривоватые ноги красноречиво свидетельствовали, что их владелец – жокей от Бога.
На наше сборище с любопытством взирали окружающие. Ко мне подошел молодой кубинец и, дружески похлопав по плечу, восхищенно произнес
«О, компаньерос советико, маскарадо! Бьен. Бьен!»
Мне, естественно, льстило всеобщее внимание, непонятно только, причем здесь «маскарадо»?
Проводить нас пришли и представители оппозиции во главе с шефом.
Оглядев критическим взглядом новоявленных кавалергардов, босс застыл в углу вестибюля с улыбкой, полной сарказма.
«Вперед!» – скомандовал я на правах старшего, и наш маленький жокей-клуб  поспешно, тесня друг друга, ринулся к выходной двери в направлении автобусной остановки.
По кубинским меркам ждать автобуса пришлось недолго, чуть более часа. Все это время оппозиция и особенно ее лидер – шеф посылали в наш адрес критические стрелы, насмешки, применяли другие орудия моральных пыток, стараясь посеять в наших рядах растерянность и неуверенность в своих силах.
Тщетно: боевой дух кавалерии был крепок, и в подошедший автобус сели все, без отстающих. Сопровождали нас и представители противной стороны – в надежде на пикантные сценки в момент посадки на лошадей.
Разумеется, наша компания не осталась незамеченной и в переполненном автобусе. Пассажиры оглядывались, вытягивали шеи и крутили головами, пытаясь получше разглядеть нас, а наиболее любознательные на ощупь пытались определить качество материала, из которого были сшиты мои чудо-шорты.
На остановке мы один за другим стремительно выскакивали из автобуса под одобрительный гул голосов сердобольных пассажиров. Возбужденные, взъерошенные и слегка помятые кавалеристы дружно направились к месту начала экзекуции, то есть экскурсии.
Рассекая грудью теплый воздух солнечной Кубы, впереди группы шел я; за мной, соблазнительно покачивая открытыми для всеобщего обозрения бедрами, плыли девочки с неизбежным Епиходовым посредине. Сергей Михайлович и Володя плелись в хвосте.
В незначительном отдалении, грозно сжимая в руках фотоаппараты, следовали оппозиционеры, потенциальные свидетели нашего предполагаемого позора.
На площадке возле старой башни, где формировался наш эскадрон, уже кто-то находился. Это были туристы из Франции – муж и жена. Так как французский язык я знаю не хуже испанского, а коммуникабельность моя общеизвестна, мы с Роже (так звали француза) вскоре оживленно беседовали. Я пространно, на каком-то супер-эсперанто излагал ему свое видение мира, он по-французски сдержанно отвечал молчаливой улыбкой.
Одет был Роже, конечно, не так шикарно, как, предположим, я. Но, тем не менее, вполне пристойно. На нем было элегантное светлое канотье, фирменная рубашка с длинным рукавом, бриджи бежевого цвета и черные блестящие сапоги. Я наскоро на босую ногу мысленно примерил его сапоги к своим шортам и, грустно вздохнув, подумал: «Да, предела красивому нет…»




