Через 6 месяцев нахожу в почтовом ящике небольшую белую бумажку из ОВИРА – зайдите. Сердце мое запрыгало: «Наконец-то!» В назначенное время, в костюме и галстуке я пришел на прием к начальнику ОВИРа. В приемной никого не было. Меня вызвали по фамилии. Дверь открылась, и я по-военному встал перед офицером в голубой форме. Он был красавцем, этот офицер милиции. Голубые глаза, прямая челюсть, безупречный русский язык, наглаженная форма: «В разрешении на выезд из Советского Союза на постоянное место жительства в Израиль вам отказано. Следующее заявление вы можете подать через шесть месяцев». Прямой твердый взгляд легавого легко победил мои потупившиеся глаза.
– Вы можете объяснить причину отказа?
– У нас нет возможности вас выпустить.
– А когда у вас появится эта возможность?
– Мы вам сообщим. Идите.
Я ушел. Тогда я и не представлял, что таких отказов у меня будет четыре. Четыре с половиной года в отказе!
ЖИЗНЬ В ОТКАЗЕ
Нам с женой было по 30 лет. Двое маленьких детей. После отказа встал вопрос: «Как жить?» Мы продолжали ходить с детьми в парки, бродили по магазинам, навещали родителей, которые тоже были в отказе. Отец мой очень переживал разлуку с дочерью, моей сестрой, пытался собрать ей посылку в Америку. Подолгу смотрел на фотографии внука из Америки. Ему в Америку не хотелось, он хотел быть рядом с дочерью.
– Давай пошлем меховой полушубок Кларе.
– Папа, в Америке все есть. Ей ничего не нужно от нас.
– Не останавливай меня, – нервничал отец, – так не бывает, чтобы ничего не было нужно.
Мы с женой придумали бизнес. Мы будем шить зимние куртки на продажу и на это жить. Все сходилось: жена великолепно умела шить, я любил и умел работать руками, зимних курток в стране не хватало. В кладовке нашей квартиры оборудовали пошивочную мастерскую. Материалы, отличную японскую плащевку, мы покупали в недавно открывшемся магазине «Сделай сам». Там продавались куски ткани на вес. Это были длинные полосы шириной в полметра, отходы местной швейной фабрики. Сшив полосы вместе, жена шила из них отличные модные куртки с замком и меховым воротничком. Готовые куртки сдавали в комиссионный магазин. Очень смеялись, когда опытный товаровед магазина сказала нам: «Знаете, вас обманули. Это не фирменные куртки. Это самопал». Но куртки продавались быстро, и у нас появились какие-то деньги.
Сдавать слишком много курток в комиссионный магазин было опасно. Помог отец. Он тоже относил куртки на комиссию. Его вызвали в милицию:
– Откуда товар?
– Моя дочь уехала в Израиль, оставила мне много старой одежды.
Отца отпустили. В комиссионные куртки мы больше не сдавали. Теперь мы шили куртки на заказ. Клиенты приходили по рекомендации. С удовольствием и гордостью встречали людей в наших куртках на улицах. Кстати, надо заметить, что тогда мы не одни шили одежду. В СССР не хватало не только еды, но и модной одежды. Больше всего процветал пошив джинсов. Откуда-то доставалась джинсовая ткань, фирменные замки, бирки, подбирались нитки. Самодельные джинсы продавались на барахолках, пляжах, с рук. Джинсов в магазинах не было, но в джинсах ходили все.
Неожиданно нашлась работа для меня. Повстречав на улице моего старого знакомого Моню Гольдберга, рассказал ему о своих проблемах. «Я тебе помогу», – сказал Моня. Он работал главным инженером строительного управления. На следующий день Моня зашел к своему начальнику Петру Васильевичу Сазонову и рассказал обо мне всё, и даже то, что я сейчас в отказе и собираюсь на выезд в Израиль. Русский человек, коммунист Сазонов спросил Моню:
– Он хорошо работает?
– Да, – ответил Моня, – я ручаюсь за него.
