Петроградское ЧК, в ведение которого входили также Карелия, Архангельская губерния и Мурман, имела репутацию страшного, кровавого дьявольского застенка, а имя его главы в народе просто вызывало ужас. По выражению выпускника Цюрихского университета, Народного Комиссара просвещения Советской России А. Луначарского, «Урицкий был железной рукой, которая держала за горло контрреволюцию». Народ же говорил другое: «Из ЧК Урицкого – не выходят. Оттуда только выносят!»
В январе 1918 года Урицкий руководил разгромом Учредительного собрания и из пулеметов расстрелял народ, вышедший на его защиту. В марте того же года по его распоряжению были арестованы, подвергнуты жесточайшим пыткам, а потом убиты сотни офицеров Балтийского флота вместе с членами семей. Несколько барж с арестованными для экономии патронов большевики просто потопили в Финском заливе.
Убил Урицкого бывший студент Политехнического института, бывший юнкер Михайловского артиллерийского училища, друг Есенина, 22-летний поэт Леонид Канегиссер. Стреляя в Председателя Петроградского ЧК, Канегиссер хотел отомстить за своего недавно казненного друга – офицера Б. Перельцвейга, и этим остановить массовые расстрелы ни в чем не повинных людей. Получилось как раз все наоборот. Поэт был схвачен чекистами Урицкого и замучен пытками, начались повальные аресты и расстрелы друзей, знакомых, соседей Канегиссера, членов партии эсеров, в которой он состоял.
Точно в тот же день вечером в Москве при выезде с митинга на заводе Михельсона 28-летняя Фанни Каплан, отсидевшая на царской каторге 11 лет, отравленными пулями ранила в руку и в шею председателя правительства РСФСР В. Ульянова (Ленина).
Имя этой женщины в советское время было символом «абсолютного зла». Чем сильнее рос в стране авторитет личности Ленина, тем демоничнее выглядела фигура той, кто посмела поднять руку на вождя мирового пролетариата. Но в народном фольклоре Фанни Каплан входила в тройку знаменитых ленинских женщин вместе с Надеждой Крупской и Инессой Арманд. Более того, широко ходила легенда, что роковые выстрелы в «Ильича» были вовсе не политическим покушением, а местью якобы отвергнутой женщины.
Кто же на самом деле была Фанни Каплан, которая вместе с Канегиссером стала cвоеобразным «спусковым крючком» начала жесточайшего Красного террора коммунистов?!Судьба этой женщины достойна занимательного детективного романа или фильма.
Она родилась на Украине, в Волынской губернии, в религиозной семье учителя еврейской начальной школы. У Фанни было семеро братьев и сестер. Перспектив в жизни у бедной еврейской девочки в царской России, где антисемитизм в ту пору был возведен в ранг государственной политики, было крайне мало. Ничего удивительного, что любознательная, пытливая девчушка фактически подростком была вовлечена в революционную деятельность. Больше всего ее тянуло к анархистам, среди которых она и нашла свою любовь – соратника по борьбе Виктора Гарского. Вместе они начали готовить крупный теракт – покушение на Киевского генерал-губернатора. Но не имея опыта обращения с самодельными бомбами, провалили задуманную операцию.
22 декабря 1906 года в киевской гостинице «Купеческая» прогремел мощный взрыв. Прибывшие жандармы обнаружили на месте происшествия тяжело раненную в руки и ноги Фанни Каплан, а в столе заряженный пистолет. Ее сожитель и подельник, бросив возлюбленную, успел сбежать.
Во время первой русской революции 1905–1907 гг. царская власть не церемонилась в средствах подавления крамолы. Скорый суд приговорил никого не выдавшую 16-летнюю Фанни Каплан к смертной казни, но учитывая возраст и ранения девушки, заменил ее пожизненной тюрьмой в самой страшной в России – Акатуйской каторге в Забайкалье. Непосильный труд на рудниках, долго не заживающие раны привели тому, что через три года Фанни Каплан, 19-ти лет от роду, практически ослепла.
Удивительное совпадение – вместе с Каплан Акатуйскую каторгу отбывала знаменитая эсерка Мария Спиридонова, которая серьезно повлияла на мировоззрение девушки.
Освобождение Акатуйским зэкам, как и всем политзаключенным России, принесла Февральская революция. Казалось – свобода! Оказалось – только ее глоток на ближайшие несколько месяцев.
У Каплан ни дома, ни семьи – после ее ареста все родственники, опасаясь репрессий, разными путями перебрались в Америку.
Временное правительство позаботилось об узнице царизма – ее направили на лечение в Евпаторию, где открылся санаторий для бывших политкаторжан. После лечения и операции в глазной клинике Харькова, куда ее устроил (вот зигзаг судьбы) родной младший брат Ленина Дмитрий Ульянов, зрение Фанни несколько улучшилось, и девушка смогла устроиться на работу – стала заведовать курсами по подготовке работников волостных ведомств… Но это было совсем не то, о чем они мечтали с Марией Спиридоновой в Акатуйских шахтах. Вот соберется Учредительное собрание, где будет большинство эсеров, и тогда!..
Но в октябре 17 года большевики захватили власть, разрушив планы как всей партии эсеров, так и личных планов Фанни в частности. Попытка неистового борца за народное счастье Марии Спиридоновой поднять в Москве летом 1918 года мятеж левых эсеров против большевиков закончилась неудачей. Учитывая ее революционное прошлое, чекисты не расстреляли Спиридонову, но с этого времени до самой смерти она беспрерывно мотала сроки по различным ссылкам и тюрьмам. Мятущаяся ее душа успокоилась 11 сентября 1941 года. В этот день Мария Спиридонова была расстреляна вместе с мужем в числе 153 заключенных Орловской тюрьмы. 153 зэковских пайка освободились для новых политических сидельцев и шпионов – врагов трудового народа.
После ареста Марии Спиридоновой большевиками Фанни Каплан решила действовать решительно. Для нее, женщины без семьи и детей, прошедшей через ад каторги, вновь поставить жизнь на карту было делом обычным. К тому же, в партии эсеров было немало тех, кто хотел свести с Лениным не только политические, но и личные счеты.
Да, на заре своей революционной карьеры тогда еще анархистка Фанни Каплан не смогла убить киевского генерал-губернатора. Почему бы не восполнить это упущение теперь и не застрелить Ленина, который ездил по Москве практически без охраны? Своего часа Каплан дождалась 30 августа 1918 года.
Тяжело раненого Ленина срочно отправили в Кремль, а Каплан была схвачена рабочими через несколько минут…
Несмотря на то, что в последующие дни краткосрочного следствия никто не мог с достоверностью показать, что стреляла именно эта женщина, Фанни Каплан была приговорена к смертной казни. К тому же, сама подозреваемая на допросе твердо заявила: «Я исполнила свой долг перед народом России и умру с доблестью!»
Через четыре дня после покушения по личному устному указанию Якова Свердлова ее расстреляли во дворе авто-боевого отряда ВЦИК под шум заведенных машин.