Между тем, с горочки спускался караван лошадей – термин не очень удачный, лошади обычно ходят табуном. Но эти шли гуськом друг за другом. Как ходят верблюды в пустыне, понуро склонив головы к чахлой траве. Чувствовалось, что они не разделяют нашего восторга по поводу предстоящей прогулки. Сопровождали скакунов два инструктора – чернобородый Красавец и Горбун с пронзительным взглядом серых глаз.
Посадкой на лошадей руководил Горбун. Первой он выбрал Лауру, которая, крутнув циркулем ножек, через мгновение восседала на лошади. Труднее пришлось Мэри. Не обладая Лауриным размахом (ног), Мэри непринужденно и элегантно дрыгала конечностью, тщетно пытаясь перекинуть ее через седло. Наконец, с помощью Горбуна этот аттракцион ей удался, и она замерла в седле, полностью слившись с лошадью.
Сергей Михайлович и Епиходов без осложнений взобрались на своих лошадок и нетерпеливо гарцевали на месте. В пешем строю оставались мы с Володей. Я, как настоящий капитан, должен был покинуть судно последним, а Володя суетливо вертелся вокруг своей подопечной, безуспешно пытаясь взгромоздиться на нее то с хвоста, то с головы.
По (как потом выяснилось) несчастной случайности нам обоим достались белые лошадки. Прежде чем сесть на своего Росинанта, я покровительственно похлопал его по крупу. Тронутый неожиданной лаской, конь прослезился. Я птицей взмыл и… сорвавшись со стремени, повис поперек седла. Неудача не обескуражила меня, и, проделав серию обманных движений, я вскоре уселся верхом.
Наши злоключения с посадкой в седло вызвали оживление в стане оппозиции. Защелкали затворы фотоаппаратов… Но поздно! Лихие скакуны оздоровительной трусцой уносят нас помимо нашей воли куда-то в манящую даль.
Шеф нервно смеется вслед, а я вызывающе пою во всю мощь альвеол: «Мы – красные кавалеристы, и о нас / Былинники речистые ведут рассказ!..»
...Былинники, конечно же, расскажут о нас, но это будет позже, в горкоммунхозе, где шеф красочно поведает о некоторых живописных подробностях путешествия.
А пока – «взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать!» Наша кавалькада двинулась в путь, вызывая вполне понятное восхищение у редких прохожих.
Впереди, гордо восседая на лошади, двигался карьерист Епиходов, далее – Сергей Михайлович. В призовую тройку входила и Лаура. Чувствовалось, что она сейчас реализует теоретические познания, добытые из книг и кинофильмов – эдакий симбиоз Анжелики и Жанны д’Арк. Затем дружной парой шли мы с Володей. Попытки разлучить наших одномастных лошадок закончились неудачей, и два одра, двигаясь нога в ногу, несли наши бренные тела параллельным курсом.
Восхищенная великолепием наездницы, Мэрина лошадка часто останавливалась, зачарованно шевеля ушами. В результате Мэри отстала от основной группы на добрые полмили. Справедливости ради надо сказать, что Горбун ее в беде не бросил. Очарованный не менее лошади, он восхищено взирал на Мэри, и губы его страстно шептали: «Линда, мучачо линда!»
Аналогичные страстные мычания доносились и от второго вольтижера, который гоголем носился вокруг Лауры.
«Линды, вашу мать…» – незлобиво подумал я, вспомнив набитые, словно кирпичами, чемоданы моих хрупких и нежных попутчиц. Переноска этой поклажи также входила в мои штатные обязанности. Вспомнилась почему-то сценка перед отъездом на вокзале. Глаза провожавших нас мужей девочек светились тревогой и состраданием. На прощание Семен и Сережа пожали мне руку и сказали только два слова: «Мы надеемся…» Расшифровать эту короткую, но полную скрытого смысла фразу мне довелось попозже в Москве и Гаване, когда вышеупомянутые чемоданы карой небесной обрушились на меня, вытягивая мои передние конечности до такой степени, что сходство с орангутангом уже не показалось бы преувеличением.
Ребята искренне и благожелательно хотели бы надеяться, что из двухнедельной поездки с их женами я вернусь живым и невредимым…
…Между тем, наш вояж продолжался. Разношерстная кавалькада, а в ней и наш с Володей тандем, мерно двигалась по дороге к месту нашего назначения – вилле Дюпона…

