КОНТУР

Джек Нейхаузен

Спасибо журналу КОНТУР за возможность предоставить читателям рассказы из моей только что опубликованной книги

К читателю...
Что общего имело поколение выходцев из СССР 50-60-70 годов?
Кроме родителей - почти всё! Независимо от городов, национальностей и профессий. Мы жили во времена первых холодильников и «разменов квартир». Мы видели примусы и первые телевизоры, одалживали спички у соседей и поднимали тосты у Новогодней ёлки.

Я всегда был замечательным рассказчиком с удивительной памятью к деталям, персонажам, местам и случаям. Всю жизнь чуствовал невыполненый долг - увековечить в книге застывшее в моей памяти время и людей. И наконец - мой долг выполнен!
И я рад тому, что - от Австралии до Германии, в Америкe, Израиле, Канаде, Латвии и России - сумел обрадовать моими страницами и фотографиями не только рижан.
– Совершенно таинственно - но и серьёзно - я буду ваш Оле Лукoе, из сказки Андерсона! Помните?
Раскрою над моими дорогими читателями зонтик из моей книги и поведу вас по нашей молодости, весёлой и грустной, напомню забытые лица, жизни прошлой, сложной и иногда беспечной, с приключениями, но не сказочными - а реальными, которые бывали с вами и вызовут лишь самые лучшие чувства.
Я с радостью сделал красивейшее и специальное издание моей книги. Вы в ней будете чувствовать себя как дома! Цитаты и эпиграфы, которых в моей книге довольно много, я собирал, можно без преувеличения сказать, с юных лет – эту хорошую привычку перенял у своего папы, чьи выписки из прочитанного бережно храню и тоже использовал в книге.
И конечно - в книге есть видео диск!  Книга тяжёлая и большая, читать лёжа неудобно - требует серьёзного чтения за столом. Хорошо с чаем! И с вареньем!

…мои кухонные мгновения

В детстве я считался не очень хорошим мальчиком: вечно что-то придумывал, раскручивал-завинчивал, ломал-чинил… Я мог починить всё, что бы ни сломалось! «Дома ты – человек! У тебя руки золотые, а там…» – папа выразительно смотрел в окно, и мне всё становилось ясно. Ни минуты я не мог провести вне дома спокойно и сосредоточенно! А дома... Все существующие в те времена «Конструкторы» собрал, придумав свои собственные конфигурации. С самого раннего возраста любил помогать папе в переплётном деле (а это – настоящее искусство!).
В школе же, начиная с класса четвертого, просто не знали, как от меня избавиться. Были, конечно, и у меня, такого «непутёвого», вполне хорошие и очень даже положительные увлечения. Я любил дома рисовать и читать; играть во дворе; гонять мяч и рассуждать о футболе; вести наблюдения за кухонной жизнью, точнее, деятельно присутствовать на кухне!

Кухня – это была территория, где Яша ценился как аккуратный и старательный помощник, внимательно слушающий советы взрослых. Здесь был мой мир, моё убежище. Только здесь открывалась возможность хоть на «кухонное мгновение» уйти от замечаний в дневнике, плохих отметок, наказаний и папиных угроз. Родители мне часто говорили: «За порогом дома ты сам свой злейший враг!» Так оно в действительности и было... Но родители любили меня и поэтому понимали, что их младшему сыну нужно иметь хоть какое-то «укрытие» от всего внешнего – место, где я мог бы хоть какое-то время быть спокойным, без одергиваний, наказаний и слёз. Как ни странно, дорогие читатели, для меня таким местом была кухня! Соблюдая какой то негласный уговор, взрослые не «нагружали» меня здесь ничем, что могло бы испортить мне настроение. Я помогал готовить, следил за приготовлениями всевозможных блюд, попутно рассказывая маме о моих делах-мечтах, слушал рассказы о её молодости и жизни с папой... Все истории и неназойливые нравоучения, услышанные на кухне, помогли мне в жизни гораздо больше, чем грозные окрики, замечания и угрозы. Может быть, потому что свои «кухонные университеты» я проходил на уважаемой мной территории, в ароматах всякой вкуснятины…
Позвольте описать несколько известных блюд, запечатлившихся в памяти мальчика, который плохо учился в школе...

Шейка

Сначала проводилась не очень приятная для глаза операция с тушкой гуся: отрубали ему, бедному, голову вместе с длинной шеей, вынимали кости, и вот грустно-бледно-вялая шейка одиноко лежит на деревянной, изрезанной за десятилетия вдоль и поперёк дощечке. На сковородке уже потрескивают гусиные шкварки с нарезанным луком. Запах дурманит! Наполнение шейки смесью муки, шкварок и всеми прочими прелестями доверялось мне! Вот уже руками (тщательно вымытыми!) смешиваю с яйцом муку или прокрученную через мясорубку мацу (одновременно незаметно зачерпнул кусочком мацы гусиные шкварки и съел!) Набиваю шейку туго. Аккуратно зашиваю её нитками! (теми же, что пришивал к школьному пиджаку белые воротнички). Во время готовки дверь на лестничную площадку обычно открыта, соседи по аромату догадываются, что именно готовят сегодня на нашей кухне и обязательно льстят маме: «Я такого запаха никогда не слышала!» или – «Рая, какой у вас замечательный помощник! Неужели это он Макса вчера в подвал толкнул?». Говорилось подобное неспроста – «льстецам» всегда доставался кусочек вкусной шейки.
Вот она, такая аппетитная, тугая, лежит на папиной тарелке, одно прикосновение ножа – и шейка с тихим треском разваливается, над столом витает ароматный пар. Я получаю мой кусочек последним. Смотрю чуть ли не с восторгом, вдыхаю почти до головокружения запах и начинаю есть с начинки, а уж потом отправляю в рот шкурку, которая жуётся долго-долго. Я в блаженстве, все тоже! И разве кто-нибудь в такой момент способен вспомнить, что по арифметике у меня двойка и по русскому языку тоже?!

Холодец

Помните холодец? В Риге это блюдо часто называли «пуча». Но сначала извлечём из моей памяти нашу старую, ещё довоенную кухонную плиту, которую в 50-х годах топили дровами. Сверху на ней металлические кольца разного размера, закрывающие огонь, пылающий внутри. Снимешь специальным крючком маленькое колечко – огонь маленький, средний кружок – для готовки еды, а большой снимали, когда на плиту надо было водрузить огромный алюминиевый бак для «выварки» белья.
На кухне обжигали на огне ножки для холодца, варили, очищали их от мяса. А как вкусно было обсасывать кости! Приятно было соединять и разъединять пальцы, как будто склеенные ещё тёплым холодцом. Мне доверялось «поставить точку» в приготовлении этого блюда: украсить его сваренным вкрутую яйцом и отнести на подоконник, застывать. Наши деревянные оконные рамы не отличались прочностью и герметичностью, поэтому зимой подоконник служил холодильником (ещё до появления малорослого «Саратова»). Закусив язык, я осторожно нёс тарелку золотистой гущи с яичком в центре к окну. Принесу и жду волшебного момента перехода аппетитного вещества из жидкого состояния в твёрдое. Но надо спешить за другой тарелкой! А маме что-то ещё от меня понадобилось! Вот несу следующую тарелку на окно в столовую и досадую, что снова пропустил самый интересный момент! Ни разу это мгновение не поймал... Но все огорчения забывались, когда наступала «трапеза» – поглощался этот золотисто-серый, маленький треугольничек («дайте Яше чуть-чуть!») с огромным удовольствием и аппетитом! Постепенно привык сдабривать его, как все взрослые, горчичкой, а повзрослев, не только ею…

Молочные сосиски

На плите стоит маленькая алюминиевая кастрюлька, вода в которой сердито кипит и выбрызгивается! Я, обжигаясь, приподнимаю горячую крышку. Она тут же падает, пар обжигает руку, мама ругает... Но ведь я ведь только хотел посмотреть! От плиты в ту же минуту отстранён, несмотря на невероятное желание опустить в кипящую воду эти красивые, глянцевые молочные сосиски (почему их называли «молочные», так никогда и не узнал!) Я всегда просил опустить гирлянду из нескольких сосисок, не разделяя их, но мама всё равно разрезала «пуповину», соединяющую их, так как иначе они не помещались в маленькой кастрюльке. В кипяток опускались холодные, тонкие сосисочки, а, разогревшись как в бане, они разбухали, наливаясь бронзовым цветом, некоторые лопались… Мне дают одну. Но так как «Яша не как все…», то тут же получаю добавку – кончики сосисок (тех, что оставались с «завязками»), неупотребляемые остальными членами семьи. Вот она, дорогая моя, на тарелке! Теперь не стоит спешить и разделаться с ней надо следующим образом: снять аккуратно шкурку и очистить её почти до блеска, сохранив на тарелке. Голую сосиску нарезать мелко, и каждый кусочек вкушать не спеша, с горчицей и чёрным хлебом... Последним кусочком «вылизать» тарелку и, уже на ходу крикнув «Спасибо!», захватить свернувшиеся кожурки «на потом»...

Под руководством папы, коренного рижанина, мама часто готовила сосиски и по- латышски, с тушёной капустой. В этом случае они все должны были все, как одна, ровные как патроны, возлежать плотными рядами, грея друг друга, на «розенталевом порцелановом» блюде с гoркой коричневатой, ароматной, кисло-сладкой тушёной капусты... О, эти драгоценные сервизы Розенталя! Каждая уважающая себя еврейская семья в Риге должна была иметь хотя бы одну тарелку, блюдо или чайник этой прославленной марки. Ну а если «много Розенталя в секрэтэре», где всё стояло напоказ (и мраморные слоники тоже!), то это, безусловно, свидетельствовало о принадлежности к «высшему обществу»! Всякие хрустальные «горки» – это одно, но «Розенталь – это класс»! Изделия фабрики «Розенталь» были и остаются одними из лучших в мире. Коренные рижане обычно тихо, таинственно произносили: «Довоенный Розенталь!» и многозначительно поднимали указательный палец...

А теперь позвольте мне забежать чуть вперед, когда мне уже 13 лет, на ту же кухню, где к табуреткам с дыркой посередине прибавились две ГДРовские – на трёх ножках! Я уже «созрел» для более затейливых блюд и уже могу сам поджарить те самые молочные сосиски. Приятно наблюдать, как кусочек сливочного масла скользит по сковородке. Но… засмотрелся! И масло уже шипит, подгорает, брызжет во все стороны! Сбрасываю на раскалённый металл картошку. Сковородка старая, да и конфорка не очень поддаётся регулировке, но – вперед! Ведь готовлю себе еду не в первый и не в последний раз! Обжариваю картошку, слегка посыпаю солью и вот уже режу сосиску на мелкие кусочки, прямо над сковородкой. Теперь поджариваю, переворачивая, разбухающие и коричневеющие розоватые кусочки, перемешивая их с картошкой. Всё! Наконец, готово! Краем рубашки прихватываю раскалённую ручку сковородки и – быстренько на стол, где уже лежат ненарезанный зелёный лук (есть его целыми «перьями» гораздо вкуснее!) Для особого аппетита надо ещё прихватить книгу. На этот раз со мной разделит завтрак «бравый солдат Швейк». Чёрт возьми, а ведь забыл ещё одно составляющее! Назад к плите, ловко разбиваю над сковородкой яйцо – забрызгал всё вокруг!!! Дома никого нет, так что о сервировке стола можно не беспокоиться – прямо с горячей сковородки медленно поглощаю собственноручно приготовленное блюдо. Потом тщательно вытираю мою сковородочку хлебом, и всё это – не отрываясь от книги! Всё-таки я прекрасно готовлю! Ещё можно попить кофейку, растворимого, из жестяной баночки… А теперь, может, прилечь? Ведь ещё только десять утра, суббота – все на работе.
Но как тут ещё не вспомнить…

…про фаршированную рыбу и мясорубку

Фаршированная рыба делила евреев на разные классы: сделана по-рижски (так как надо!), по-молдавски (не наши!), по-украински (откуда у них такой рецепт?), по-двински (бедные родственники)... Та же рыба делила всех, как и разное произношение на идиш.
Рижская («несладкая») делалась дома у меня на виду в течение всей моей жизни. Своими детскими руками участвовал во всём сложном, почти ювелирном процессе её изготовления: в чистке, резке, извлечении из кожи… И всё это под постоянное «Осторожно! Что ты делаешь?!»
Но вот мы с вами уже приблизились к «волшебнице», которая буквально гипнотизировала меня в детстве! Смотрите – вот она, привинченная плотно к кухонному столу, матово-белая, исцарапанная, с въевшимися навечно запахами лука, фарша, перца, незаменимая принадлежность каждой уважающей себя кухни – мясорубка! Уверен, что наша многострадальная мясорубка несла службу ещё во времена прадедушки. Возможно, и к царскому столу она молола котлетки за чертой оседлости! Переезжала из местечка в город, в одном мешке со скрипкой! На старости лет она слегка «болела», и чтобы ручка надёжнее держалась, я наматывал на винт нитки, но этого хватало лишь на один помол.
Обычно кухонное священнодействие начиналось с просьбы-приказа: «Привинти как следует к столу!» И когда я с трудом начинал привинчивать тяжелую мясорубку к деревянному столу, важно было попасть на годами «привинченное» место! Там уже были заметная вмятина да ещё трещина, так что нужна была своеобразная «деликатность»: привинтить достаточно сильно, но так, чтобы трещина в столе не пошла дальше! Те, кто не имели опыта в общении с мясорубкой, даже не подозревают, что металлический крестик, скользящий по моему любимому кружку с дырочками, откуда с всхлюпыванием вылезали тоненькие колбаски фарша, должен быть острым. Когда мама вдруг останавливала меня со словами «Не берёт!» (я не понимал, что не берёт?), приходилось разбирать липкие детали и, вымыв крестик водой, нести его точить об изношенную гранитную ступеньку. Поелозив по ней минутку самой главной мясорубочной деталью, нёс её обратно на кухню, чтобы быстро приладить на место. «Куда же ты, а помыть?» – и снова кран, сборка, и снова с радостью кручу ручку.
Мясорубка наша не боялась ничего! Приводимая в рабочее состояние детскими или взрослыми руками, она хрустела, чавкала, давила и побеждала всё что угодно: жирное и постное, солёное и сладкое. Как я любил её собирать, но как не любил мыть! Только одна процедура перед мытьём доставляла мне удовольствие: с помощью спички выдавливать из металлического диска маленькие аккуратные кусочки котлетного мяса, застрявшего в дырочках, скатывать их в небольшой комочек и просить маму поджарить персонально для меня эту малюсенькую котлетку!

А как мне всегда хотелось опустить палец в тёмную глубину, куда опускали мясо и где крутились разные странные штуки! Может, именно из-за того, что часто слышал страшное: «Боря так потерял палец!». Опуская в «жернова» мясорубки сероватое рыбье мясо вперемешку с влажным хлебом и луком, слегка боялся, а вдруг… и мой палец?! Становилось как-то не по себе, и я крутил рукояткой ещё быстрее, чтобы разогнать этот леденящий душу страх. Но вот фарш уже смешан с яичками, посолен, поперчен. Я мну всё руками, мама его пробует (сырым! – какой ужас!), и я начинаю заполнять скользкие, тонкие рыбьи шкурки этим фаршем. Набиваю его так, чтобы не вылезал, на каждую рыбью дольку укладываю для красоты по кружочку морковки… Духовка открыта – складываю свои «изделия» на противне так, чтобы рыба выглядела как целая.
«Ни к чему негодный» в школе, дома я был прекрасным помощником на кухне. Но здесь моя аккуратность (единственно ценное, что тогда имел) вызывала лишь одно тихое мамино слово – «молодец».

Запах рыбы разносится по всей квартире, как следует отмыть от неё руки невозможно, но момент извлечения из духовки на свет «рижской фаршированной» дорогого стоит! Все за столом: «Ещё кусочек... Он уже ел... Дайте Рае голову, она любит... Не двигай ногами, сиди спокойно… Кому хвост?..» Под эту неутихающую семейную музыку, я, уже расправившись с моим кусочком фаршированной, ждал момента, когда с блюда, где она возлежала, исчезнет последний кусочек, и я традиционно получу его для... О, какое это было блаженство – собирать чёрным хлебом уже начинающий застывать рыбный «холодец», с застрявшей в нём морковной звёздочкой! Все смотрели на мою вкуснятину, ещё более раздразнивая аппетит «добрыми пожеланиями»: «Не капай, лучше бы голову ел – стал бы умнее!» Брат смеётся, папа ему поддакивает, а я, честно говоря, совершенно не обращаю внимания на их «долгоиграющую пластинку»... Вкуснее ничего не бывает, поистине «остатки сладки»!
Папа уже пьёт чай, у брата в тарелке только косточки, рыбья голова на маминой тарелке почти отполирована, а я незаметно катаю пальцем по скатерти маленький белый шарик – твёрденько-мраморный, страшно и приятно подумать, что это – глаз рыбы!
Так же, как и фаршированная рыба, запомнилась «моя любимая»...    

… манная каша

«Оно» лежало на тарелке с отбитым краешком перед самым моим носом – кусок серого цемента с жёлтыми подтёками сливочного масла. Полчаса назад это была манная каша... Почему мои родители наказывали меня манной кашей, зная, что не люблю я её, не могу есть, ну просто в рот она мне не лезет?! А они с неизменным упорством, с улыбкой ставили эту проклятую тарелку передо мной, будущим «продюсером», а тогда – ну просто несчастным мальчишкой, сидящим на табуретке в майке и трусиках! Если бы мама знала, что я действительно исправлюсь в будущем, стану «хорошим», она, наверное, не изнуряла бы меня проклятой манкой. «Пока не съешь – во двор не пойдёшь» – это повторялось всегда, когда со двора доносились истошные крики моих друзей: «Яша! Выходи!!!» Когда этот призыв «Вы-хо-о-о-ди-и-и!» и твёрдое «Пока не съешь...» окончательно доводили меня чуть ли не до припадка, я начинал резать ложкой уже «резиновую» кашу и пихать в себя, глотать как гусь. Вот вам моя тарелка, размазано-пустая! Срываюсь с табуретки и с наполненным кашей ртом, лечу к дверям! А провожает меня такое же, как всегда, тихое и спокойное, типично мамино: «Вот видишь, как быстро и просто».
И я снова приглашаю вас на секундочку в нaш двор, с его маленьким садиком, сложенными у стены поленницами дров, вечно ворчащей дворничихой.
И рассказываю я вам…

…про хлеб с маслом

Мне восемь лет, жизнь в этом возрасте – сплошная игра, от шахмат, морского боя, уголков и шашек дома – до бесконечных пряток, казаков-разбойников и футбола во дворе. Самые яркие впечатления того времени (даже сейчас стыдно признаться), не дом – а двор! Поскольку на еду за семейным столом мальчишкам моего типа времени фактически не оставалось, то еврейская мама (как, впрочем, русская или латышская) отпускала меня во двор с куском чёрного хлеба с маслом и несколькими вариантами верхнего слоя: 1. Сахар. 2. Нарезанный лук. 3. Чеснок (или корочка хлеба им натёрта). 4. Колбаска. 5. Соль. Всё зависело, во-первых, – от маминого настроения; во-вторых, – от моего поведения; в-третьих – от того и другого.
Представьте себе картину: быстро сбегаю, перепрыгивая через несколько ступенек, со своего пятого этажа, откусить кусок хлеба ещё не успел! Толкаю дверь подъезда – и худой мальчишка Яша (тогда ещё не Джек), вылетает во двор! Солнечный день, родной двор – что ещё надо для полного счастья! В обветренной, измазанной чернилами руке он держит это чудо – приготовленный мамой бутерброд. Медленно, как к магниту, стекаются к нему ребята, друзья с нашего двора и «почти друзья» из соседних дворов. Многие смотрят на эту простую еду как на чудо! Возможно, с мыслью: «Конечно, Яшины родители всё могут! Мама – судья по гимнастике, а папа – переплётчик!» На самом-то деле, мы тогда не много «могли» – такие были времена. «Яша, дай кусочек», – просили меня тихо, с надеждой. Глаза мальчишек и девчонок уже вкушали мой хлеб с чем-то, как им казалось, «особым». И я, удерживая почти весь кусок в руке (чтобы откусывали понемногу), протягиваю его друзьям. «И мне!» – даю… «И мне…» – жалко, но надо дать... Пальцы уже еле удерживают моё угощение – от ломтя хлеба почти ничего не осталось! Отдаю до последней крошки – уже не жалко, я ведь знаю, что в 11-й квартире найдётся ещё что-нибудь! Вот уже метнулся стрелой домой, на пятый этаж: «Мама, дай ещё!» Мама, почти всегда усталая, знает, куда делся хлеб, и я вижу в её глазах молчаливое одобрение, но для вида она меня как бы упрекает: «Подойди к зеркалу, посмотри на себя, кожа и кости, сядь за стол, как все люди, покушай...» Руки её автоматически режут хлеб, вот она уже мажет его маслом, я действительно хочу есть, и мне всё равно, что ляжет сверху на масло. В такие моменты мама иногда подсовывала мне суп или котлету, зная, что проглочу в один момент. Сидя на краю табуретки, быстро ем, а мама гладит меня по голове...
Но, наверное, по головке мама меня не погладила бы, если бы знала всё…

…про газировку с сиропом  

Не знаю, как вы, но я всё ещё прекрасно помню этот тяжёлый стеклянный сосуд, напоминающий дачный артезианский колодец – с носиком и ручкой. В 50–60-е годы «своя газированная вода» была почти в каждом еврейском доме, но даже простая, без всякого сиропа, она «выдавалась» детям в строго ограниченном объёме. Ну а если с сиропом, то вообще трагедия – «дозволенная порция» было просто микроскопической! После того, как пена «с газом» опадала, на самом донышке стакана с газировкой оставалась красноватая, сладковатая, с привкусом вишни «шипучка», которую я так любил!
Лимонад для нас тоже был чуть ли не под запретом – считали вредными для детей эти любимые ими газированные напитки. А вот молоком пичкали постоянно! Правда, папа в награду за что-либо иногда угощал меня рижским портером (лёгким пивом), но для ребенка он считал нужным улучшать состав этого напитка: в полстакана тёмно-коричневой жидкости добавлял большую ложку сахара! При перемешивании всё шипело – пена рвалась через край, но я её моментально ловил и с наслаждением пил портер под мамино «Не подавись!» Спасибо папе – пиво люблю до сих пор, а водку – нет!
Мой драгоценный сифон, вызывающий сейчас у меня ностальгию, надо было периодически заправлять, что поручали в нашей семье, конечно же, мне. Ведь мой старший брат, который являл собой образец примерного поведения и прилежной учёбы, всегда был занят приготовлением уроков, и отрывать его от учебников и тетрадок было недопустимо. Но, как понимаете, «трудовая повинность» заполнять сифон меня вовсе не тяготила – она было гораздо приятнее, чем колоть и складывать дрова в тёмном подвале! По дороге мне вполне хватало времени, чтобы высосать со дна сифона, через металлический носик, плавно нажимая на маленькую ручку, шипучие остатки. Они ударяли в нос, их вкус дурманил, и в момент приближения к пункту с вывеской «Заполняем сифоны» сосуд для «газировки» был абсолютно пуст, ну а рубашка… слегка забрызгана!