Почему так спешно чекисты расправились с эсеркой Фанни Каплан? Одна, фактически полуслепая, она явно не могла совершить такой дерзкий акт... Но ее возможных помощников даже не искали. Складывалось впечатление, что в этом деле не все чисто, и кто-то хочет замести пока не обнаруженные следы подлога и поскорее сдать дело в архив. Вот и поставили архибыстро жирную точку в этой истории, а надо было поставить многоточие…
Все годы, вплоть до развала СССР, фактической убийцей Ленина считалась именно Фанни Каплан. Правда, мотаясь по стране со своей киногруппой, я не раз слышал версию, что по личному указу Ленина расстрел Каплан заменили каторгой на Колыме, и что гулаговские сидельцы ее там действительно видели…
Но вот, после распада империи СССР, из ранее наглухо закрытых архивов на свет стали появляться удивительные документы о событиях тех давно ушедших, но не забытых дней... Из них выходило, что Фанни Каплан была явно ни при чем, осуждена несправедливо, и ее использовали как подсадную утку. В борьбе за власть покушение на Ленина спланировала и совершила верхушка ВЧК с помощью своих провокаторов Григория Семенова и Лидии Коноплевой.
В июне 1992-го Прокуратура РФ возбудило следствие по вновь открывшимся обстоятельствам покушения на В. И. Ленина. Результаты этого расследования, имена тех, кто его проводил, до сих пор нигде не опубликованы, и неизвестно где находятся. Очевидно, это страшные и опасные даже для нынешней власти документы…
***
Убийство Председателя Петроградского ЧК М. Урицкого и покушение на главу правительства страны В. Ульянова (Ленина) развязало чекистам руки в борьбе с противниками большевизма.
Сегодня Председатель Совнаркома Петрокоммуны, друг Ленина Григорий Евсеевич Зиновьев заявляет: «Теперь нам не нужны ни суды, ни трибуналы! Нет больше милости и пощады тем, кто против нас!»
Завтра – на улицах города бандитствуют толпы разъяренных люмпенов, которым обещаны дворцы буржуев, с лозунгами: «Пуля в лоб тому, кто против Революции!»
Только в Петрограде до конца года было расстреляно еще около тысячи человек. Сотни взяты в заложники – очередь к смерти.
В Декрете ВЦИК от 15 апреля 1919 года всем местным властям предписывалось создать в каждом губернском городе концентрационный лагерь минимум на 300 врагов революции. В Петрограде, кроме смертельных казематов Петропавловки, их было в достатке. Почти крепость – бывшие Чесменские богадельни, где с 1830 года за государственный счет проживали одинокие или с семьями увечные воины всех сражений, которые вела Россия, теперь превратилась в самый страшный концентрационный лагерь.
Что такое Петроград 1918–1919 годов? Это мрак, измученные голодом и болезнями люди, километровые очереди за хлебом, сырость, плесень, всепроникающий холод... Постоянная борьба за выживание. А вот из Крестов и Чесмы в те жуткие дни путь предсказуем – только на погост…
И все же среди сотен обреченных на смерть узников Чесмы был один, которому выпал счастливый случай выйти свободным за ворота лагеря. Этот крепко сбитый старик – бурят со скуластым обветренным лицом, узкими, но живыми глазами и светлой бородкой клинышком, перенес и отсидки в ледяном карцере, заполненном зимой водой, и сам себя излечил от смертельной болезни, когда соседи по тифозной лагерной палате умирали десятками.
«Да, дела! – думал комендант лагеря, – раскрывая папку с делом заключенного. – Повезло старику, к жене и детям вернется…»
Конвойный ввел заключенного, и чекист указал ему на стул:
– Садитесь, Бадмаев. И радуйтесь – после вашего письма, переданного кем-то лично Ленину, из Москвы поступила телеграмма о вашем освобождении.
– Надолго? – прищурившись, спросил дед.
– Доктор, это полностью зависит от вас.
– Вот как?! Получается – я сам в который уже раз сажаю себя в тюрьму? Не знал, не знал…
Комендант не хотел спорить со строптивым заключенным, видимо, хорошо известным в Кремле, и добродушно сказал:
– Мой вам совет, доктор, – лечите людей. Уверяю – никто вас не тронет. Но не занимайтесь политикой.
– Какая политика? – возразил старик, недоуменно вскинув брови. – Да ваша революция отбила охоту заниматься хоть каким-нибудь полезным делом. Я вообще отошел от всего. До власти большевиков я лечил людей, писал научные книги. Писал и царю – это правда. Но о чем, вы хоть читали?
– Доктор, но ведь именно царь произвел вас в генералы! Вы же – «Ваше превосходительство!» – птица высокого полета. Уже за одно это с вас следовало спросить.
– Да, я действительно был генералом. Но гражданским, статским генералом. После окончания Университета много лет служил государству по Министерству иностранных дел. Естественно – шли чины.
– Вы служили царской России.
– Да, служил именно ей. Другой не было.
– Положим, была. Другая, оставим это. Но и после революции вы постоянно ведете контрреволюционную пропаганду и агитацию.
– Это неправда! – возмутился старик.
– Бадмаев, – полистал папку комендант лагеря, – я внимательно ознакомился с вашим делом... Не хотелось напоминать, но в нем что ни страница – то контрреволюция. Вот пожалуйста... В вагоне поезда на участке пути между Финляндским вокзалом и станцией Удельная вы вели крамольную пропаганду среди пассажиров. Есть свидетели. Здесь их подписи.
– Какая пропаганда?! Уставший, после 16-часового приема больных у себя в кабинете на Литейном, я вместе с женой и дочерью возвращался домой на Поклонную гору. Два солдата и матрос громко говорили о революции. Я сидел рядом с ними и спросил: «Что же вам лично дала такая резкая смена власти, устроенная штыками революция? У вас же ни кола, ни двора – только ненависть к бывшему порядку».
– Вот, – прервал Бадмаева чекист, – ваши слова и есть контрреволюционная агитация. В чистом виде. Куда уж дальше?
– И это вы называете свободой? – усмехнулся старик. – Это свобода слова, за которую мне ваши революционеры едва не всадили пулю в висок?
– Время такое, Бадмаев. Время, созидательные порывы которого вы из-за своей буржуазности не ощущаете. Идет Гражданская война. Война за новую, счастливую жизнь для всего трудового народа, а не для избранных. Вот кончится война – тогда... Впрочем, и тогда мы не позволим кому-либо говорить против революции.
Старик понял, что накалять страсти перед своим внезапным освобождением не стоит, и потому примирительно сказал:
– Ну, хорошо. Ваше дело. Я старый человек. Позволяете мне лечить – и на том спасибо. Будет надобность во мне – милости прошу. Приму без очереди.
– Без очереди, доктор, вы царских министров принимали. А мы люди простые. Придет нужда – постоим и в очереди.
– Постоите? Не думаю! –усмехнулся Бадмаев. – Вот вы даже в очереди за хлебом не стоите. У вас какой-никакой плохонький, но все же твердый государственный паек. От власть предержащих. Все властители похожи друг на друга: «Встань ты, теперь я сяду!.. Ты попользовался – дай и мне».
– Бадмаев, – теперь уже резко и раздраженно прервал старика чекист, – вот вы опять начинаете?! Хотите обратно вернуться – это дело совсем плевое! Нужно вам?
– Молчу, молчу, – ответил старик. – Но это отнюдь не мои мысли. Так о революционерах высказался великий русский писатель Лев Николаевич Толстой, которого знает и читает весь просвещенный мир.
– Будь он жив, мы бы и с графа спросили кое за что, – твердо сказал комендант лагеря, прихлопнув тяжелой ладонью обложку бадмаевского дела. – Все, доктор. У меня другие дела. Вы свободны. На выход!
Через полчаса два солдата с винтовками, получив от заключенного Бадмаева, 1849 года рождения, пропуск на выход, с лязгом, спугнув стаю тощих, голодных ворон на деревьях, наглухо закрыли за ним стальные ворота лагеря.
Старик с небольшим саквояжем, в котором были уложены необходимые в тюремной жизни вещи, зашагал в сторону ближайшей трамвайной остановки с надеждой, что эта единственная, спасительная транспортная артерия города еще все-таки работает.
Ему повезло. Трамвай пришел, и через полтора часа недавний заключенный Петербургского Чесменского концентрационного лагеря Петр Александрович Бадмаев после пятого ареста и пятого освобождения подходил к воротам своего дома на Поклонной горе.
Странно, непредсказуемо странно складывалась его судьба при большевистском правительстве.
***
Практически все годы советской власти имя Петра Александровича Бадмаева, действительного статского советника, востоковеда-дипломата, уникального врача и знатока нетрадиционной – тибетской – медицины умышленно замалчивалось. Замалчивалось в силу разных причин. И потому, что лечил дочек императора России, многих приближенных ко двору, даже самого народного лекаря и любимца царской семьи Григория Распутина. И еще потому, что, приняв православие, впитав в себя русскую культуру, Бадмаев всю жизнь, чем мог, помогал иноверцам, буддистам России, сохранять и умножать традиции своей религии и язык. Его мировоззрение было против погромов большевиками православных церквей, буддийских монастырей и культовых храмов других конфессий.
С отличием закончив Военно-хирургическую медицинскую академию, он все же лечил иначе, не так, как его учили, вопреки наставлениям и практике европейской медицины. Забытый в СССР, и сегодня он во многом находится в тени.
Недавно, побывав в родном Ленинграде – Петербурге, просто ради интереса, я опросил нескольких студентов медицинских факультетов города, что они знают о Петре Александровиче Бадмаеве. Большинство вообще не знало, кто это такой. Ответы других в общем свелись к одному: был такой известный в столице России врач. Он царя лечил. Чем лечил, как лечил – будущие эскулапы не знают. Кажется, травами лечил... И это все знания о поистине великом докторе.
Мне лично несколько повезло. Имя уникального врача Бадмаева и некоторые факты его жизни я знал с детства. И совсем не потому, что меня пользовали его снадобьями и порошками. Ничего этого не было. Но жизнь как-то постоянно подводила к тому, чтобы узнать об этом человеке побольше, проследить за его интересной, полной детективных событий судьбой. И даже побывать в бывшей столице Чингизхана – Каракоруме, где в монастыре Эрдэни – Цзу – много веков бережно хранится уникальный трактат древней тибетской медицины – книга «Чжуд-Ши».
Расшифровке этого удивительного труда десятков поколений врачей Востока и ее переводу на русский язык Петр Александрович Бадмаев посвятил многие годы своей открытой – светской, и в какой-то мере секретной для большинства жизни, о которой, видимо, знали только несколько посвященных человек во всей империи. Секретной жизни опытного, умного разведчика?
Как вы понимаете, разведка – дело деликатное. Разведка не любит публичности и света, как правило, не оставляет записок и мемуаров, но мощно влияет на все стороны жизни любого государства. По моему мнению, Петр Александрович Бадмаев был выдающимся разведчиком, усилиями которого Россия значительно укрепила свои политические и экономические позиции на Азиатском Востоке.
ГЛАВА 2. КАК БУРЯТСКИЙ ЭМЧИ-ЛАМА
СПАС РОССИЮ ОТ ЭПИДЕМИИ ТИФА
В Бурятию, где в 1849 году родился доктор Бадмаев, судьба забросила нашу семью сто лет спустя. От Москвы до озера Байкал больше 5000 километров, скорый поезд шел туда пять суток. Целых пять дней. Глубинка.
Бурятия (до 1958 года она называлась Бурят-Монголия) занимает всего два процента площади России. Когда-то, много веков назад, это была единая, огромная территория многочисленных монгольских племен, беспрепятственно кочевавших с огромными стадами верблюдов и баранов по благодатным травяным и речным долинам Внутренней и Внешней Монголии и Восточных Саян.
К началу XVII века Российское государство, покорив народы Западной Сибири, вплотную подошло и к северным рубежам расселения монгольских племен, которые к тому времени раздирали конфликты между потомками монгольских правителей. Воспользовавшись этой ситуацией, Россия в 1689 году – в период вступления на престол Петра I, без каких-либо военных действий заключила с Китаем Договор, по которому Прибайкалье и Забайкалье отошли к Русскому царству, а остальная часть Монголии стала провинцией огромной китайской империи Цин.
Именно с того времени монгольские племена, оказавшиеся в России, стали формироваться в бурятский народ, во многом сохранивший культуру, язык и религию своих предков. В 1741 году императрица Елизавета Петровна узаконила существование на территории Бурятии 11 буддийских монастырей – дацанов, и 150 лам при них. К началу Первой мировой войны дацанов стало уже 44, а число лам приблизилось к 14 000, один лама на 14 бурят…
60 процентов береговой линии самого чистого и самого глубокого озера мира – Байкала – лежит в Бурятии, 30 тысяч рек протекают по ее территории. В недрах гор Бурятии – почти половина запасов цинка всей России, четверть – свинца, 30 процентов вольфрама и 37 молибдена, запасы золота – сотни тонн. На сегодняшних геологических картах Бурятии – 700 разведанных месторождений. Богатейший край.
***
Мой отец, капитан Красной армии, командир саперного батальона, награжденный высшим орденом за Зимнюю Советско-Финскую войну, вскоре после ее окончания в числе тысяч и тысяч офицеров был арестован и решением Прокуратуры Ленинградского Военного округа без надлежащего суда и следствия приговорен тройкой военных с большими ромбами в петлицах к расстрелу.
Мама, потеряв мужа и жилье в Ленинграде, фактически изгнанная из него властью с двумя маленькими детьми, но, к счастью, не отправленная в Гулаг, после многолетних скитаний по стране в поисках лучшей доли осела, наконец, в Бурятии, в маленьком городке, который так и назывался – город Городок.
Расположен он в верховьях горной реки Джида, в одной из красивейших долин хребта Хамар-Дабаны, заросшей кедрачами, густыми смородинниками по многочисленным распадкам, багульником и терпкой черемухой. Прямо природный рай на земле.
Но странным каким-то был наш Городок. Страна еще не оправилась от тягот войны, не хватало всего, особенно продуктов питания. Из места нашего прежнего пребывания – города Кирова (ныне возвращено прежнее название – Вятка), мы просто бежали от голода.
А в магазинах Городка было абсолютно все: импортная одежда и обувь, толстенные китайские ковры любых размеров и рисунков. С продуктами никаких перебоев. Икра, крабы, тушенка, сгущенное молоко, даже ананасы дольками в собственном соку – все в изобилии стояло на полках. К тому же, по весьма низким государственным ценам.
Недалеко от Городка располагалась немецкая колония-совхоз. Сразу после начала войны сюда пригнали колонну депортированных поволжских немцев и в преддверии зимы бросили на произвол судьбы – выживайте, если сможете. Хорошо, с детьми не в концлагерь отправили, дали шанс выкорчевать лес под поля и огороды, освоить неудобицы для выпаса скота. Колонисты выжили, за несколько лет образцовое хозяйство создали, какое прежде в Поволжье было. Картошка, капуста, морковь, молоко коров и яков на нашем местном базаре не переводились. Вот только с чистой водой было плохо. Река Джида с чистейшей водой – за высоким перевалом. На весь же городок – несколько скважин с ручным насосом. По часу, два порой в очереди за водой стояли.
Зато платили в Городке совсем не по советским меркам. К основным окладам полагались многочисленные надбавки за высокогорность, за отдаленность, за отсутствие в воде фтора, за сейсмичность. Трясло нас, правда, сильно и часто. Поэтому зданий выше двух этажей в Городке не было… И еще – здесь был тупик. Дальше ехать некуда. Трехсоткилометровый горный тракт от столицы Бурятии Улан-Удэ, который зимой наглухо перекрывался снегами, заканчивался именно в Городке. И вправду – тупик. Отчего же такое счастье привалило жителям этой по-настоящему глубинки?
Многие подумают – не иначе, здесь, в секретных лабораториях тоже создавался ядерный щит Советского Союза. А закрытые города, как мы знаем, порой снабжались по кремлевским, ну может чуток поскромнее, нормам. Ничего подобного не было. Здесь находился другой важнейший стратегический объект страны – Джидинский молибдено-вольфрамовый комбинат, в состав которого входило несколько крупных шахт – 400 километров подземных выработок.
Что такое молибден и вольфрам? Прежде всего – это крепчайшая броня для танков. В годы войны металл нашего комбината был в каждом втором советском танке. Вольфрам же – вообще металл металлов, с самой высокой точкой плавления – 3 410 градусов. На нем держится вся электротехника, космонавтика и радиационная защита.
Вот в таких маленьких, порой совершенно неизвестных народу городках, и ковалась Победа.
Мама – выпускница Вагановского балетного училища, выучилась здесь на телефонистку и вскоре дослужилась до должности старшей по станции. Старший мой брат уехал в Ленинград учиться на агронома, а я заканчивал в Городке свое школьное образование.
Школа наша была деревянная, сложенная из крепчайших кедровых бревен. Но так как в ней из-за сейсмичности было всего два этажа, а классов с первого по десятый – много, здание протянулось почти на сто метров. Такой длинный коридор служил нам отличным, всегда открытым спортивным залом, где стояли все необходимые снаряды: брусья, перекладина, шведские стенки, конь, к потолку были подвешены канаты... В общем, все мы, ученики, – русские, буряты, немцы – были довольно крепкими и закаленные сибирскими морозами ребятами.
Вот в этой школе я впервые и услышал о бурятском докторе Петре Александровиче Бадмаеве. Случилось это так.
У нас в школе был специальный кабинет наглядных пособий, где дежурные по классу получали необходимые карты для уроков истории и географии. Как-то заведующая кабинетом, она же – наша историчка, попросила меня помочь ей развесить на стенах пришедшие в школу портреты знаменитых людей России в красивых деревянных рамках. Между Менделеевым и Циолковским учительница попросила закрепить портрет человека явно бурятского или монгольского типа. Ни в одном учебнике я этого лица не видел, и потому спросил:
– Клавдия Степановна, кто это?
– Это – один из самых известных людей бурятского народа, выдающийся врач Петр Александрович Бадмаев, которого до революции знала вся Россия. Всю жизнь он служил и работал в Санкт-Петербурге, в столице Российского государства и своими, только ему известными порошками и средствами, излечил от тяжелейших недугов сотни тысяч людей.
– Вот это да! Как же он в царское время, да еще и выходец из совсем малочисленного народа, стал таким знаменитым?! Прямо бурятский Ломоносов какой-то. Почему в наших учебниках о Бурятии, где мы живем, так мало написано? Я вот о Бадмаеве впервые от Вас слышу…
– А ты приходи на следующее занятие нашего исторического кружка – я как раз о нем буду рассказывать... Конечно, что сама разузнала от местных историков. Крупицы большой жизни. А книг о Бадмаеве – вообще никаких. Но наверняка будут написаны. Не может такой человек быть окончательно забытым. Ты, я слышала, собираешься связать свою судьбу с кино. Может и пересекутся где ваши дорожки. Его прошлые, твои – будущие.
Как права оказалась моя учительница. Дорожки наши, действительно, пересекались... Но об этом чуть позже.
Интересоваться судьбой Бадмаева я начал с посещения того самого занятия исторического кружка, куда пригласила меня моя историчка. Только скажу сразу – до кино о бурятском докторе Бадмаеве у меня дело не дошло. В Советское время снять правдивый фильм о царском генерале можно было даже не мечтать. А после развала СССР в кино я уже не работал. Государству образовательный кинематограф стало финансово обременительным, да и ненужным. Три года нам не выплачивали заработную плату, а потом всех режиссеров и операторов киностудии в одночасье и разом просто в наглую уволили без какого-либо выходного пособия.
Переехав в Америку, я стал понемногу разбирать накопленные за 30 с лишним лет работы в кино архивы, и кое-что из них публиковать во флоридских журналах. Так и пришло время этих записок о докторе Бадмаеве. Кто вообще ничего не знал об этом человеке – узнает, кто знал – может быть, откроет для себя что-то новое.
Итак, снова вернемся в Бурятию, но в середину XIX века. В это время всем гигантским Восточно-Сибирским краем, куда входила и Бурятия, управлял молодой, энергичный губернатор Н. Н. Муравьев-Амурский. При нем эти окраинные земли России от Байкала до Дальнего Востока стали обрастать крепкими крестьянскими хозяйствами, фабриками и рудниками. Через Кяхту шла активная торговля с Китаем. В Россию шел превосходный чай, тончайшие шелковые ткани, в Поднебесную – русская мануфактура. По Амуру наконец-то была проведена и четкая граница с Китаем, которую надежно охраняло вновь созданное казачье войско.