Дым отечества

Возвращение

…Позади двухнедельное путешествие на Остров сокровищ, четырнадцать насыщенных яркими впечатлениями дней и ночей, удивительная, с противоречивой жизнью,страна; песчаная коса Варадеро, прозрачное и синее, до рези в глазах, Карибское море на Плайя Хирон, шумная и веселая Гавана.
«…на свете нет чудес, сколь волка не корми, он все же смотрит в лес…» – слова шекспировского Полония как нельзя лучше подходили нашему брату. Последние три-четыре дня расширенные до дозволенных природой пределов глаза туристов из нашей группы стали приобретать свои естественные очертания; по мере приближения к концу путешествия в них мелькала задумчивость и грустинка.
Как ртутный столб в 762 мм, на нас давило расстояние в тринадцать тысяч километров от родных и близких, от милых сердцу пейзажей средней полосы. Средь полного изобилия шведского стола народ грезил о краюхе черного хлеба, благоухающей чесночком домашней колбаске со стаканчиком ароматизированного напитка собственного производства. «И дым Отечества нам сладок и приятен...»
…Не знаю, стоит ли так буквально доверять предчувствиям – мистика явно не по мне. Да и воспитание в течение почти полусотни лет было настроено на материалистический лад. Но все же есть что-то внутри нас, что периодически сигнализирует: «Быть беде!». И причем, делает это в самый неподходящий момент, когда ну никаких оснований для тревоги нет.
Вот и у меня на Кубе – самый успешный период жизни: усопли старые вожди, к власти пришел демократический реформатор, просто и искренне объяснявшийся с народом. Еще не совсем, но уже разрешено то, что не запрещено; в мире запахло весенней оттепелью; «бей жидов» кричат уже черносотенцы, а не государственные мужи... Достойная для беспартийного еврея-совка карьера сделана, квартира получена, дача построена, машина куплена, здоровье в порядке. И в апогее происходящего – ты на Кубе, на острове голубой мечты, которая раньше и в голову не могла бы забраться. Радуйся, цвети и пахни! Ан нет, в душе копошится червячок сомнения: «Чтобы такие радости, вот так задаром, без какого-либо противовеса? Так в природе не бывает...»
...Последний день на Кубе, как и самый первый, требует отдельного описания. Возвращаемся назад в Гавану. Все прелести Варадеро исчерпаны. Правильнее сказать, исчерпан наш вояжный бюджет, а вместе с ним возможность нырнуть с аквалангом, полюбоваться на расстоянии вытянутой руки икроножными и ягодично-позвоночными мышцами танцующей мулатки, выпить какой-нибудь экзотический коктейль... Да куда там коктейль – бутылочка Соса или содовой на 35-градусной жаре нам недоступна – в кармане нет ни единого песо, даже сентаво!
Так и едем, судорожно глотая запекшиеся слюни и мечтая скорей очутиться в прохладном фойе отеля, где напиться уже можно задарма.
Сергей Михайлович, заведующий райпотребсоюзом (по совковым понятиям – филиал райского изобилия на Земле) признается, что такого ощущения собственной убогости он не испытывал со времени фашистской оккупации.
В дороге на одной из остановок дуэт кубинских пацанов (беленький и черненький) исполняют чистыми детскими голосами неаполитанские песни. Заказывает репертуар Ричард, толстый молодой литовец:
– Эй, амиго, кантаре «Санта Лючия».
Ребята послушно поют все, что им называет пузач, и за это получают каждый по доллару. Для меня доллар – такое редкое зрелище, что я и сам за такую плату готов спеть Ричарду весь репертуар Краснознаменного хора им. Александрова...
Позже, уже в аэропорту, советский гражданин Ричард без боязни и зазрения совести, на глазах у своего руководителя группы (смешливой женщины лет пятидесяти, ничем не отличавшейся от остальных туристов из Латвии) будет продавать остатки долларовой массы всем желающим в валютном магазине, и на приобретенные песо скупать уже сувенирную массу.
Пока же мы посещаем океанариум, где свои чудеса проделывают дрессированные дельфины; заезжаем по пути в какой-то музей; обедаем в шикарном отеле Triton (оказывается, и такие есть в Гаване, не только советизированная «Камадоро»). Всем разносолам шведского стола предпочитаем ананасы – съедаю их в таком количестве, что потом вообще надолго отобьет охоту их кушать.
Знакомый по первым дням пребывания ПАЗик отвозит нас в аэропорт. Относительно короткая процедура таможенного досмотра, пограничного контроля – и мы вместе с «крутой» контрабандой – караколами и кораллами – в чреве родного «Илюши»; гул двигателя, разгон, взлет...
Прощай, кубинская земля, наша приветливая обитель в течение двух недель, кажущихся сейчас целой жизнью.