– Пусть приходит и работает, – сказал Сазонов, – мне на них наплевать.
Спасибо, уважаемый Петр Васильевич Сазонов. А моему дорогому Монечке век буду благодарен.
МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ
После второго отказа мы с женой решили съездить в Москву во Всесоюзный ОВИР. Может быть, это наша местная милиция не дает разрешения? Поедем в Москву, поговорим со столичными начальниками, попросим. Мы же не политические деятели, не диссиденты. Мы хотим воссоединиться с нашей семьей. Оставили детей родителям и уехали. Это было время андроповских облав. Моня посоветовал официально оформить отпуск на случай проверки. «Если остановят – скажи, что в отпуске. Я подтвержу».
Вот он, Всесоюзный ОВИР. Москва, улица Покровка, 42. В большой строгой приемной никого нет. Все двери закрыты. Ходим, читаем надписи. Открылось окошко приема граждан:
– Вы к кому?
– Мы хотели поговорить с кем-нибудь по поводу разрешения на выезд в государство Израиль для нашей семьи.
– У вас заявление с собой?
– Какое заявление?
– Мы принимаем только с письменным заявлением. Вот вам бумага, ручка. Пишите.
Что было писать? «Прошу компетентные советские органы помочь нашей разделенной семье воссоединиться. Пожилые родители, маленькие дети. Пожалуйста, помогите».
– Начальник ОВИРа сейчас в отпуске. Если вы согласны, вас примет его заместитель, – произнесла средних лет женщина в офицерских погонах.
Вот это Москва! Согласен ли я встретиться с заместителем начальника Всесоюзного ОВИРа? Да я согласен встретиться с дворником, лишь бы разрешили.
– Согласен! – отвечаю.
Нас с женой пригласили в небольшой, практически пустой, кабинет. Стол, два стула. Портрет Андропова на стене. За столом сидит зам. начальника. Охранник стоит за его спиной. Всё так же, как и в Черновицком ОВИРе: наглаженная синяя рубашка, стальной взгляд голубых глаз абсолютно правого человека.
– Что у вас? – вежливость уже была на вооружении КГБ. Никаких криков, сталинского выворачивания рук, угроз.
– Прошу помочь нашей семье воссоединиться. Престарелые родители, малые дети, помогите, пожалуйста.
– Давайте ваше заявление, мы рассмотрим его. Ответ получите в течение 30 дней через местный ОВИР. Всё! Встреча закончена.
– Престарелые родители, малые дети, помогите, пожалуйста, – стараюсь выжать из встречи еще хоть что-нибудь.
– Вы повторяетесь. Я же сказал, ответ через месяц в… (зам. начальника посмотрел в бумажку) Черновицком ОВИРе.
«Все правильно, – подумал я, – откуда столичному человеку знать про Черновцы, Гомель, Бельцы, Бобруйск, Житомир». Мы потоптались, поняв, что ехали совершенно напрасно, что система монолитна, брешей нет. Результат – ноль.
В Москве мы пробыли три дня. Посмотрели Красную площадь, Кремль. Все было красиво и величественно. Не знаю, для чего нам это было нужно, но мы пошли в мавзолей Ленина. В те времена все приезжающие в Москву шли в мавзолей. Огромная очередь движется довольно быстро. По сторонам военные. Всех поедают глазами милиционеры, стоящие по обе стороны очереди. Ну, думаю, знают же, что мы собрались в Израиль, сейчас задержат. Но нет. Нас пропустили, но почему-то задержали молодого белокурого русского парня впереди нас.
ГУМ, ЦУМ, ели бутерброды с икрой на Красной площади, посетили выставку достижений народного хозяйства, побывали вечером на каком-то концерте. Все. Уезжаем домой. Нам в Москве больше делать нечего.
Через месяц меня вызвали в наш местный ОВИР.
– Жаловаться на нас ездили в Москву?
– Я не жаловался. Мы хотим уехать. Поэтому и ездили, просили помочь.