Сам губернатор был участником многих тяжелых, но всегда успешных научных экспедиций, которые постепенно стирали белые пятна на карте империи. На пароходе «Америка» он скрупулезно обследовал все побережье Дальнего Востока и лично определил место будущего порта Владивосток.
Известный русский писатель И. А. Гончаров, автор знаменитого романа «Обломов» и морских очерков «Фрегат “Паллада”» был в восхищении от встречи с Муравьевым-Амурским в бухте Аян. Он запишет в своем дневнике: «Какая энергия! Какая широта горизонтов, быстрота соображений, неугасимый огонь во всей его организации, воля, преодолевающая все препятствия. Ни усталого взгляда, ни вялого движения я ни разу не видел у него…
Он одолевал природу, оживлял, обрабатывал и заселял бесконечные пространства Сибири…»
Да, конечно, потомственный дворянин, выпускник привилегированного Пажеского корпуса Николай Николаевич Муравьев-Амурский был личностью незаурядной, и под стать ему были и его дела. Поразительно, но это факт: верноподданный царского престола был последовательным либералом. Он первым из всех российских губернаторов поднял вопрос об отмене крепостного права. Он же разрешил ссыльным государственным преступникам – декабристам – свободно перемещаться по Сибири, не испрашивая никаких позволений. К тому же, многих из них определил на престижные должности в различных губернских департаментах – в Сибири людей грамотных и умных катастрофически не хватало. Пусть служат на пользу матушке-России.
Участник и герой русско-турецкой войны 1828–1829 гг. и польского похода 1831 года, не единожды раненый, заняв престижный губернаторский пост, Николай Николаевич начал с того, что железной рукой навел порядок в золотодобыче вверенного ему края и наглухо перекрыл каналы сокрытия драгоценного металла от государственной казны.
Простой народ увидел в нем и своего защитника – купцы и торговцы, державшие высокие, ничем неоправданные цены на продовольствие и хлеб, а также спекулянты-перекупщики были арестованы, судимы и надолго посажены в тюрьму. (Эх, такого бы человека в наши дни Президентом России или хотя бы премьер-министром!)
И только с одним не мог справиться губернатор. В 1854 году в Восточной Сибири вспыхнула эпидемия страшной болезни – брюшного тифа. Эффективных методов борьбы с тифозной горячкой, косившей население без разбору, в то время не было, поскольку не знали причин возникновения этой беды, быстро поражавшей нервную, кровеносную и сердечно-сосудистую системы человека. Лихорадка доводила многих людей до сумасшествия – это был лучший исход при излечении. Во многих войнах того времени от сыпного тифа, например, погибало гораздо больше людей, чем от ран, полученных в сражениях.
Чем лечили тиф? Страшно сказать – опасными для здоровья мазями на основе свинца и ртути. В зонах заражения разводили огромные костры, сжигали трупы, деньги вымачивали в уксусе. И еще – бесконечный печальный звон колоколов, молебны в церквях и крестные ходы вокруг них, которые ни на йоту не помогали заболевшим.
Обычно тиф, насытившись жертвами, постепенно сам сходил на нет. Но на этот раз ситуация явно выходила из-под контроля. Количество умерших возрастало день ото дня. Местные врачи и санитары уже просто боялись заходить в тифозные бараки. Болезнь могла перекинуться на всю территорию России. Начиналась паника.
И вот тогда кто-то посоветовал губернатору обратиться за помощью к буряту-знахарю Сультиму Бадмаеву. В общем-то, Сультим Бадмаев не был знахарем-самоучкой, как мы обычно трактуем это понятие – знахарь. Он был эмчи-ламой бурятской Степной думы – выборного органа бурят, врачом, постигшим секреты древней тибетской медицины.
Семья Бадмаевых была известна среди бурят не количеством собственного скота. Она не бедствовала, но и не считалась слишком богатой. Знаменита и уважаема семья была другим: глава ее – Засогол Бадмаев – свой род вел от Добо Мергена, который в 11-м колене был отцом «посланника неба», великого полководца монгольских племен Темуджина – Чингизхана.
И еще, сын Засогола – Сультим – шестилетним мальчиком был отобран ламами для обучения тибетской медицине в одном из монгольских монастырей – дацанов. Отбор был очень строгим: проверяли слух, зрение, обоняние, осязание, душевные качества ребенка, его коммуникационные способности – будущий врач с первых секунд общения должен расположить к себе пациента. Двадцать лет продолжалось обучение. Вернувшись из дальних краев с тайными знаниями предков, Сультим – старший сын Засогола Бадмаева, вскоре стал самым известным и уважаемым врачом Степной думы.
Вот его и представили губернатору Восточной Сибири. Встреча эта состоялась в Иркутской канцелярии губернатора. Разговор шел через переводчика, поскольку Сультим плохо знал русский язык. Бурятский врач был немногословен, но твердо заверил генерал-майора Муравьева-Амурского, что справится с эпидемией. На вопрос губернатора, что ему необходимо, скромно сказал: «Помощники – мои, лекарства – мои, солдаты держать кордоны в очагах тифа – ваши. Никого не впускать и никого не выпускать. Даже собак. И главное – не мешать мне и моим людям!»
Всего двадцать дней вместо долгих, изнурительных месяцев, а порой и лет, продолжалась эта война со смертью. Сам Сультим и его люди смело входили в дома больных и в тифозные бараки, предварительно окурив себя тлеющими палочками туго скатанной неведомой травы, густой дым которой надежно предохранял от любой инфекции. Больным же давали какие-то порошкообразные смеси из растений благодатной Агинской степи и Гималайских гор, вершинами упирающихся в чертоги самого Бога.
Невероятно, но действительно, всего через двадцать дней произошло чудо: тифозная лихорадка, захлестнувшая Восточную Сибирь, была укрощена и стала сходить на нет. На имя императора в Петербург об этом уходит срочная депеша.
Граф Муравьев-Амурский снова встречается с бурятским чудодеем и прямо задает вопрос:
– Доктор, какой награды Вы желаете за указанную правительству услугу? Не стесняйте себя. То, что Вы сделали для России – бесценно!
Бадмаев улыбнулся, кончиками пальцев коснулся своих плеч и через переводчика разъяснил значение этого жеста:
– Прошу не много. Если русские власти признают во мне врача, то было бы справедливо наделить меня такими же правами, какими обладает любой русский военный доктор.
– Ты хочешь носить погоны? – переспросил губернатор.
– Да, хочу быть русским офицером.
Губернатор ненадолго задумался и продолжил:
– Это правда, все наши военные врачи – офицеры. Но ведь они прошли полный курс императорской Военно-хирургической академии. Какие книги изучал ты двадцать лет, по каким пособиям учился, где и какую проходил врачебную практику?
Сультим разъяснил, что учился справляться с болезнями по мудрой книге «Чжуд-Ши», составленной тибетскими монахами на основе древнего опыта жизни всех народов мира. А чтобы понять ее сокровенные смыслы, ему пришлось в совершенстве выучить тибетский язык, исходить много гор и речных долин, чтобы познать секретные свойства тысяч и тысяч растений, деревьев и камней.