Доллар на службе у пролетариата

Теперь, спустя более чем полтора десятка лет, могу сказать, какая это прелесть была – советский Аэрофлот с его ненавязчивым сервисом! Сидя в салонах курсирующих по внутренним американским авиалиниям разнотипных «Боингов», судорожно сжавшись в тесном кресле, пробираясь бочком по узким проходам, еле помещая свой «повзрослевший» зад в крохотных туалетах, я со здоровой завистью вспоминаю свой полет на Кубу и обратно на отечественном Ил-86: свободные кресла и проходы, площадки на переходах из салона в салон. Думаю, что по американским меркам там можно было усадить вдвое больше народу, но, как говорили поэты,
«у советских собственная гордость» – «мы за ценой не постоим…»
Какое у меня, законченного атеиста по воспитанию, могло быть представление о рае? Это, когда ты сидишь, развалясь, в кресле, рядом веселые друзья-товарищи, тебе подносят пить-есть и даже выпить, готовы исполнить все твои прихоти… И за все это уже не надо платить!
Продолжая райский настрой, предаемся играм и забавам. Наиболее популярен, естественно, подкидной дурак. Проигрываю дорогому шефу раз двадцать подряд, пока это ему не надоедает.
– Послушай, – говорит Авдей Иванович, – твоя тупость, в конце концов, должна быть как-то наказана. Играем на интерес – стакан вина, который подадут к обеду.
Приходится признать справедливость сказанного и согласиться на его условия. Выигрываю единственный раз за пять часов полета, и выпиваю двойную порцию хмельного напитка…
Вот с таким ощущением мы летели из Шереметьево в Гавану, сделав по пути две остановки – в Шенноне и в Гандере (Канада). Первые минуты пребывания в капиталистическом мире, несмотря на великолепие аэровокзального супермаркета, держали меня в стойком напряжении: я вглядывался в лица встречных, пытаясь определить, кто из них из ЦРУ, а кто – агент Интелледженс Сервис. Убедившись, что агентура вражеских спецслужб маскируется безупречно, и мне все равно никого не узнать, начал, как и все наши, разглядывать шик и блеск таким необычным способом загнивающего капитализма. Выданную в качестве пайка баночку кока-колы я выцедил по капле, как нектар с райских кущей. Потрясали цены и их пропорции: семирублевый по нашим понятиям утюг стоил дороже, чем двухсотрублевый транзистор. Вот бестолочи…
Прилетев в Гавану и собираясь к выходу из самолета, я сделал Авдею робкое предложение:
– Может, вы отправитесь на Кубу, а я эти две недели полетаю с экипажем туда – сюда? Очень мне здесь нравится.
Шеф по достоинству оценил шутку, так что кроме двух чемоданов в руках, на шее у меня повисла и авоська со стратегическим смальцем…
...Впрочем, все, о чем говорилось выше, осталось в историческом прошлом. А сейчас мы в том самом «Иле» летим домой. Былой энтузиазм улетучился, и теперь прелести Аэрофлота не кажутся такими умопомрачительными. Идем на посадку в том же аэропорту Шеннон. «Сухой» паек кока-кола уже не кажется гастрономическим шедевром и проглатывается между прочим. Грандиозность супермаркета меньше восхищает, и даже слегка раздражает: денег на покупки все равно нет. Доллары (хоть и в мизерном количестве) есть только у шефа – ему выдали аванс на командировку (хорошо устроился!) в валюте. Впрочем, и он ничего не покупает: экономит дочерям на «Березку».
Вид капиталистического изобилия порождает заложенный во мне природой зуд предпринимательства. В результате пристальных наблюдений еще в прошлый раз я заметил (экзотика для совка), что все покупки продавцы помещают в фирменные пакеты, именно такие, какие сейчас являются криком моды в Союзе.
А что, если... Нет, просить у продавцов стыдно, да и противоречит правилам поведения – «облико морале!». Надо придумать что-нибудь другое.
Толкаю в бок мирно дремлющего на кресле в зале ожидания аэропорта Володю:
– Вставай, проклятьем заклейменный! Никто не даст нам избавленья – ни Бог, ни царь, и ни герой... – от прилива деловой активности я заговорил словами пролетарского гимна. – Надо что-то делать самим. У меня есть идея – пошли покупать фирменные пакеты.
– Ты в своем уме ли? – справедливо изумился Вова. – Какие пакеты? Откуда к нам деньги на их покупку?
– Все учтено могучим ураганом. Один доллар я одолжу у Авдея. Остальное зависит уже от нас, особенно от тебя.
– От меня? Ха, не смеши... Что же я могу такого сделать?
– Ничего особенного. Твоя задача сказать по-английски одну фразу: Give me this yellow bag and how much it costs? (Дайте мне желтый пакет, и заодно – сколько это стоит?) Остальное тебя не касается. Говори это громко и с достоинством.
После этого я сказал шефу, что мне нужен американский доллар. Авдей насмешливо посмотрел на меня, но купюру дал.
Обращение в первый же киоск дало желанный результат. Влад произнес на своем ломаном british сакраментальную фразу и небрежно бросил на прилавок наш оборотный капитал. Продавец вежливо ответил, что пакеты не имеют цены, и тут же подарил нам парочку. Держа в руках магический доллар, мы обошли таким же образом все торговые ряды супермаркета и с первого раза разжились пакетами на всю группу. Второй заход был посвящен уже прибавочной стоимости, то есть сбору пакетов только для себя. Урожай был поменьше, но этого хватило, чтобы отдать Авдею проценты за кредит (десяток пакетов) и отовариться самим.
Вошедший в азарт Володя пытался проделать операцию в третий заход, но был с позором изгнан с первого же лотка. Поделом. Надо знать меру...
Доллар благополучно вернулся в бумажник шефа, убедительно доказав нам явное преимущество свободного предпринимательства над диктатурой пролетариата.