…Терпеливо стою в очереди и наслаждаюсь, наблюдая за руками ловко заполняющего, в порядке очереди, и сифоны, и… шариковые авторучки пожилого артельщика. Вы не знаете, кто это такие «артельщики»?! А для меня в этом слове столько знакомого, истинно рижского звучит! Некоторые приятели стыдились признаться, что среди их знакомых есть «артельщики». На самом же деле все завидовали золотым рукам и трудолюбию этих людей. Кто бы чинил, ремонтировал всё (от часов до радиоприемников!), делал ключи и оказывал множество других необходимых услуг уважаемым инженерам, музыкантам и врачам?! Так что я и сегодня снимаю шляпу, вспоминая этих тружеников с мозолистыми руками. Их вечно преследовали за «не туда» положенный рублик или за «халтуру», взятую домой! И какими же дурацкими были слухи о том, что «у артельщика под полом дома нашли деньги – миллионы!»
…Как же он, думалось мне, такие грязнющие руки отмоет?! Смотрю на свои, по сравнению с мастером я – просто чистюля, хотя именно сегодня, когда заполнял чернилами свою авторучку, резиновая пипетка лопнула. Вот и моя очередь подошла – наступают вожделенные шипучие мгновения, сую «заправщику» измятый рублик, получаю копейки сдачи. И снова, уже по пути домой, очень осторожно, ну просто нежно, присасываюсь к носику сифона! Давление в нём сильное (надо осторожно обращаться), да и не хочу, чтобы дома заметили, что по дороге я занимался «дегустацией». А ведь я из «своих денег» и без разрешения родителей заполнил мой любимый сифончик «газировкой» с вишнёвым сиропом! Будут меня ругать, или тоже будут радоваться? Обычно просто говорили: «Мы же тебя просили – чистой воды!» Однако с сиропом – «за мой счёт!»– пили с удовольствием.
Были у меня и другие домашние поручения, менее приятные. Рассказ об одном из них я назову…

…«с модной причёской за картошкой»

С детства я был неравнодушен к моде, с малых лет впитывая в себя всё западное – красивое, стильное. Мама меня звала «самовлюблённый пингвин», но всегда помогала в достижении моей цели – выглядеть модно и необычно. Ко мне как будто прилипало всё, что было связано с разговорами о том, как одевались в «старое время», а картинки из потрёпанных довоенных рижских и заграничных журналов мод изучались мною досконально. «Стиляги» 50-х годов, которых в мои школьные годы строго осуждали советская идеология и «подавляющее большинство трудящихся», у меня, ещё мальчишки, вызывали просто восторг!
…Зима. На улице слякоть, а мне надо идти за картошкой (брат ведь, «как все нормальные дети», делает уроки!). Что ж, придётся отправляться в магазин, но вот шапку ни за что не одену! Что, я зря столько времени потратил, чтобы волосы на моей голове были уложены ну точно как на картинке в иностранном журнале?! Бриолин и кропотливая ручная работа – и результат налицо: пробор безукоризненно ровный! Так что шапка не для меня, но идти за картошкой всё равно надо.

Магазин на улице Суворова. Обшарпанная, тяжёлая дверь, огромная очередь, шум, духота. Какой-то жуткий, парной и гнилой воздух! Пол засыпан опилками, окурками, под ногами какая-то труха, и всё это прилипает к подошвам. Впереди меня в очереди – очень интересный человек: раскачивается как маятник, а водкой от него разит так, что, как говорится, «можно не закусывать»! Сзади меня всё время толкают то каким-то мешком, то хозяйственной сумкой. Продавщица в грязном белом фартуке (щёки у неё просто пунцовые, пальцы огромные, а глаза какие-то мёртвые) на моё «Три кило картошки, пожалуйста!» отвечает одним словом: «Подставляй!» Слева внизу, с моей стороны прилавка, деревянное окошечко с выступом – на него надо ловко натянуть сетку, но не очень-то быстро это у меня получается, а продавщица уже орёт: «Держи!» И вот грязная, страшноватая, сыроватая картошка сыплется в мою сетку! А сетка явно мала, и какие-то клубни летят мимо неё на замызганный пол. Мне не до них, ведь распрямиться, пока наполняется моя проклятая «авоська», нельзя… Весь валеночно-галошевый магазин с презрением (или так мне только казалось?) смотрел на странного мальчика, одетого не так как все и, почти как стиляга, с блестящими, набриолиненными волосами. А кое-кто, пока я стряхивал с одежды пыль и поправлял модную причёску, тихонько мою картошечку с пола подбирал...

Книга «Спасибо, мистер Никсон» – монументальная, 520 цветных страниц журнального размера, около тысячи форографий! В приложении к книге идёт и видео диск.
Желающие приобрести книгу с моим автографом – милости прошу позвонить по телефону – 917 806 0060.
С благодарностью, Джек Нейхаузен, Голливуд - Флорида.