– Кроме того, ламы с раннего детства учили меня слушать пульс человека. По пульсу можно сразу определить любое заболевание…
– Только по пульсу, любое? – изумился генерал.
– Да, любое. У каждой болезни свой пульс. Сколько болезней – столько и оттенков пульса. И мои пальцы хорошо чувствуют эти, ничтожные порой, различия.
– Ты можешь делать и хирургические операции?
– Только самые простые. Чтобы знать и это искусство – мне нужно было учиться в Лхассе у посвященных этому лам еще десять лет. Если бы я смог скальпелем рассечь вдоль женский волос – я бы получил звание только помощника хирурга. А чтобы получить высшее врачебное звание, нужно было рассечь вдоль и эту половинку... Я этого не достиг. Мой народ ждал меня.
Губернатор с большим вниманием и уважением слушал бурятского эмчи-ламу, но по завершению встречи развел руками:
– К сожалению, Сультим, сам я не могу исполнить твое желание. Офицерство, а с ним и дворянство, может дать только государь-император. Но я в самое ближайшее время подробно доложу в Петербург о твоем искусстве врачевания… А там, как Бог дальше соизволит – так и будет.
Но улита ехала долго – целых три года. И все-таки бурятский целитель был вызван в столицу и представлен императору Александру II. Тот спросил:
– Ты по-прежнему хочешь носить офицерские погоны?
– Да! – четко ответил Сультим, чем возмутил большинство придворных, присутствующих на этой необычной аудиенции. Но Александр II повел себя достойно.
– Ну что ж, – повелел он, – пусть покажет, что может.
Вскоре ламе Бадмаеву было официально объявлено, что если он не докажет на деле пользу своих средств и методов при лечении разных болезней, то правительство запретит ему практику даже в родных бурятских степях. Условие из самых жестких.
Сультиму отвели палату в торце Николаевского госпиталя и поместили в нее больных, уже практически обреченных на смерть – у всех сифилис, туберкулез и рак в последней степени. За лечением бурятского лекаря наблюдали самые известные врачи империи.
И случилось невероятное – все его пациенты выжили и излечились. Столичное чудо потрясло общественность не меньше, чем победа Сультима над тифозной лихорадкой в Сибири три года назад. О бурятском лекаре написали в газетах, о нем узнали во всех уголках необъятной империи. Власть сдержала данное ламе-врачевателю слово.
В архивах Санкт-Петербургской Военно-медицинской академии сохранился любопытный документ. Вот он: «Результаты врачевания Бадмаева удовлетворяются тем, что по высочайшему повелению Медицинский департамент Военного министерства 16 января 1862 постановлением за № 496 уведомил Бадмаева, что он награжден чином с правом носить военный мундир и в служебном отношении пользоваться правами, присвоенными военным врачам».
На деле это означало и то, что Сультиму Бадмаеву разрешалось открыть в столице империи аптеку восточных лекарственных средств и принимать больных. Но только на дому.
ГЛАВА 3. УНИВЕРСИТЕТЫ ЖАМСАРАНА БАДМАЕВА
Очень скоро после переезда в Петербург у эмчи-ламы Бадмаева образовалась своя, постоянная и довольно обширная клиентура. Из Бурятии, Монголии и Тибета в Санкт-Петербург без перебоев доставлялись необходимые высушенные травы, растения и плоды, тщательно упакованные в большие кожаные мешки.
Из этого сырья Бадмаев готовил различные смеси и порошки по только ему известным технологиям и пропорциям. Иногда очень сложные, многокомпонентные лекарства из десятков взвесей. Никаких книг, никаких справочников у него не было. Его мощно и постоянно работающий мозг хранил в себе всю нужную многовековую информацию медиков Востока.
Этими порошками и лечил любые, самые тяжелые формы заболеваний. Диагноз ставил за считанные минуты: по состоянию и цвету кожи и глаз, по пульсу, оттенкам движения крови по венам, артериям и капиллярам. У каждого человека эти оттенки разные: горячие, теплые, холодные, сильные, средние, слабые, круглые, квадратные, плоские, ритмичные, беспорядочные, винтообразные. Тибетские эскулапы знали их больше 300.
Поток крови мог быть спокойным, колющим, режущим, с нарушенным ритмом или имеющим повторяющуюся мелодику – нервные окончания в подушечках пальцев ламы Бадмаева ощущали эти сотни ничтожных различий в движении крови. Совокупность оттенков и давала полную картину состояния организма. Больной получал порошки в пакетиках с определенным номером и точные указания по приему. Как правило, от болезни вскоре не оставалось и следа. Организм, с помощью природных стимуляторов, сам справлялся с недугом, рассасывал и уничтожал даже обширные раковые опухоли.
В пульсовой диагностике Бадмаева не было никакой мистики. Хорошо известно, что, например, народные лекари Индии испокон веков используют для диагностики так называемый «третий глаз». Это шишковидная железа – рудиментарный, отмирающий орган человека. Расположен в лобной части мозга, чуть выше переносицы, там, где индийские женщины ставят красную точку – глаз Шивы. Это шестая чакра, символ скрытой мудрости и хранилище жизненного опыта. По размеру шишковидная железа чуть больше пшеничного зернышка. Но этот орган обладает уникальным свойством, если его развить специальными упражнениями – он работает как чуткий электронный датчик. Больная зона или больной орган человека темнее окружающих тканей, имеют другой электрический разряд. Подготовленный врач это хорошо чувствует…
В тибетской медицине роль шишковидной железы выполняют подушечки пальцев, куда сходятся нервные окончания от всех органов. Не случайно многие слепые пальцами различают до 40 оттенков одного цвета.
Возможности организма человека, вероятно, безграничны... Но мы до сих пор медленно бредем в бескрайних лабиринтах его познания.
Популярность Сультима Бадмаева в Петербурге росла изо дня в день, он стал вполне сносно говорить на русском языке, на Восточном факультете Университета без оплаты, на общественных началах, стал вести курс монгольского, калмыцкого и тибетского языков. Специалисты такого профиля были в империи на вес золота.
Конечно, врачебный успех бурятского врача порождал зависть и недоброжелательность к нему многих коллег с дипломами. Но пока до прямой травли методов Бадмаева не доходило – слишком высокопоставленные чиновники тайно успешно лечили у него свои неприличные болезни.
Пришло время, когда стало ясно: без хорошего, знающего помощника Сультиму Бадмаеву уже не обойтись. Но складывалось все очень хорошо.
Глава семьи Засогол Бадмаев всегда мечтал, чтобы кто-нибудь из семи детей выбился в люди, стал небольшим, но начальником. Хотя бы в своей губернии. Но без хорошего образования об этом нельзя было и мечтать. А образование стоило немалых денег. Как мог – копил.
Когда Сультим готовился к отъезду в Петербург, отец спросил его:
– Кого будем отправлять в Иркутск учиться?
– Младшего, Жамсарана! – твердо ответил старший сын.