Дым отечества

...Группа устала от впечатлений и застолий, поэтому в поезд, увозящий нас из столицы в родной город, садимся скромно, без прежнего напора и возлияний. 25 апреля – весна в Москве только-только начинается, а у нас уже вовсю цветут абрикосы и черешни.
Шеф умиротворен и доволен: программа завершена, обошлось без ЧП и склок. Фруктов, с учетом благополучного завершения круиза, реабилитирован по всем статьям его прежних прегрешений. Мои руки явно окрепли, и чемоданы милых попутчиц с добавившимися туда раковинами и черепахами я таскал уже без прежнего надрыва.
…Час ночи. Изнуренные длительным полетом, реакклиматизацией, резкой сменой впечатлений ребята спят. С чувством исполненного долга пророка Моисея, выведшего евреев из пустыни Негов, – спит Авдей Иванович.
Мне не спится. Я стою в проходе купейного вагона... О чем это я говорил в начале этой главы? Ах да, о предчувствиях, возникающих из ничего и на голом месте. Что же меня тревожит? Еще не утонул «Адмирал Нахимов», еще не случилось гибельное землетрясение в Спитаке, еще не воюют в Карабахе, в Фергане еще не вырезают турок-месхетинцев, а в Баку – армян...
За окном мелькают родные пейзажи; тиха украинская ночь, звездное небо с молодым месяцем на нем, в отличие от южного кубинского, держит дистанцию, звезды приветливо мигают из глубины миров. Чуть опускаю вагонное окошко, и в лицо ударяет запах хвойного леса и подернутых весенним цветом лугов.
«И дым Отечества нам сладок и приятен…»
…До Киева остается меньше часа езды, еще ближе до Чернобыля, где в эти минуты 26 апреля 1986 года произошел взрыв и бушует пожар на четвертом энергоблоке. Гибнут первые люди, густой дым, дым Отечества со смертельной дозой радиации взмывает в ночное небо и, послушный розе ветров, начинает свое «победное» шествие по Европе.
Стою у вагонного окна, любуюсь красотой весенней украинской ночи; я еще не знаю, что в эти минуты происходит событие, которое полностью перевернет мое сознание, повернет мою жизнь в другое русло, да ладно бы только мою – жизнь миллионов людей; станет в ряду катаклизмов ХХ века переломным моментом для всей страны…
Я оглядываюсь из своего дальнего зарубежья на прошедшую на нашей неисторической родине жизнь и испытываю двойственность ощущений. Да, я помню (смутно) тревожное время, в котором жили мои родители в предвоенные годы, я знаю ужасы гетто, жестокость и зверства украинских полицаев.
Вижу посеревшее лицо моего отца, когда его забрали в НКВД (к счастью, сразу выпустили), одетую в старую фуфайку маму, всю ночь ходившую вокруг дома, караулившую приход (ночью!) фининспектора, в то время как отец, сгорбившись над швейной машинкой, спешно шил кому-то незатейливый костюмчик. Я и сам, окончивший школу в 1954 году, на крыльях разнузданного антисемитизма, вызванного «делом врачей», трижды не мог поступить в вуз...
Но я помню свое детство и юность, своих друзей, товарищей, сотрудников, не различавших национальностей. Я любил и был горд за великую страну, в которой родился и жил.
«Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии».
Если представить жизнь в Союзе как карту с нанесенными на ней светлыми и темными пятнами, то на моей карте светлых пятен все же больше.
И одно из них – «Куба, любовь моя», Остров сокровищ, экзотический уголок мира.
Впрочем, еврей на Кубе для того времени – это тоже экзотика!



Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии