- Я читала твоё имя, твой адрес! Это было непостижимо! Почему, почему я не сделала этого раньше?! Видимо, я считала, что, коль скоро, не смогла найти тебя до 1949 года, то уже не найду никогда, и, если бы не Берта, то, возможно, мы бы и не встретились.
- Берта остановила такси, и мы поехали по указанному адресу. Уже в машине я обратила внимание и на второе имя, указанное на бланке. Нина Ильинична Берман, жена. Я спросила у Берты, почему не указаны дети. Понимаешь, сама я ничего не соображала. Она, конечно, объяснила причину: дети уже совершеннолетние и живут, по всей вероятности, отдельно.
- Минут через пятнадцать водитель сказал, что мы приехали. Выйдя из машины и оглянувшись по сторонам, мы заметили детскую площадку и несколько скамеек возле неё. С одной из скамеек был виден подъезд твоего дома. Мы просидели на ней около часа, и Берта заметила, что нам, видимо, нецелесообразно продолжать сидеть, ведь неизвестно, когда ты появишься и появишься ли вообще сегодня.
- Мы уже поднялись, чтобы уйти, когда я увидела тебя. Ноги мои стали ватными, и я, чтобы не упасть, снова опустилась на скамейку. Берта испуганно посмотрела на меня, а затем перевела взгляд на подъезд. Ты был, видимо, в шагах двадцати-двадцати пяти от подъезда, остановился около него, докурил папиросу, затушил её и вошёл. Берта вопросительно посмотрела на меня, а я только и смогла, что кивнуть головой.
- Берта села рядом со мной, обняла меня за плечи и начала гладить меня по голове. Минут через десять мы тоже уехали. По дороге я сказала Берте, что у тебя какие-то проблемы с кистью правой руки. Она это тоже заметила - как никак хирурги. После окончания конференции мы уехали в Москву.
- Теперь я уже не могла больше жить в одной квартире с Сашей и предложила ему развестись. Он как-то криво усмехнулся и спросил, почему только теперь я прошу его об этом, ведь мы уже давно живём порознь, и у нас нет ничего общего. Объяснение прошло спокойно, а вовсе не на повышенных тонах, и мы довольно быстро договорились о деталях развода. Единственное, что меня беспокоило, - это мнение мамы о принятом нами решении. Папы, к сожалению, уже с нами не было: он умер в 1978 году. К моему удивлению, мама поняла меня и приняла все спокойно.
- Мы продолжали жить в одной квартире, иногда даже обменивались мнениями по тем или иным вопросам, не ругались, не оскорбляли друг друга. Иногда я, анализируя наши отношения с Сашей, удивлялась и не понимала, почему он не требовал развода, ведь было абсолютно очевидно, что у него была другая семья, вероятно, и дети. Я не могла объяснить этого сама себе и тоже помалкивала.
- Проблемы возникли совсем с другой, неожиданной для меня, стороны: сын принял эту новость в штыки, причём, полностью был на стороне отца. Мои отношения с сыном уже давно были напряжёнными. Я почувствовала это впервые, когда он еще учился в школе. Одно время мне казалось, что Саша настраивает его против меня, что было объяснимым, так как у нас давно не было семьи в обычном понимании, но я, к сожалению, махнула рукой на это, и всё пустила на самотёк. Мне было больно чувствовать равнодушие Ромы ко мне и даже, как мне казалось в последнее время, злобу, причину которой я никак не могла понять. Когда Рома женился и переехал от нас, мы стали видеться ещё реже. Мне казалось, что ему уже будут безразличны мои дела. Но оказалось, что по какой-то причине он принял моё желание развестись с его отцом очень серьёзно, начал ругаться со мной, шуметь. Дело дошло чуть ли не до оскорблений. Саша при этом больше молчал, не ссорился с сыном, и практически во всём с ним соглашался. Один раз Рома даже заявил, что если я разведусь с отцом, то он мне больше не сын. Ни мои, ни даже слабые попытки Саши не могли убедить его в том, что у нас уже много лет нет ничего общего, кроме крыши над головой. Но, несмотря на Ромины угрозы, я все же подала на развод. Возможно, отношения с сыном и послужили основной причиной моего желания разъехаться с Сашей.
- Однажды я возвращалась с работы несколько раньше, чем обычно. Приболела немного - чувствовала приближающийся грипп: страшно болела голова, начинался озноб. Когда я вышла на Кировской, меня кто-то окликнул и попросил уделить ему несколько минут. Я смотрела на молодого человека очень приятной наружности и не узнавала его. Он представился. Звали его Володя, но я никак не могла припомнить, откуда я могла его знать. Володя напомнил мне, что учился вместе с Ромой в школе и часто бывал у нас дома. Я вспомнила его и спросила, почему он перестал приходить к нам. Володя смутился, а потом объяснил, что Рома не захотел знаться с ним - евреем. Я извинилась за сына и спросила, чем могу быть ему полезна. Володя сказал, что его желание поговорить со мной вызвано тревогой за Рому, к которому он питает хорошие чувства, несмотря на его антисемитизм. Я удивлённо посмотрела на него и ответила, что не понимаю, о чём он говорит. Тогда Володя объяснил мне, что мой сын вовлечён в черносотенную фашистскую организацию, и он, Володя, думает, что это может плохо кончиться для Ромы. Я спросила, почему он не поговорит с отцом Ромы, и услышала в ответ, что Александр Данилович является одним из руководителей этой организации. Володя уклонился от ответа на мой вопрос, откуда у него эта информация, и более того, попросил, чтобы я не упоминала его имени. Я поблагодарила его и, потрясённая новостью, пошла к Берте...
Галина видела, как Роман сопереживает ей, внимательно слушая её рассказ, следила за выражением его лица и радовалась, что её Рома с ней, что она не ошиблась в своём выборе, что он остался тем же Ромой. Когда она назвала полное имя своего бывшего мужа, то обратила внимание на удивление, появившееся на Ромином лице. Остановив свой рассказ, она вопросительно посмотрела на него:
- В чём дело, Рома, что-нибудь не так?
- Да нет, нет, продолжай, пожалуйста, это, видимо, простое совпадение…
- Когда я пришла к Берте, она внимательно выслушала меня, уложила на тахту, дала мне таблетку аспирина, напоила чаем с малиновым вареньем и только после этого высказала своё мнение:
- Видишь ли, Галя, я не хочу утешать тебя, говорить тебе, что в этом нет твоей вины. Это не так на самом деле. Мы, хирурги, понимаем, что иногда приходится делать больно. Вот и сейчас ты услышишь не очень приятные для тебя слова. Ведь в том, что произошло с твоим сыном, есть большая доля твоей вины. Ты отдала дело воспитания сына твоим родителям и мужу, а сама занималась работой, наукой. Чего же ты ожидала? Что сын будет делиться с тобой своими планами, советоваться? Нет, дорогая моя, так не бывает, и теперь придётся тебе принимать вещи такими, каковыми они являются. Ты потеряла сына, но изменить ничего не сможешь. А насчёт всяких черносотенных организаций мне тоже приходилось слышать. Я думаю, что и там, наверху, знают об этом.
- Получив развод, я начала искать обмен квартиры в Минске. Саша повёл себя по-джентльменски - он оставил мне нашу квартиру, забрал свои личные вещи и ушёл к другой женщине, с которой жил уже длительное время. Несколько раз я пыталась заговорить с ним относительно сына, но он отказывался обсуждать со мной эту тему, ссылаясь на то, что Рома достаточно взрослый и сам сможет разобраться в своей жизни. То, что они вовлечены в нелегальную организацию, я по совету Берты даже не упоминала.
- Поиски обмена квартиры, работы - всё это занимало массу времени. А тут ещё и беда с мамой: у неё случился инфаркт, она оказалась почти беспомощной, и я взяла её к себе. В её трёхкомнатную квартиру переехал сын с женой. К великому сожалению, мама после инфаркта очень сдала, не выходила из дома и вскоре умерла. После маминой смерти меня ничто уже не удерживало в Москве. Единственным близким мне человеком была Берта, но мне хотелось в Минск, поближе к тебе.
- Через шесть месяцев мне подвернулся обмен квартиры. Предложили почти такую же в Минске. Конечно, это был не равноценный обмен, но когда я увидела, что квартира в том же районе, где живёшь ты, я сразу согласилась. Вот так я оказалась недалеко от тебя. Имея квартиру, работу я нашла быстро: в больнице меня знали, были известны мои труды.
- Иногда, не очень часто, я тайком приходила к твоему дому и издали наблюдала за тобой. Я привыкла к тебе новому, мне казалось, что кроме внешности ничего в тебе не изменилось. Во всяком случае - она смущённо посмотрела на него - я очень надеюсь на это. Вот и всё, что я могу тебе поведать о моей жизни. Я старалась не упустить основные события, ничего не приукрашивать.
- А ты поддерживаешь с Бертой Израилевной отношения, переписываешься с ней?
- Конечно. У меня кроме вас двоих, к сожалению, никого больше нет. Мы не только переписываемся, мы бываем друг у друга не реже двух-трёх раз в году и, конечно же, перезваниваемся почти каждый день.
Глава 4.
После ужина Рома предложил поехать к нему:
- Галочка, возьми с собой зубную щётку и другие нужные тебе вещи и, если ты не возражаешь, мы можем продолжить историю нашей жизни у меня, тем более, что теперь моя очередь рассказывать.
- Спасибо, я с удовольствием посмотрю, как ты живёшь.
У него была однокомнатная квартира. В ней, кроме кровати, четырёх стульев, маленького столика и тумбочки с фотографиями, уже почти ничего из мебели не осталось. Роман усадил гостью, а сам пошёл на кухню приготовить чай. Когда он вернулся в комнату, то увидел Галю с фотографией в руках. Она посмотрела на него с нескрываемым удивлением и, как ему показалось, даже испугом:
- Рома, что это?
Он подошёл, взял фотографию из её рук:
- Этот снимок сделан летом 1948 года в военном городке в Сибири, недалеко от Читы, где я продолжал службу после войны. Мой друг детства приехал в нашу часть в составе инспекционной комиссии. Чем тебя поразила эта фотокарточка?
- Рома, но ведь это Саша рядом с тобой.
- Да, его зовут Саша, - тихо подтвердил он и ещё тише добавил, - не может быть! Хочешь сказать, что это твой бывший муж?
Она только утвердительно кивнула головой.
- Невероятно, чего только не бывает в жизни. Сегодня, когда ты назвала его полное имя, я отметил сходство имён твоего бывшего мужа и друга моего детства. Но всё остальное не сходится. Его отцу после войны дали большой срок за предательство. Говорят, что он служил немцам не за страх, а за совесть. Мать Саши после куда-то уехала. Жить на той же улице и даже в том же городе она, видимо, больше не могла. Жива ли она сейчас, я не знаю. Да и никакой сестры у него нет и не было.
- Теперь мне становится ясным, почему он не хотел приглашать своих родных в Москву даже на наше небольшое свадебное торжество, ссылаясь на нездоровье своей мамы. А насчёт его отца…Что ж, яблоко от яблони недалеко падает. Он боялся, что раскроются его родственные связи и, соответственно, это могло повлиять на его карьеру. Господи, какое ничтожество! И этому человеку я своими руками отдала сына, и он вылепил из него подобие себя.
Затем она взяла фотографию Нины и долго смотрела на неё.
- По фотографии трудно судить, каков был человек, да я и не специалист, но, судя по снимку, она была красивой женщиной.
Он ничего не ответил на её реплику, только вздохнул, пригласил сесть за стол и налил чай в стаканы.
- Галя, я понимаю, как тебя расстроила фотокарточка с Сашей, поэтому мы можем продолжить наши рассказы завтра.
- Нет, Рома, я уже в порядке, да завтра у нас и времени не будет для этого. Если я не ошибаюсь, завтра приезжают из Москвы Галя и Эдик с детьми, и нам нужно подготовиться к их встрече.
- Галочка, они приезжают поздно вечером и сразу поедут к себе. Мы договорились, что на следующий день Галя приедет ко мне и расскажет об их поездке.
- Ну, всё равно, я хочу услышать историю твоей жизни. Однако, сначала расскажи о семье Николаевых.
- Мы жили на одной улице, совсем недалеко друг от друга. Я помню Сашу с детских лет: ходили вместе в один и тот же детский сад, а потом и в одну школу. С третьего или с четвёртого класса мы даже сидели за одной партой. Продолжать учебу в восьмом классе Саша уже не стал. Не знаю, по какой причине, но он поступил в ФЗУ, и наши пути разошлись. У него появились новые друзья, другие интересы. Иногда мы встречались, разговаривали, изредка ходили вместе в кино, но не более того.
- Его отец работал на том же заводе, что и мой, а наши мамы были домохозяйками, как и многие женщины в то время. О тебе я не рассказывал никому, даже маме, так что он тоже ничего не знал. Для меня до сих пор остаётся загадкой, почему его отец пошёл служить немцам. На нашей улице жили и русские, и белорусы, и евреи. По-моему, еврейских семей было даже больше, чем других. Я вот даже не припоминаю никаких сколько-нибудь серьёзных конфликтов между соседями. Разве только время от времени чей-нибудь муж приходил домой пьяный, иногда даже бил свою жену, что всегда вызывало осуждение соседей. И вдруг, Данила - предатель! Это было шоком для всех.
- Его арестовали сразу после освобождения Минска, судили и приговорили к длительному сроку, и, говорят, почему-то вскоре расстреляли. Возможно, вскрылись еще более тяжкие свидетельства его предательства. Тётя Маша, как я уже сказал, после этого куда-то уехала, и никто не слышал о ней с тех пор ничего. Вот, пожалуй, и всё, что я могу рассказать тебе о довоенном Саше.
- Мы встретились с ним вновь уже после войны. Он был подполковником, а я продолжал службу в чине капитана. Наша встреча была тёплой. Он пришёл ко мне вечером на квартиру, принёс две бутылки водки, и мы долго говорили о нашей дальнейшей судьбе. Об его отце я в то время ещё ничего не знал. Саша сказал, что решил связать свою жизнь с армией, возможно, даже продолжит учёбу. Я же хотел демобилизоваться, приехать в Минск и работать инженером. Саша одобрил мои планы, сказав, что в армии мне ничего не светит из-за моей национальности, и выше подполковника я не поднимусь, если вообще смогу получить хотя бы подполковника.
- Конечно, я уже не был таким романтиком, как до войны, но и во всех этих политических тонкостях тоже не очень разбирался. Я рассказал ему, что несколько моих рапортов с просьбой о демобилизации были отклонены по непонятным для меня причинам. А просил я демобилизации по причине инвалидности: после ранения моя правая рука почти не действовала, а кисть я не чувствовал вообще, работал только одной левой рукой. Саша обещал помочь мне в этом и слово своё сдержал: в ноябре 1948 года меня вызвали в штаб и сообщили, что в конце декабря меня демобилизуют. Новый 1949 год я встречал уже в Минске.
- Да, всё так. У нас в доме он появился, как я уже говорила, перед новым 1949 годом. Теперь я даже думаю, что и наша женитьба была им тоже спланирована заранее. Как никак - дочь генерала. Это сулило хорошие возможности в будущем…Послушай, Рома, давай не будем больше вспоминать о нём. Расскажи лучше, как сложилась твоя жизнь - для меня это более важно.
Он посмотрел в окно, потом на часы. Вот и сейчас, как обычно, время убегало быстро, быстрее, чем хотелось бы. На улице было уже темно. Он даже не заметил, когда и кто из них включил свет.
- Послушай, Галочка, давай продолжим наши воспоминания завтра. Кроме того, у меня появилась идея, но сегодня мы не сможем её реализовать.
- Рома, у нас остаётся всё меньше и меньше времени до твоего отъезда, да и кроме всего прочего завтра приезжает Галя с семьёй, и тебе будет не до того.
- Что ты имеешь в виду?
- Как что? Ведь надо складываться, что ещё там перед отъездом делается?
- Не волнуйся, они приезжают, как я уже сказал, только поздно вечером, и у нас весь день будет свободным.
- Ну, что ж, пусть будет так. Но сейчас ещё рано идти спать.
Он улыбнулся, и она, поняв его улыбку, смутилась, потом одновременно рассмеялись.
- Галочка, просто у меня есть несколько вопросов к тебе, и кое-что я должен записать, чтобы потом, в предотъездной суете ничего не упустить. Так что решай.
- Конечно, ты прав.
- В таком случае мне нужен твой адрес, чтобы писать тебе, прислать вызов, в конце концов, нужны твои фамилия, имя, отчество. Я хотел бы, на всякий случай, иметь адрес Берты Израилевны, её телефон и, конечно же, твой телефон.
- Ещё один вопрос меня волнует: что если ты заболеешь, кто сможет тебе оказать помощь? Ведь не будешь же ты звонить в Москву Берте Израилевне, если, не дай Бог, заболеешь гриппом? Есть ли кто-нибудь здесь, в Минске, кто мог бы тебе помочь: сходить в аптеку, в магазин, ну, и тому подобное?