– Значит, жаловаться… Вам опять отказано. Следующее заявление можете подать через шесть месяцев, начиная с сегодняшнего дня.
Мы поняли, что ни Москва, ни Черновцы слезам не верят.
ЕВРЕИ – НЕЕВРЕИ
Безусловно, огромное число неевреев: русских, украинцев, белорусов сочувствовало желанию евреев вырваться из «коммунистического рая». Многие помогали и с работой, и в повседневной жизни. А многие завидовали – готовы были сами уехать из СССР. Это было время диссидентов, время академика Андрея Дмитриевича Сахарова, время самиздата. Самиздат – это рукописная или напечатанная на печатной машинке литература, передаваемая из рук в руки по всей стране. В этих листочках смелые люди рассказывали о преступлениях власти. Большинство диссидентов были русскими людьми, но там были и евреи, латыши, грузины, армяне, украинцы.
Помню, наибольшее впечатление на меня произвела повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», рассказавшая о советских лагерях для заключенных, о ГУЛАГе. Листочки с повестью, зачитанные и замусоленные, мне дали на один день и одну ночь. Утром я передал повесть следующему. По душе прошла борозда.
Интересный факт того времени: доступ населения к копировальной технике, ксероксам был запрещен. Все печатные машинки (компьютеров у простых людей тогда не было) с образцами шрифта должны были регистрироваться в милиции. Власти боялись множительной техники.
Самым известным и стойким еврейским правозащитником был Натан Щаранский. Щаранского неоднократно арестовывали по обвинению в измене родине и антисоветской агитации. Обвинение утверждало, что Щаранский собрал и передал на Запад списки евреев, которым было отказано в выезде из СССР под предлогом секретности и необходимости сохранения государственной тайны. За деятельность в защиту прав советских евреев Коллегией по уголовным делам Верховного суда РСФСР он был осужден на 13 лет лишения свободы с отбытием первых трех лет в тюрьме, а последующих – в колонии строгого режима.
Но не все готовы были стать диссидентами, хотя покинуть СССР хотели многие. Много неевреев, состоявших в браках с евреями, рады были возможности уехать в Израиль или в Америку.
Шутка того времени: «Хорошо, что двери СССР на замке. А если бы их открыли настежь? Ответ: уехала бы половина населения».
«Русская дочь, приехавшая в Израиль с мужем, пишет письмо маме в Россию:
– Мама, Израиль – это прекрасная страна. Здесь все есть: и колбаса, и туалетная бумага, все. Одно плохо – здесь слишком много евреев». Шутка!
Бывало, что с одним евреем выезжала огромная семья, состоящая из русской жены, русской тещи с тестем, русского брата жены с детьми и родственниками. Этот паровоз называли «жидовозом».
В то же самое время, что и евреи, уезжали украинцы-баптисты и пятидесятники, уезжали некоторые русские, армяне, грузины. Многим из них помогал эмигрировать Толстовский фонд. Долгие годы нашей жизни в Америке подтвердили возможность прекрасного сосуществования, дружбы и взаимопомощи между собой эмигрантов всех национальностей. Тот факт, что одни ходят в синагогу, а другие в церковь, почти никак не отражается на повседневной жизни людей.
Однажды, уже на третьем году отказа, ко мне в прорабскую каптерку зашел мой электросварщик и многозначительно сказал:
– Мы верующие люди – баптисты. С вами хочет поговорить наш пастор.
О чем хочет говорить со мной баптистский пастор?
– Пожалуйста, пусть приходит, – отвечаю.
На следующий день пожилой благообразный человек в костюме и галстуке зашел ко мне.
– Мы строим на свои деньги молельный дом на окраине города. Государство нам не помогает. Слава Богу, что дали разрешение на постройку дома. Но материалов купить негде. Вот то, что нам нужно, – пастор положил передо мной листок с довольно большим списком необходимых строительных материалов. – Мы за все материалы вам уплатим хорошие деньги. Помогите.