– Почему его? Ему всего 10 лет. Пусть еще несколько лошадей объездит. Овцы на нем.
– Нет, отец. Он из всех нас самый смышленый, самый способный к учебе. Лень его в страхе дальней стороной обходит. Жамсарану ехать надо.
На том и порешили. Сультим обратился к губернским властям с просьбой, чтобы его младшего брата приняли в Иркутскую русскую классическую гимназию, и просьба эта была уважена.
Прошло 7 лет. Жамсаран закончил свой первый этап образования лучшим среди лучших – с золотой медалью. Перед ним открывалась прямая дорога в любой университет империи. Вот на его помощь и рассчитывал теперь Сультим: пусть при мне будет, медицину тибетскую изучает. И университет, когда поступит, – под боком.
Петербург потряс Жамсарана своим размахом, пышностью, золотыми соборами. Превосходно зная русский язык, он быстро адаптировался и среди пациентов старшего брата, и не затерялся в большом городе среди множества соблазнов. Перво-наперво – учеба. Отца хоть в чем-то подвести, даже в малом, – большой грех на душу взять. Блестяще выдержав испытания, Жамсаран становится студентом Восточного факультета столичного университета по китайско-монголо-маньчжурскому разряду. Одновременно способный юноша был зачислен вольнослушателем в Военную медико-хирургическую Академию с правом сдачи экзаменов и получения диплома. Учеба в двух высших учебных заведениях одновременно была возможна потому, что допускала свободное посещение лекций на разных потоках.
С быстрым, пытливым умом, знанием с детства монгольского языка и пониманием маньчжурского, почти китайского, учеба на Восточном факультете Жамсарану давалась легко. Были, правда, и другие науки, ранее незнакомые: мировая культура, религиоведение, международные отношения, история, политика и экономика стран Востока. Все это жадно и навсегда поглощала его бездонная память, расширяя горизонт видения мира.
В Военной медико-хирургической академии тоже проблем не было: интересные лекции прямо в своей клинике, наглядные операции ведущих врачей и практика у постели больных, по всем разделам медицины великолепные учебники и атласы, в любое время суток доступна прозекторская.
Но у младшего Бадмаева был еще и третий университет, каждодневный, без выходных и праздников. Вечерами будущий чиновник Министерства иностранных дел России и врач с европейским образованием работал со своим братом, по золотым крупицам осваивая то, что приобрел за десятилетия учебы в монгольских и тибетских монастырях Сультим. Нужно было не только научиться отличать тысячи растений друг от друга, но и досконально знать их целебные и смертельные свойства, растирать в порошок строго определенного помола и помнить точные пропорции смешивания, иногда измеряемые буквально миллиграммами. Каждая лечебная смесь, а в нее порой входило до 60 компонентов, имела свой номер, и таких номеров были сотни. Каждый порошок – тысячелетний опыт и знания древних врачевателей, которые передавались избранным избранными из поколения в поколение.
– Вот смотри, Жамсаран. Это корень степного, жесткого пырея, – показывал Сультим брату одно из растений. – Корень этот под землей тянется порой на несколько метров. Самый худой сорняк на полях. Когда он заводится – все араты ругаются и проклинают его. Он всю растительность вокруг подавит и сожрет. Человек без пшеницы останется, а скот без сочной травы. Однако для любого эмчи-ламы пырей, в «Джуд-Ши» он называется Большой травой, – настоящее сокровище. Настои из этой травы лечат почки, суставы, глаза лечат. Детей от рахита cпасают.
– А вот это что за растение с высохшими темными ягодками, которое тебе вчера ламы из Бурятии привезли?
– Это купена. Всюду растет. И в горах Гималайских, и у нас в Бурятии. На вид совсем невзрачна. Но силу имеет удивительную. Если ты отравился сильно и организм тебя скручивает – съешь несколько ягодок купены. Желудок быстро и полностью очистится. Сок корня купены снижает жар, бронхит лечит, гнойные раны. Веснушки легко выводит.
День за днем старший брат скрупулезно передавал младшему свои тайные знания и накопленный опыт эмчи-ламы, академика знаний по буддийским канонам. После приема больных, а их записывалось к тибетскому лекарю все и больше и больше, опять до глубокой ночи разбор и обработка растений, развешивание и составление смесей.
– А панты благородного оленя, из которых ты настойку делаешь, что лечат?
– Все. Это эликсир здоровья и молодости. И сегодня, и тысячи лет назад у всех богдыханов Китая, например, были и есть парки с молодыми маралами. Мне мой учитель в тибетском дацане так говорил: «В рогах молодого оленя – сила и долгая жизнь человека. Хочешь бесконечно услаждать молодую женщину, иметь от нее ребенка в сто лет – олень поможет». Но помни, Жамсаран, в настойку эту нужно обязательно добавлять листья шафрана. Без них может свернуться кровь. Вместо радости и счастья человек обретет смерть…
***
Все эти знания, которые получил Сультим от своих наставников, тибетские высшие ламы хранили в бесценной книге – медицинском трактате «Чжуд-Ши», которым владели только самые богатые монастыри Тибета. Никто из непосвященных не мог его понять, даже если хорошо знал местный язык. Многотомный труд был написан в стихах, в виде поэмы. Четыре огромных раздела содержали эти книги мудрости. 14 тысяч стихотворных строк!
Почему именно в стихах? Древние, видимо, понимали, что поэтическая форма способствует запоминанию. В «Чжуд-Ши» спрессован опыт человеческой мысли и истории почти трех тысячелетий. Гигантский объем информации. И ламы-наставники, помня каждую строфу, передавали ее своим ученикам нараспев. Каждое название той или иной травы, место ее произрастания, способы приготовления лекарств были зашифрованы красивыми, витиеватыми аллегориями, смысл которых был понятен только посвященным.
По жестким законам Тибета, каждый, кто попытается тайно переписать книгу, даже ничтожную ее часть, или вывезти ее за пределы страны, будет казнен, а перед этим подвергнут самым жесточайшим на земле пыткам (ламы Лхассы, зная все болевые точки и места человека, его нервные узлы, делали это гораздо изощреннее, чем монахи-инквизиторы Европы). И это в стране, где великим грехом считалось даже убийство насекомого.
Высокогорный далекий таинственный Тибет во все времена был страной, практически недоступной для иноземцев. Никто, кроме паломников-буддистов – бурят, калмыков и монголов, преодолевших безводные пустыни, свирепые ветры и ледяные перевалы Гималаев, лежащие выше облаков, чтобы приложиться к бронзовым ногам огромного Будды в главном храме Лхассы, никто, кроме них, не смел ступить на эту территорию.
И именно туда, чтобы на практике познать историю и культуру Тибета, тайны его монастырей и неведомых европейцам знаний, был отныне, после многочисленных рассказов старшего брата, устремлен взор младшего Бадмаева. Он мечтал когда-нибудь в качестве дипломата или иным путем побывать в строго охраняемой войсками столице Тибета – Лхассе, любыми путями заполучить трактат «Чжуд-Ши», расшифровать его тайный смысл и перевести на русский и другие языки, дабы все человечество могло пользоваться плодами древних целителей. Он еще не осознавал, как долог и труден будет этот путь, который не завершится и после ухода его из жизни.