- Милый ты мой, любимый, я и не знала, что ты можешь быть таким заботливым. Спасибо тебе. Я благодарю свою судьбу за встречу с тобой и даже за всю предыдущую безрадостную жизнь, потому что без этого не было бы сегодняшнего счастья. Ты, пожалуйста, не волнуйся. Рядом со мной в однокомнатной квартире живёт Катенька со своим мужем и дочкой. Мы очень дружны, она работает медицинской сестрой в нашей больнице, а её муж - электромонтёром. Они - чудесные люди, так что, как видишь, у меня есть и друзья, и добрые знакомые. Что ещё тебя беспокоит?
- Поддерживаешь ли ты какие-либо отношения с твоей бывшей семьёй?
- Это - моя боль. Я пыталась поговорить с Ромой, но натолкнулась на абсолютное отрицание меня. Особенно чуждое, а может быть, даже и враждебное, отношение ко мне я уловила в его тоне после моего перехода в иудаизм.
- Каким образом он узнал об этом?
- Понятия не имею, но он обладает полной информацией обо мне. Сама я никогда им обоим не рассказывала ни о моих посещениях Московской синагоги, ни о дружбе с Бертой, ни о том, где я живу, работаю и, тем более, о тебе. Однако он обо всём этом осведомлён. А года полтора назад мне позвонил Саша. Это было неожиданно для меня, и я спросила, каким образом у него появился номер моего телефона. Он усмехнулся и игриво ответил, что мой телефон не является государственной тайной, и что он даже не спрашивал об этом мою ближайшую подругу Берту Израилевну. Я тоже поняла, что задала глупый вопрос, но узнать в справочном бюро относительно Берты он не мог.
- А что ему нужно было от тебя?
- Он спросил, не буду ли я возражать, если мне позвонит как-нибудь Рома. Я была удивлена этим вопросом и ответила: если муж позвонил без моего предварительного согласия, то почему моему сыну оно необходимо? Он несколько замялся, мы попрощались и положили трубки.
- Рома позвонил через несколько дней и начал прямо с оскорблений. Он поинтересовался, не спятила ли я окончательно, как он выразился, на старости лет, перейдя в «жидоизм». Он категоричным тоном предложил мне немедленно избавиться от этого. Я ответила, что мои религиозные убеждения никого не касаются, и мы могли бы поговорить о чём-нибудь другом, например, о его жизни, семье, работе. Он нехорошо засмеялся, неприлично выразился и положил трубку.
- Через несколько дней в разговоре с Бертой я упомянула об этих звонках. Как сказала Берта, Саша и в данном случае пожелал остаться хорошим, незапятнанным. Возможно, она права. Больше они мне не звонили, так что - никаких контактов.
- Не нравится мне всё это, Галя. Какое им дело до тебя, твоих взглядов на жизнь, религию? Ведь твой сын практически отрёкся от тебя после развода с Сашей, или мне это просто показалось? Как было бы хорошо, если бы ты поскорее уехала из этой страны. Мне почему-то стало страшно за тебя.
- Рома, о чём ты говоришь, чего ты боишься? Я никому ничего плохого не сделала и, пожалуйста, не переживай.
- Да, это так, но всё-таки. Видимо, это просто нервы.
На следующее утро, едва позавтракав, они вышли из дома. Рома скрытничал и не говорил о своих планах. Утро выдалось пасмурным и ничего похожего на два предыдущих дня не предвиделось: похолодало, дул северный колючий ветер. Прохожие кутались в поднятые воротники, ожидающие автобус пританцовывали, стараясь согреться. Им пришлось сменить два автобуса, прежде чем Рома, наконец, сказал, что они приехали. Галя оглянулась по сторонам:
- Куда мы приехали?
- Пошли, здесь совсем близко.
Они прошли всего один квартал и очутились в маленьком скверике. Рома подошёл к скамейке, пригласил Галю сесть и сел сам. Галя, улыбаясь и ничего не понимая, удивлённо смотрела на него.
- Конечно, здесь всё перестроено, но я думал, что этот сквер, эта скамейка…
- Рома, ты хочешь сказать, что это тот сквер?
