КОНТУР

Продолжение...

Однако Гена не угомонился. Он начал угрожать и мне тоже:
– Ходи осторожно! Твоя родня содрала с моей жены такие бабки, что я на все пойду, чтоб их вернуть!
Я понял, что покоя не будет ни мне, ни Вовке.

Меня и так чуть ли не каждый мент около метро останавливал и требовал предъявить документы: от меня после полугодовой отсидки исходила особая энергия презрения к режиму, и менты это считывали, как и то, что я их одновременно ненавидел и боялся. Не так улицу перейду, и мой условный срок станет реальным сроком. Так мало этого! Я еще должен ждать бандитов от Гены в каждой подворотне?! Да он бы продолжал сидеть, причем долго и без вариантов, если бы мой родственник нам обоим «лапу» не нашел в суде! Деньги с его жены никто силой не брал. Вовка уверял, что сумма была равной для нас обоих. В общем, вопрос с Геной нужно было как-то решать. Но как именно?
Я листал старую записную книжку… Надо сказать, я всегда так поступаю в безвыходных ситуациях. Какие-то люди, о существовании которых мы забываем, могут стать нашими спасителями. И вот я вижу… Борька И.

Мы выросли в одном дворе. Играли в одни и те же игры. Его еврейская бабушка любила звать внука к столу прямо из окна многоэтажки: «Бора! Ты с умом или бИ зума? Я уже три раза тебя зову, а ты все делаешь вид, что гонять этот мяч важней, чем кушать куриный бульон? Немедленно за стол!»
Борина мама была выдающимся психиатром в Москве, а папа – не менее значимой фигурой в коллегии адвокатов.
Борис взял лучшее от обоих родителей, но в весьма своеобразной форме: он отлично разбирался в психиатрии и использовал эти знания, чтобы не сесть за очередную финансовую аферу. Что касается безукоризненного знания уголовного кодекса и его талантливой интерпретации, то тут равных моему приятелю просто не было. Он давал консультации бандитам разных мастей и уровней. Уголовный мир Москвы знал и боготворил Борю И.

Жил Борис напротив тюрьмы и однажды умудрился с помощью знакомых технарей устроить так, что его международные телефонные звонки, как и междугородние, оплачивал не он, а руководство системы тюрем, разумеется, не подозревая об этом. Поэтому друзья иногда звонили за границу своим родственникам с Бориного телефона. Такая афера в какой-то мере помогала финансово компенсировать моральные травмы, нанесенные Борису советской системой. Кроме того, мысль, что он обдурил эту власть, как ребенка, и та оплачивает его почти ежедневную неторопливую болтовню с друзьями в разных странах, приятно щекотала нервы, восстанавливая самооценку.

Мы много лет не виделись с Борисом, и я решил возобновить прерванную связь. Его телефон не изменился.
Мой друг детства был по-прежнему немногословен:
– Говори четко, зачем я понадобился! Только ничего лишнего по телефону! Посоветоваться? Без проблем. Завтра ровно в два часа дня я буду гулять по улице Горького. Помнишь наше место? Подойдешь ко мне. У меня там будет еще пара встреч насчет «посоветоваться»… Все! До завтра.
Боря изменился, посолиднел и пополнел. Вид – деловой. Я рассказал ему вкратце свою историю и попросил совета.
– Что ты хочешь конкретно? Убрать его совсем?

Я замахал руками:
– Ты что? Нет, конечно! Просто пусть оставит меня и моего родственника в покое!
– Понял. Мне нужно знать его полное имя, фамилию и адрес. И фотография нужна.
– Боря, но если его побьют, то ты же понимаешь… На каждую силу найдется другая сила. Он наймет еще кого-то, и нас вообще убьют с Володей!
– Родной, ты не понимаешь! Он будет обходить тебя стороной всю жизнь. Обещаю! С тебя, как с друга детства, денег не беру. Здоровья тебе!

Мы попрощались, и больше я о Гене никогда не слышал.
…Андроповское время прошло. Мою уголовную статью отменили, а судимость сняли. Но случившееся со мной никогда не исчезнет. Оно и сейчас приходит в мои сны и воспоминания. Я, пожалуй, слишком полно ответил на Ваш, Виктор, вопрос о том, кем я работал в «прошлой» жизни. Видно, потребность рассказать кому-то свою историю давно искала выхода, да и коньяк подействовал. Сам не знаю, почему вдруг из меня все это вылезло…
Все присутствующие за столом, кроме моей жены, впервые узнали о факте моего столкновения с законом. И меня тут же стали засыпать вопросами. Зря я приносил извинения. Оказывается, моя история не просто оказалась интересной, но и зацепила… Ведь если кто-то не успел попасть в жернова советской системы, то лишь случайно оказавшись более удачливым, чем я. А посадить могли любого. За что-то или просто так. Это понимание ясно читалось на лицах участников застолья. И когда я закончил рассказ, Виктор произнес:
– Конечно, пора еще раз выпить и закусить, но потом в благодарность за ваше откровение я тоже кое-что расскажу о себе, если захотите выслушать.