Как же выносил свои поистине нечеловеческие нагрузки Жамсаран? С юношеских лет его трудовой день составлял 16–18 часов. Он никогда не пользовался выходными, не знал, что такое отпуск. Свой божий дар – заряд неукротимой бодрости – Бадмаев пронес через всю жизнь, смыслом которой была работа. Однако трудовой день он строил мудро – через 3–4 часа работы отключался от напряжения и мгновенно засыпал. Всего на 7–10 минут. Именно поэтому его мозг был всегда свеж и восприимчив к новому.
***
13 лет прожил в Санкт-Петербурге Сультим Бадмаев. 13 лет к нему записывались на прием неизлечимо больные и, как правило, он ставил их на ноги. Но были случаи, когда и тибетские порошки и хирургическое вмешательство были уже бессильны. Тогда, поставив диагноз, он честно говорил: «Поздно». Он спас от неминуемой смерти тысячи людей. Но черная дама с косой неожиданно забрала его с собой в самом расцвете сил – Сультиму Бадмаеву было всего 47 лет.
Жамсарану оставалось чуть больше года до выпускных экзаменов в обоих университетах. Старший брат оставил младшему свою аптеку тибетских лекарственных трав, свою практику, хорошо налаженные каналы поставки необходимых растений и минералов, поведал, в каких дацанах Бурятии-Монголии и Тибета служат его наставники.
Он, понимая будущую работу брата на дипломатическом поприще, говорил ему: «Это верные, проверенные люди. Когда настанет срок – они помогут тебе в твоих устремлениях. И помни – никогда не подводи наш род». И младший брат, не прекращая учебу, достойно заменил старшего. Никто из бывших клиентов Сультима не прервал лечения.
Жамсаран взял за правило фиксировать в специальных книгах каждого посетителя кабинета, какие порошки ему отпущены и на какую сумму. Эти данные позволяли ему накапливать статистические данные, оценивать эффективность лечения не только по срокам, но и по его стоимости.
К этому времени Жамсаран крепко подружился с настоятелем храма Св. Пантелеймона-целителя, покровителя всех страждущих и врачевателей. Он лечился у Сультима, свято веря в нетрадиционные знания и возможности своего доктора. К тому же, святой отец был очень близок ко двору.
Брат Жамсарана в свое время принял православие. Его крестил тот, кто за великую услугу России пригласил иноверца в Санкт-Петербург и повелел присвоить ему офицерское звание – сам император Александр II. Примеру брата решил последовать и младший Бадмаев.
Для буддиста это был непростой, весьма трудный шаг. Бадмаев понимал, что подобное решение будет негативно воспринято в бурятских и монгольских степях…
В его обширном архиве сохранились записи о принятом в те годы поступке. Вот что он писал: «Был буддистом-ламаистом, глубоко верующим и убежденным. Я знал шаманизм и шаманов, веру моих предков и с глубоким почитаниям относился к суевериям.
Я оставил буддизм, не презирая и не унижая его взглядов и понимания мира. Я оставил буддизм только потому, что в мои разум и чувства проникло учение Христа Спасителя с такой ясностью, что это учение озарило все мое существо».
В этих словах ни грана конъюнктурных соображений. Совесть младшего Бадмаева была кристально чиста и понятна людям.
Естественно, что для обряда крещения был выбран храм Св. Пантелеймона. Когда наследник престола, цесаревич Александр III узнал, что принять православие решил брат Сультима Бадмаева, примерно одного с ним возраста, он пожелал познакомиться с ним и стать его крестным отцом. Встреча состоялась в роскошном Аничкином дворце на Фонтанке.
Сын императора спросил Жамсарана:
– Я слышал, что у вас, бурят, принято хорошо знать свою родословную. До какого колена?
– Принято до девятого. Но я учил до одиннадцатого.
– Почему?
– Потому что наш род в одиннадцатом колене происходит от Батмы. А Батма была любимой дочерью Чингизхана.
– Стало быть, ты потомок Завоевателя Вселенной! Ну что ж, теперь будешь моим крестником.
Вскоре, в особо торжественной обстановке, потомок Рюрика окрестил потомка Чингизхана. Вот такой произошел необычный исторический прецедент в столице Российской империи через шесть сотен лет после того, как стремительные всадники монгольских туменов огнем и мечом прошлись по земле русских княжеств.
После обряда крещения можно было оставить прежней только свою фамилию, а имя и отчество по канонам православной веры требовалось обязательно сменить.
Так Жамсаран Бадмаев, сын скотовода из далекой бурятской степи, стал Петром Александровичем Бадмаевым. Имя он взял в честь своего кумира – царя-реформатора Петра I, а отчество давалось по имени царствующего лица.
В 1875 году Петр Бадмаев с отличием заканчивает Восточный факультет университета и получает великолепные рекомендации от своих профессоров для прохождения государственной службы. Ему предлагают работу консультантом по Восточным делам в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел. Лучшего он и желать не мог, поскольку эта работа не требовала каждодневного присутствия на службе, но сулила поездки в Китай, Монголию и даже в запретный для путешественников Тибет. Это полностью соответствовало его планам расширить свои знания в области тибетской медицины.
Практически свободное расписание в департаменте позволяло не оставлять и дело, переданное старшим братом. Тут тоже все складывалось наилучшим образом. Медико-хирургическую академию он закончил с высшими оценками – maximus subfisit.
Однако от диплома врача пришлось добровольно отказаться: военный медик давал клятву в своей практике использовать средства только признанной европейской медицины. Никакие народные методы лечения Академией не признавались.
Но нет худа без добра. Преподаватели Бадмаева прекрасно знали, что выпускник блестяще продолжает дело своего брата – известного целителя, эмчи-ламы, которому благоволил сам император Александр II. Среди них были и те, кто понимал глубинный смысл и неоспоримую пользу тибетской медицины.
Они задавали прямой вопрос своим оппонентам: «Чем же объяснить, что в Петербурге, центре цивилизации России, где ученые европейские врачи так высоко держат знамя своей науки, именно тибетская медицина привлекла к себе взоры страждущих и стала центром всеобщего внимания? Почему трудовой люд, имея в больницах почти даровое лечение, наполняет приемную врачебной науки Тибета, ожидая своей очереди на прием по много часов и еще платит за прием свои трудовые рубли? Почему богатые тоже стоят в очереди и платят врачу в 25 раз больше рабочих, хотя за эти же деньги могут вызвать к себе домой любого профессора медицины?»
Вот эти, пока немногочисленные поборники народных, древних методов лечения, и настояли на том, что выпускник Академии Петр Бадмаев должен иметь возможность продолжать свои поиски в области нетрадиционной медицины с надеждой в будущем преподавать эту науку и в стенах самой альма-матер или в других
Игорь Войтенко