Всем было известно, что протестантские церкви были гонимы в СССР. Доминировала православная государственная церковь. И хоть любая религия не поощрялась в Советском Союзе, а главной насаждаемой идеологией был атеизм, православная церковь пользовалась относительным преимуществом по сравнению с другими. Главные православные священники помогали государственным органам придавить христиан других, отличных от православия, конфессий. В Америке христиан-баптистов, пятидесятников, приехавших из СССР, признали политическими беженцами наряду с евреями. Попав в США, они сразу получали вид на жительство, так же, как и мы.
Я сочувствовал баптистам. Мы работали вместе. Мне нравились эти крепкие в своей вере парни, баптисты и пятидесятники. Они уважали евреев, поддерживали стремление евреев вырваться из страны. «Евреи – богоизбранный народ, а святая земля Израиля была обещана Богом и должна принадлежать евреям» – это положение Библии баптисты и пятидесятники признавали неукоснительно. Им нельзя было держать оружие в руках. Вступая в конфликт с законом о всеобщей воинской повинности, некоторые из них попадали в тюрьму за отказ служить в Советской армии.
Список требуемых материалов лежал передо мной. Что делать? Кто этот человек? Я в отказе. За мной жена, дети, родители. Что это, провокация? Дать материалы – значит украсть. В список входили большие насосы, вентиляторы. Их не спрячешь.
– Мне нужно подумать. Отвечу вам завтра, – сказал я.
Они надеялись на меня, и я решил им помочь. Подобрав необходимые материалы на центральном складе, выдавал их частями в течение двух недель, чтобы на одном грузовике не было все вместе. Кроме того, я решил отдать материалы без денег, надеясь, что, в случае чего, денежных отношений между нами не было.
Материалы были увезены, а наутро, в шесть часов, в дверь нашей квартиры постучали. «Всё, – решил я, – прокол!» Открыл двери. Перед моей дверью стояли два мужичка и держали в руках два ведра лесной малины, только что собранной.
– Это вам наш пастор прислал. Спасибо вам от нас, верующих людей, и его благословение вам и вашей семье в Израиле.
Мне никогда не забыть то, что я почувствовал тогда. Счастья и вам, верующие люди. А мы, дорвавшись, два дня ели малину. Раздали частично друзьям. У маленькой дочери началась от малиновых ягод аллергия…
Забегая вперед, скажу, что получили мы благословение и от другого священника, и даже от двух. Со мной работал мастером Василь Ваврин. Его отец, священник запрещенной украинской униатской церкви, 30 лет провел в советской тюрьме за антисоветскую пропаганду. Ему было 90 лет. Василь попросил по приезде в Америку купить и прислать ему специальную Библию для церковного пользования. Я просьбу выполнил. Купив в украинской церкви в Манхэттене Библию, отослал ее в Украину. В ответ в письме священник благословил нас.
Ваврин однажды рассказал мне о Голодоморе на Украине в 30-е годы. Рассказал, как умер его младший брат, от голода поедая сырую картофелину. История была страшной. В то время о Голодоморе никто ничего не писал и не говорил. Голодомор, устроенный сталинским режимом, унес жизни миллионов украинских крестьян. Василь ненавидел советскую власть и говорил мне, что хотел бы уехать вместе со мной. Свой счет к советской власти имели литовцы, эстонцы, грузины, крымские татары, калмыки и другие народы СССР. Одним из преступлений режима, безусловно, нужно считать насильственное переселение народов, куда необходимо причислить и принудительную отправку евреев европейской части СССР на Дальний Восток, в искусственно образованную Еврейскую автономную область со столицей Биробиджан.
Мы тогда и представить себе не могли, что монолитному Советскому Союзу «братских» народов осталось жить всего несколько лет. Шел 1984 год. Во все, даже самые тяжелые антисемитские времена, находились люди, которые советом, защитой, деньгами, сочувствием, поддержкой помогали евреям. Третье благословение мы получили в католическом Риме.
Продолжение следует...