Воспользовавшись паузой, гости с аппетитом накинулись на закуски, потом хозяйка принесла горячее. И под дымящуюся картошечку Виктор спросил мою супругу:
– Ну, а Вы чем занимались в России, если не секрет? Расскажите о себе!
Моя жена ответила уклончиво:
– Вот, Виктор, Вы мужа моего на откровение вывели, меня провоцируете на рассказ о жизни в России, а сами молчите. Ничего о себе не рассказываете. Так нечестно.
– А я расскажу. Я же обещал. Но после Вас. Как говорят американцы: Ladies first.
– Ну хорошо, если так. Договорились. Но у меня нет никаких особенных историй. Я вообще-то по образованию библиотекарь, хотя почти им и не работала. Так сложилось…
– Надо же! К профессии библиотекаря и я имею некоторое отношение. Но, как обещал, расскажу после Вас.

Жена продолжила:
– Как я уже сказала, ничего интересного припомнить сейчас не могу. Окончила институт культуры, вышла замуж, родила дочку. Потом развелась. И мы уехали в США: я, мама и дочка. А с мужем познакомилась в Америке. Можно сказать, случайно. Вот в России, когда я еще была совсем юной девушкой, мама стремилась найти для меня порядочного еврейского парня, чтобы я случайно не влюбилась в кого-то не того, кто, по мнению мамы, недостоин моего внимания. Но мне не везло. Попадались или психически не очень уравновешенные, или бабники, или просто самонадеянные, а то и жадюги патологические. Жуть!
А однажды мне понравился парень с подачи маминой знакомой… Мы встретились у метро «Площадь Восстания», и я сразу почувствовала интерес… Он спросил, хочу я ли послушать еврейские песни на идиш, и я, разумеется, согласилась. Это было в 1972 году.
Концерт состоялся на окраине города в коммунальной квартире. В небольшой комнате собралось огромное количество еврейских ребят и девушек. Угол комнаты был отгорожен под импровизированную сцену. Пели под гитару и фортепьяно. Это был изумительный концерт. Меня потрясли и исполнение, и энтузиазм, и публика – активная, задорная, родная.

Парень, с которым я пришла сюда, вел себя несколько странно по отношению ко мне. Он оставил меня на все время концерта, и появился лишь в самом конце. И вообще, никакой заинтересованности в свой адрес, исходящей от этого юноши, я не обнаружила. Меня это огорчило, тем более что он мне реально понравился. Однако после концерта он поинтересовался моими впечатлениями и предложил поехать на спектакль по мотивам «Иудейской войны» Иосифа Флавия. Мы долго ехали в метро, а потом в трамвае в другую коммунальную квартиру, где в одной из комнат столпилось дикое количество людей. Это были зрители. Речи о том, чтобы сесть на стул, не шло. Я стояла, как и все, причем вторую ногу мне не сразу удалось пристроить. Места не было!
Спектакль в тесной комнате коммуналки! И какой спектакль! Ребята оказались талантливыми в такой степени, что им могли позавидовать профессиональные актеры.
Когда все закончилось, ко мне подошел другой парень и предложить почитать «Архипелаг ГУЛАГ».
Не дав мне шанса как-то отреагировать, он произнес: «Прочитаешь за три дня. Дольше не держи книгу. Вернешь Гришке!»
Гришкой звали того, с кем, не ведая, что творит, меня свела родная мама. Через свою знакомую.

Я искала любовь. Гришка искал еврейских девушек и парней для пробуждения у них национального самосознания. Я была и разочарована, и заинтригована одновременно. Домой приехала с «Архипелагом» в сумке. Чтобы не волновать родных, читала ночью с фонариком под одеялом. Это длилось две ночи. Книга потрясла. Я положила ее обратно в сумку, чтобы вернуть.
Но мама обнаружила мою тайну: она что-то почувствовала, и пока я была в душе, обыскала мою сумку и письменный стол.
Разразился страшный скандал! Был подключен и папа, призванный возмутиться и запретить мне малейшее общение с этими ребятами. Папа не умел требовать. Он просил. Почти умолял. Я пыталась сопротивляться. Но когда мама сквозь рыдания произнесла: «Их рано или поздно посадят! Я не хочу носить передачи своей дочери в тюрьму», – я обняла маму и пообещала ей, что верну книгу, и на этом все закончится.