- Да, Галя. А на месте того огромного девятиэтажного здания, - он показал на здание через дорогу, - до войны стоял небольшой трёхэтажный дом, в котором вы жили. Сюда я пришёл в воскресенье,18 мая, но, к сожалению, только в полдень. С самого утра, как мы и договаривались, я поехал в библиотеку, где должен был встретить тебя.
- Ты не пришла ни в девять, ни в десять часов. Мне было не до учёбы, все мои мысли были о тебе: что случилось, не заболела ли ты, не произошло ли что-нибудь у вас дома? Я прождал у вашего подъезда несколько часов, но тебя не было. Тогда я решил прийти вечером, чтобы в освещённых окнах увидеть твой силуэт. В квартире никого не было, окна были темны. Я просидел на этой скамейке до полуночи, но свет в квартире не зажёгся. На следующий день после занятий в институте я опять пришёл сюда и опять безрезультатно. Ждал даже тогда, когда уже точно знал, что ты не появишься.
- Я приходил сюда каждый день, пока однажды не увидел солдат, выносивших мебель из подъезда. На третьем этаже дверь вашей квартиры была открыта. На мой вопрос, где хозяева, солдат огрызнулся, мол, ему не докладывают. Мне стало ясно, что вы уехали. Куда, почему - ты ничего не говорила об отъезде! Сначала у меня не возникало никаких мыслей, осуждающих тебя, и я думал, что ты мне дашь каким-то образом знать, что произошло. Поздним вечером в подъезде я сорвал замок на вашем почтовом ящике. Там ничего не было. До двадцать первого июня я бегал на Центральную почту и спрашивал о письме «до востребования». Ничего. Я терялся в догадках.
- Потом я стал обвинять тебя в предательстве, в двурушничестве. А себя?! Господи, какими только словами я не обзывал себя - слюнтяй, сопляк, недоросль, недотёпа были самыми безобидными. Я говорил себе, что после случившегося женщинам вообще нельзя верить, что в тот субботний вечер я должен был воспользоваться ситуацией, которую ты сама предлагала и, видимо, хотела. Но когда в силу трепетного отношения к тебе я ограничился только поцелуями, то ты решила: мальчишка, ничего не понимающий и не умеющий… Но несмотря ни на что я продолжал бывать возле твоего дома, сидел на этой скамейке и оставил много следов на ней.
Только сейчас он посмотрел на Галину. Она, опустив голову, беззвучно плакала. Ему стало до боли в груди жаль её. Он придвинулся, обнял ее за плечи:
- Галочка, прости меня, я не буду больше рассказывать о том времени. Но мне ничего не было известно о действительных событиях.
- Нет, нет, дорогой, продолжай. Я хочу знать о тебе всё, и твой рассказ для меня очень важен.
- Ну, что ж, слушай. Моё состояние первой заметила мама. Она спросила, где твоя фотокарточка. Да, да, я всё сейчас объясню, - заметив удивлённый взгляд Гали, сказал он. - Помнишь, мы обменялись подарками на 1 Мая?
- Помню, - неуверенно подтвердила она. - Я помню твой подарок - красивый сиреневый шарф, но что сама подарила тебе, не помню.
- Я просил тебя подарить мне твою фотографию, которую и получил на праздник. Потом дома я вынул из рамки нашу семейную фотографию и вставил твою. Фотография стояла на тумбочке около дивана, на котором я спал. Мама, конечно же, сразу заметила это, но промолчала. Через две недели после твоего исчезновения я порвал твою фото. Вот тогда мама и спросила, в чём дело. Ничего не ответив, я повернулся к ней спиной. Она вздохнула и сказала, что это не смертельно, и что время - лучший доктор.
- Как я защитил диплом, не знаю, но девятнадцатого июня всем вручали дипломы и неожиданно для меня - мне тоже. Большую часть времени теперь я проводил на диване, никуда не ходил, никого не хотел видеть, спал плохо, почти все ночи лежал с открытыми глазами и казнился.
- Утром 22 июня я лежал, как обычно в последнее время, на диване, когда заплаканная мама подала мне повестку из военкомата. Мне было предписано к двенадцати часам дня явиться в военкомат Советского района. Я смотрел на маму, не понимая в чём дело. Она мне сказала, что началась война с немцами.
- Я встал и включил радио, по которому непрерывно передавали о начале войны с фашистской Германией. У меня оставалось немногим более двух часов. Мама помогла сложить рюкзак, я позавтракал, попрощался с родителями и ушёл в военкомат.
Продолжение следует