Так и случилось.
После этого мама стала осторожней: она доверяла знакомить меня с еврейскими мальчиками только проверенным людям, которые точно знали, что меня не затянут ни в какое запрещенное властями сообщество.
Один из таких мальчиков стал моим первым мужем. Но счастья это супружество мне не принесло.
Профессия библиотекаря была скучна для меня. Я пыталась найти себе другие занятия. Даже выучилась на экскурсовода… Я расскажу как-нибудь в другой раз о том, где, как и почему я работала в «той жизни», если это кому-то интересно.
Но сейчас куда актуальней выбрать профессию для Америки. Вот, пожалуй, и все, что я хотела поведать о себе. Ну, что Виктор, теперь Ваша очередь!
Он выпил воды, откашлялся и начал свой рассказ:
– По образованию я – врач-педиатр. А библиотекарем пришлось быть в очень похожей организации еврейской молодежи, о которой вы мне только что рассказали.

Попал я в водоворот крамольных событий во времена Леонида Брежнева. После окончания Ленинградского педиатрического медицинского института в 1964 году я отслужил срочную службу в армии и попал на работу в военно-медицинскую академию имени Кирова младшим научным сотрудником, где и проработал до ареста в 1970 году. А дело было так.
В Питере того времени (как и в других городах СССР) еврейская молодежь активно организовывала сообщества по изучению иврита, истории и культуры своего народа, рискуя быть изгнанными из учебных заведений и даже посаженными в тюрьму за столь, казалось бы, невинную (и даже благородную, в глазах нормальных людей) деятельность. Вы же знаете, мечта евреев об эмиграции из СССР оставалась долгие годы всего лишь мечтой. Попытки уехать официально заканчивались отказами, дружными осуждениями коллективов на партийных и комсомольских собраниях и потерей работы. Научные кадры страны наполняли собой кочегарки и склады, где вчерашние ученые работали грузчиками, истопниками и сторожами, чтобы не умереть с голоду самим и спасти от нищенства свои семьи.

Но знание еврейского языка и культуры приобреталось впрок на тот счастливый день, когда отъезд мог стать реальностью.
Власти страны делали все возможное для того, чтобы национальное самосознание меньшинств, и уж особенно евреев, было задавлено в зародыше и пробуждение его стало невозможным, как и отъезд. Общегосударственный антисемитизм подпитывал народный дремучий заряд ненависти к евреям и одновременно зависти к ним. Одни завидовали осознанно, другие – подсознательно: за упорство и тягу к знаниям, за проницательность и одаренность, за вечно истребляемое, но неистребимое чувство собственного достоинства, за массовое презрение и снисхождение к алкоголю как образу жизни и источнику счастья, за умение заработать и накопить, за отношение к своим детям и старикам, и, конечно, за мечту о своей стране, в которой не будет антисемитов.
Мой отец был врачом, мама – адвокатом. Как все родители, они оберегали меня от неприятностей, а я их – от излишних переживаний. Поэтому я, разумеется, скрыл от них тот факт, что по приглашению друга попал в один из еврейских кружков Питера. Нет, мы не распространяли запрещенную литературу. Мы изучали иврит, читали книги по истории еврейского народа, еврейскую классику. Возглавлял кружок Гилель Бутман. Иврит преподавал Илья Элинсон. Историю еврейского народа лектор подавал нам на основе Торы и Библии.

После одного из занятий ко мне подошел Бутман и поинтересовался, готов ли я более активно помогать учебному процессу. Я согласился, но заметил, что пока еще сам не владею знаниями в достаточной степени. И Гилель предложил мне для начала вступить в их сионистскую организацию, что я и сделал по всем правилам. Организация имела устав и программу, а члены сообщества платили взносы, посещали собрания и занятия. Помимо низовых (первичных) групп имелся комитет, состоявший из руководителей. Он разрабатывал задачи и цели, а также издавал журнал «Итон». Главными задачами на тот момент были две: выезд евреев в Израиль и противодействие насильственной ассимиляции евреев СССР.
Мы противились ассимиляции при помощи образования: кружки по изучению языка и культуры, религии и искусства еврейского народа – вот в чем был наш вклад и наше сопротивление ассимиляции. Что касается выезда из СССР, то он был совершенно нереален и звучал лишь прекрасной сказкой. Об этом втайне мечтали миллионы евреев страны. Но здесь, в нашей организации, неожиданно для многих эту сказку попытались сделать былью.

Однажды Гилель рассказал мне о плане угона самолета. Это было страшным секретом и звучало, как полное сумасшествие, но кружило голову, захватывало дух и сковывало страхом. В планы будущих угонщиков не входили никакие кровавые действия. Устранять пилотов собирались на короткий срок, оглушив и связав. Ни то ни другое не угрожало их жизни, но лично мне все это показалось попросту малореальным. Однако я был молод, азартен и страстно мечтал уехать. А вдруг? Да и отказываться было стыдно, честно говоря: я уважал членов нашей организации, большинство из которых были намного старше меня, и проявлять излишнюю осторожность и недоверчивость означало, в моих глазах, показаться трусом. Я не мог допустить таких мыслей в свой адрес. Поэтому, при всех внутренних сомнениях, я согласился участвовать в операции угона самолета в качестве пассажира. До этого моя должность и роль в организации были весьма скромными: я осуществлял работу библиотекаря (прочитал сам – передай другому). А чтение я любил всегда, и тяга к самообразованию проявлялась во мне еще в раннем детстве.
…Мне привозили книги по истории и культуре еврейского народа, религиозные труды, языковые словари, свежие номера журнала «Итон», в котором, в основном, печатались имена евреев, получивших отказ в выезде… Этот журнал являлся печатным органом нашей группы, позже названной властями подпольной сионистской антисоветской организацией. Наши задачи не включали в себя борьбу за переустройство системы, ибо это выглядело явной утопией. Мы стремились к конкретной цели: разбудить в евреях гордость за свою историю и культуру, вызвать желание изучать свой язык, и, наконец, задуматься о жизни в свободном обществе, а лучше всего, в собственном еврейском государстве.

Всю полученную литературу я читал сам и давал читать другим, вел записи, принимал книги назад и снова давал читать. Конечно, все это происходило тайно, и никто не афишировал свое членство в подобных кружках, понимая, что даже если бы это был еврейских кружок вышивания и вязания, то он все равно находился бы под пристальным вниманием КГБ лишь потому, что в нем собираются евреи. А тут… не вязание, а книги, язык и культура! Управлять невежественной толпой куда легче, чем образованными и мыслящими людьми. Поэтому мы, инициативные, читающие и думающие евреи, представляли опасность для правящей власти самим фактом своего существования. Наш неугомонный пытливый ум был потенциально опасен и нуждался в выявлении и надежном отстранении от послушной массы. Лучше всего – при помощи колючей проволоки.

Разумеется, мы знали, что должны соблюдать осторожность. Поэтому наш кружок придерживался определенных правил конспирации, казавшихся нам вполне себе серьезными. Но, как позже выяснилось, все эти правила были предельно наивны и могли бы сравниться с попытками детей, играющих в прятки в небольшой комнате, исчезнуть с глаз родителей дольше, чем на три минуты.
Угон самолета был назначен на 2 мая 1970 года.
Обилие пассажиров с еврейскими чертами лица нужно было как-то оправдать, дабы не вызвать подозрений бдительных органов. И тут был придуман план под названием «Операция свадьба». Якобы все мы собрались в путь на свадьбу друга-еврея. И тогда получалось, что евреи-гости (они же и пассажиры) – это вполне объяснимо. Мы, как малые дети, готовились к выступлению в новогодней сказке, прячась от взрослых. И нам было невдомек, что наши конспиративные заговорщические действия и переговоры не только давно известны этим далеко не родственным нам «взрослым», но и срежиссированы ими, органами КГБ. Да, лишь потом, отбывая срок, я (как, видимо, и другие, у кого было время все заново обдумать и проанализировать ретроспективно) четко понял, что именно руководство КГБ, пытаясь выявить самых активных, неугомонных, а значит, самых опасных для режима националистически настроенных евреев страны, придумало такие вот еврейские кружки с их программами образования и общения в своей среде… Сначала книги и язык, а потом понадобилось что-то покруче, за что можно было бы точно (без натяжек) посадить, а то и расстрелять (такой приговор позже был вынесен двоим членам нашей группы).

Кто-то был предателем и проводил в жизнь сценарий КГБ, но кто? И знал ли этот человек, что он предатель? Или его попросту использовали втемную, играя на неопытности или на еще каких-то, возможно, не самых худших качествах личности, попавшей в лапы хитроумной системы виртуозной вербовки? Многие вопросы так и не получили ответов; по крайне мере, в моей голове они остались лишь предположениями. Тем более, я успел полюбить своих товарищей, и подозревать их, не имея точных убедительных доказательств чьей-то вины, я не хотел и не мог.
Ну вот, я сам себя перебил, забегая вперед. Итак, вернемся к тем дням…

Продолжение следует